На край света за мечтой - Сара Ларк

Хелена до сих пор не понимала, почему Сталин так жестоко выгнал их из Восточной Польши, после того как договорился с Гитлером о разделе страны. До этого поляки мирно уживались с украинцами и белорусами, составлявшими в этой части Польши национальное большинство. Отец Хелены, зубной врач, лечил всех, а их мать учила украинских и русских детей английскому и французскому языкам. Но русские объявили сотни тысяч польских граждан классовыми врагами и врагами народа. Поляки и сами не поняли, как их удалось выселить из домов, погрузить в вагоны для скота и вывезти на север.

Последующие два года семья провела в сибирской Воркуте. Хелене тогда исполнилось всего четырнадцать, но и ей приходилось вкалывать вместе с родителями на лесоповале или же на шахте. Люцину они кое-как содержали на своем скудном пайке. Сибирь вспоминалась Хелене настоящим ледяным адом: температура порой опускалась до −50 °С. Ночью члены семьи прижимались друг к другу, чтобы согреться. Им приходилось бороться с холодом, паразитами и голодом. Отец Хелены спустя полгода в результате несчастного случая погиб на шахте. Их мать продолжала цепляться за жизнь. Несмотря на то что женщина едва могла держать в руках топор и пилу, задыхалась от кашля и была измучена горячкой, она все равно шла на лесоповал. Но за несколько месяцев до освобождения мама девочек тоже умерла.

Хелена хорошо помнила, как мать, лежа на узких нарах, обнимала их с Люциной, чтобы согреть. Люцина вымоталась и в какой-то момент заснула, а Хелена обнимала маму, прислушиваясь к ее тяжелому дыханию и наконец к последним словам: «Присматривай за Люциной, Хелена! Теперь тебе придется заботиться о сестре. Пообещай мне, что не оставишь ее одну… Люцина заслуживает большего, она должна выжить… мое маленькое солнышко, мой свет…»

Хелена пообещала, подавив в душе старую боль. Снова речь шла только о Люцине, лучике света, восхитительном светловолосом ангелочке с лазурно-яркими глазами, любимице всей семьи. Хелена не могла упрекнуть родителей в том, что они пренебрежительно относились к ней самой. Наоборот, Мария и Янек Грабовски неизменно много внимания уделяли обеим дочерям. Они всегда удовлетворяли тягу Хелены к литературе и языкам, а также интерес Люцины к музыке и танцам. Хелена вспоминала о тех часах, когда они с матерью учили английский и французский или когда читали с отцом любимые книги. Но девушка помнила, как сияло от радости лицо папы, если в комнату неожиданно врывалась непоседа Люцина, чтобы рассказать какую-нибудь историю или что-то показать. Она видела гордость матери, когда Люцина впервые играла в музыкальной школе: к своим десяти годам та стала неплохой пианисткой. Все поздравляли семью Грабовски с красивой и одаренной дочерью, а Хелена в это время оставалась в тени.

Родителей никто никогда не поздравлял с тем, что у них есть Хелена.

Красота ее не бросается в глаза, хотя девушка очень привлекательна. Прямые каштановые волосы Хелены Грабовски распадаются на пряди, если их не мыть каждый день, лицо у нее симметричное, большие, довольно печальные, широко посаженные глаза синевато-фарфорового цвета. Зато, в отличие от младшей сестры, которая на всех производила впечатление, Хелена была смелой и находчивой.

После смерти матери она бросила все силы на то, чтобы сдержать обещание. Урывая еще больше от своего невероятно скудного пайка, девушка тяжело работала, стараясь прокормить сестру. Если бы их не освободили, Хелена тоже наверняка погибла бы. Персия стала для них спасением. Люцина по-прежнему с восторгом говорила о пересыльном лагере, расположенном на пляже в Пехлеви. Наконец-то еды было вдоволь, дети играли в теплом песке и могли поплавать в Каспийском море.

Воспоминания же Хелены были не такими безмятежными. Она горевала о последних вещах их родителей, сожженных на пляже во время карантинных мероприятий. Там были фотографии, письма – безвозвратно утраченные воспоминания. Хелена, всхлипывая, наблюдала, как ветер разносит по пляжу пепел. Люцине Персия, наверное, казалась раем. Для Хелены же эта страна была продолжением кошмара, который начался с момента их изгнания из Львова.

Вот и сейчас Хелена толкала перед собой тачку, напрягая все силы. Девушка и теперь была все еще слишком худой, слабой и пыталась не думать о будущем. О том, что, наверное, война скоро закончится. Вероятно, тогда они смогут вернуться в Польшу и вести прежнюю жизнь.

Перед бараком, в основном терпеливо и безучастно, стояли в ожидании еды жители. Взрослые беженцы выглядели изможденными и старыми, хотя большинство из них было среднего возраста. Кто попал в Сибирь немолодым, кто не имел семьи, тот не пережил заключение. Много народу по приезде в Персию заболело, еще тысячи умерли в госпиталях Пехлеви и Тегерана, как ни старались сохранить им жизнь персидские, индийские и английские врачи. Хелена говорила себе, что должна благодарить небо за спасение свое и сестры, но ей не хватало подобающего смирения. Девушка не могла поверить в то, что Бог действительно к ним милостив. В конце концов, почему он допустил их депортацию?

Адам начал раздавать еду, а Хелена старалась ободрить добрым словом каждого, кому насыпáла в тарелку или алюминиевую миску макароны с тушенкой. В самом конце очереди стояла и Люцина. Она улыбнулась старшей сестре неотразимой улыбкой, подставляя миску.

– Это та-а-ак мило, что ты меня выручила!

У Люцины был высокий нежный голос. Хелена скривилась.

– Я сделала это не ради тебя, а для людей, которым пришлось сидеть без обеда! – с упреком ответила она. – Где ты была, Люцина? Неужели у врача? Все это вранье и отлынивание… Вскоре мое терпение лопнет! Ты никогда не думала о том, что сказали бы на это наши родители? Ты же знаешь, какими ответственными людьми были мама и папа. Им стало бы стыдно за твое поведение!

Люцина пожала плечами, и даже этот жест был грациозен. Она собрала на затылке вьющиеся локонами волосы. Старое, поношенное платье выглядело вполне прилично. Люцина немного перешивала вещи, и те сразу становились лучше. Под муслиновой тканью проглядывали женственные формы. Хелена с завистью заметила, что теперь у младшей сестры грудь больше, чем у нее, а ведь ей самой уже было почти девятнадцать.

– Мама и папа умерли, – вызывающе ответила сестра. – Им больше не придется испытывать стыд из-за меня. А если бы они сейчас еще были живы, то наверняка занимались бы чем-нибудь другим.

Хелена серьезно кивнула.

– Ага, несомненно! Наш отец работал бы в лагере зубным врачом, а мать – учительницей. Они уж точно не шатались бы без дела и…

– Не наслаждались бы жизнью? – упрямо спросила Люцина. – Да что в этом плохого? Мы достаточно работали и голодали до сегодняшнего дня. Так почему не жить просто так каждую минуту?

– И что потом? – поинтересовалась Хелена. – Мы не будем вечно в этом лагере, тебе сюда не станут привозить еду даром. Затем…

– Затем мы, возможно, все умрем! – заносчиво бросила Люцина, сама схватила разливную ложку, насы́пала еду себе в тарелку и развернулась, чтобы уйти. – Война все еще идет, и кто знает, чем она закончится. Солдаты поговаривают, американцы создают какое-то оружие, которое может испепелить весь мир. И немцы делают то же самое. Если они его успеют закончить… Бах!

Пренебрежительно махнув рукой, Люцина взяла миску и ушла. Может, снова в сторону мастерских или к бараку Каспара, чтобы пообедать вместе с молодым человеком. Хелена печально посмотрела ей вслед. Старшей сестре нечего было противопоставить словам младшей. Подобные убеждения в лагере исповедовала не только Люцина. Почти никто из беженцев не строил планов на будущее.

Глава 2

Хелена и Адам, раздав всем обед, снова отвезли тачку с котлом на кухню. Там они еще помогли мыть посуду и убирать. Люцина, в обязанности которой это входило, больше не появлялась.

– Она капризничает, – констатировал Адам, когда Хелена пожаловалась ему. – Обычно возвращается во второй половине дня, если прогуливает первую смену. Хотя бы из-за дополнительного пайка.

Персоналу кухни положено было есть только тогда, когда обед заканчивался. Повара и помощники обедали в палатке все вместе. Им всегда перепадало что-нибудь вкусненькое. В этот день на десерт были фрукты.

– Значит, она часто так поступает? – разочарованно спросила Хелена.

Адам кивнул.

– Ей здесь не нравится, – защищал он Люцину. – Она же… ну, в общем, она же совсем не кухарка. Она говорит, что хочет стать пианисткой… Наверняка Люцина когда-нибудь ею станет, ведь она такая красивая.

– Я тоже не кухарка! – вмешалась в разговор Соня, молодая женщина, помогавшая поварихе. – Я хотела стать врачом. Но сейчас это уже… Хотя, если в двадцать лет еще можно поступить в университет… Окончательно я еще не утратила надежду. В карьеру пианистки совсем не верю. Для этого нужно раньше начинать и учиться, учиться, учиться… Каждый день по многу часов. Не могу представить, чтобы такое рвение было у дорогой Люцины…