Государственный киллер - Михаил Серегин

Перед Ильей лег обычный пистолет системы Макарова. С единственным, но существенным и… роковым отличием: на нем были обнаружены его, Ильи, отпечатки пальцев. Но он совершенно не помнит, когда, при каких обстоятельствах он мог оставить их.

– Я не знаю, – пробормотал Илья, пытаясь честно смотреть в глаза Панину, но тут же трусливо отводя взгляд, как блудливый кот, сожравший не по чину много сметаны прямо под носом у хозяйки.

– Вы в последнее время употребляли спиртные напитки или наркотики? – спокойно спросил подполковник.

Илья растерянно замигал: как истинный патриот своей многострадальной и столь много пьющей родины, он насыщал свой организм спиртным каждый божий день (а как прикажете иначе с такими-то друзьями и собутыльничками, как отец Велимир!), но на наркотики просто не хватало времени и здоровья. И если Панин упирал на то, что Илья мог забыть, будучи пьяным, о факте оставления отпечатков на пистолете, то в принципе он был прав. Потому что Илья не то что пистолета, а и собственного имени не мог вспомнить в ходе недавнего сабантуя по случаю какого-то христианского празднества, за игнорирование которого пресвятой отец Велимир пригрозил отлучением от церкви, адом, преисподней и еще взять денег в долг, что по катастрофичности последствий вполне соответствовало кириенковскому дефолту…

Илья буркнул нечто, долженствующее означать положительный ответ.

– Плохо, – сказал Панин, одобрительно улыбаясь. – Вот видите, вы вполне могли и запамятовать. Ну, хорошо. Меня больше интересует другое. Твой брат. Что он за человек? Это я к тому, что у человека, не представляющего никакого интереса, вряд ли по комнатам будут раскиданы трупы Семен Семенычей Горбунковых.

– Владимир? Но он-то вовсе тут ни при чем.

– Вот это-то я и хочу установить, – спокойно проговорил подполковник Панин.

Илья неожиданно для самого себя икнул и уставился в полированную поверхность стола, по которой постукивал тонкий, как у пианиста, палец подполковника Панина.

– Чем он занимается?

– М-м-м, – сказал Илья и понял, что не знает, чем же занимается его родной брат. Вернее, не представляет, что из разноплановой деятельности родственничка интересует компетентные органы. – Он военный в отставке. Воевал в Чечне. Комиссован по ранению.

– Вот как? – улыбнулся Панин, а потом вдруг резко поднялся и совершенно неожиданно для съежившегося, как кролик на сковородке, Ильи перегнулся через стол и прошипел ему прямо в лицо – как растер плевок каблуком на полу:

– Играешься, да? Привык со своими блядями в модельном агентстве выламываться, да? Ты хоть понимаешь, лох поганый, где ты находишься? Что ты мне тут рассказываешь про своего братца сказки для сентиментальных старушек? Бондарук!

Последняя фраза была обращена, разумеется, не к Илье, но тот не был в состоянии понять смысла его слов: он смотрел на разъяренного подполковника ФСБ с таким выражением неподдельного ошеломления и испуга, с каким призывник интеллигентского пошиба смотрит на уставную вошь в комплекте с озоновыводящими портянками.

В кабинет влетел Бондарук, краснощекий лейтенант с веселыми глазами и ехидным лицом, и, чуть ли не с порога оценив ситуацию, предложил:

– Может, его к нашим «ракетчикам» посадим?

Панин поднял на него побелевшее от гнева лицо, и у Ильи мелькнула нелепейшая мысль, что у гражданина начальника не все дома. Но Панин криво усмехнулся и, мгновенно успокоившись, ответил:

– Пойдем проверим, что там эти орлы наработали.

– Какие орлы? – осведомился Бондарук.

Панин покачал головой и кивнул на Илью:

– А с ним была парочка… Увести, – сказал он уже появившемуся молодцу с автоматом.

Свиридова-младшего довольно бесцеремонно вытолкнули из кабинета, и Панин спросил:

– А тот… второй… все верно?

– Фокин Афанасий Сергеевич, – ответил Бондарук, – та же самая песня, что и со Свиридовым.

– Приведи-ка ко мне этого… – Панин покрутил в воздухе пальцем и неопределенно посмотрел на лейтенанта, словно сетуя, что тот не подхватывает его мысли на лету.

– Ясно, – Бондарук четко повернулся на каблуках, а потом совсем уж не по-уставному звучно поскреб пятерней щетинистый подбородок и скрылся за дверью.

– Идиот, – пробормотал ему вслед Панин.

Лейтенант Бондарук в сопровождении двух конвоиров препроводил Илью до камеры, где, по его полным зловонной ехидцы словам, просиживали штаны отец Велимир и Владимир Свиридов.

– Там с ними такие ребята сидят, – словоохотливо распространялся он, – что так просто член в рот не клади. Бывшие кикбоксеры, – хохотнул он, произнеся слово «кикбоксеры» с ударением на втором слоге. – Беседуют с особо дорогими гостями. Такой, значится, у нас метаморфоз, е-мое.

Илья пожал плечами, хотя его откровенно трясло.

– Посмотрим, что у нас там от твоих дружков-братков осталось, – продолжал косноязычно выламываться Бондарук. – А то любят, знаешь ли, мои хлопцы вашего брата правонарушителя, как малоярославская бабка-партизанка двенадцатого года какого-нибудь там французского шершеляфама недобитого.

Лейтенант Бондарук работал явно не по профилю. С особенностями его красноречия и элементами наличного лексикона ему следовало служить не в органах, а сниматься на Одесской киностудии в исторических фильмах в роли председателя сельхозглавначпартактива незалежного радзянскива колхоза «Заветы Виссарионыча»… Весь недолгий путь до камеры он болтал не переставая, всем своим видом и поведением развенчивая миф о солидности и неприступности работника спецслужб.

Поток словесной фекально-экскрементальной лавины заткнуло, как отрезало шлюзом, как только распахнулась дверь камеры, в которой, согласно предсказаниям Бондарука, должен был обнаружиться разделанный под орех злобными «кикбоксерами» дуэт Свиридов-Фокин.

На нарах преспокойно сидел Владимир и внимательно смотрел на часы, которые он держал перед собой на вытянутой руке. Посреди камеры танцевал на одной ноге один из парней-»кикбоксеров», вторая нога крутилась возле носа стоящего перед знатоком восточных единоборств Фокина. Но вот парадокс: нижняя конечность парня в очередной раз разминулась с благожелательным лицом пастыря. Зато мелькнула молниеносно выброшенная вперед левая рука пресвятого отца, и паренек отлетел в угол, в котором над бездыханным телом второго хлопотал мужик в «адидасовской» толстовке и с печаткой на безымянном пальце.

– Один, два, три, четыре… в общем, нокаутом победил Афоня, – сказал Свиридов и взглянул на секундомер, – за тридцать секунд до окончания второго раунда.

– У-у-у, – пробормотал побежденный и уронил голову на колени мужику в толстовке.

– Это еще что за шлеп-компания? – гаркнул лейтенант Бондарук. – Прррекрратить! Свиридов, на выход!

– Который? – поинтересовался Владимир. – Видите ли, товарищ лейтенант, мой брат находится уже в пределах камеры, и потому…

– Хватит дурачка колбасить! – прервал его Бондарук. – На выход, арестованный Свиридов! Ты, ты!

Владимир пожал плечами, поймав тревожный взгляд брата. Ну что ж, посмотрим, что можно сделать…

Глава 4

Предложение подполковника Панина

Панин даже не шелохнулся, когда Свиридова ввели в его кабинет. Рядом с подполковником сидел какой-то капитан, судя по виду, едва ли состоящий в ФСБ, а всю жизнь промышлявший отловом запойных алкашей и вдохновенной сортировкой их по вытрезвителям и «обезьянникам». При появлении Свиридова Панин небрежно махнул капитану рукой, и тот поспешил ретироваться.

– Садитесь, Владимир Антонович, – любезно кивнул подполковник Свиридову. – Сигареты?

– Спасибо, не курю, – сухо ответил Владимир и бросил на него короткий пристальный взгляд: такая вежливость обещала интригующее продолжение разговора.

Он не ошибся.

– Я поговорил с вашим братом, Владимир Антонович, – почти нараспев проговорил Панин, чуть раскачиваясь на стуле. – Надо сказать, что итоги этого разговора были неутешительны. Нельзя признать ситуацию прояснившейся хоть на йоту.

Панин сделал эффектную паузу, потом встал, обошел стол и встал в метре от Свиридова.

– Будем говорить откровенно, – сказал он. – У меня есть некоторые основания полагать, что вы и ваш брат непричастны к убийству Горбункова. Но таким образом из заурядной «мокрухи» дело превращается в нечто в высшей степени занимательное. Если это сделали не вы, то надо признать существование у вас серьезных недоброжелателей, которые решили насолить вам таким оригинальным образом.

– Ничего оригинального.

– Тем более. Значит, вы утверждаете, что были мало знакомы с убитым?

– Сегодня утром, – проговорил Свиридов, пристально глядя на Панина, – в квартиру к моему брату, где я ночевал, пришла женщина, соседка Ильи. Она попросила меня посодействовать в поисках сына, который не ночевал дома и не предупредил, а это для него в высшей степени нехарактерно. Эта женщина – мать Горбункова. Жаль, что ее подозрения оказались небеспочвенны.