Морячка с Кавказа - Нина Александровна Иконникова

Утром, увидев Игоря, невольно вскрикнула от ужаса: все тело сына черно-синего цвета. Губы распухшие, глаза, как крошечные щелочки, заплыли от отеков.

– Мам, перестань. Все нормально, – мой мальчик еще и утешает. Хотя видно, что каждое слово причиняет ему сильную боль. – Я напишу контрольную работу по математике и сразу же вернусь домой. Отлежусь, и все будет хорошо. Сама понимаешь: конец полугодия, я не могу ничего пропустить. Не переживай так. Живой же.

Сын очень терпеливый и не переносит ахов и вздохов вокруг себя, считает, что жалость унижает. По этой причине слезы, вздумавшие без разрешения выкатиться из моих глаз, я моментально вернула назад. И, перекрестив его на прощание, отправила в колледж. Сама быстренько стала собираться к себе на работу. Но жестокое избиение сына совершенно выбило меня из колеи. Я почти ничего не соображаю, все как в тумане. Спасибо, ноги автоматически несут меня в нужном направлении.

Когда пришла в кабинет и села за стол, то поняла, что делать ничего не могу, все валится из моих рук. Так, нужно немного успокоиться. Привычно оглядев уютный, располагающий к работе, свой кабинет, встала и полила огромную пальму. Погладив ее тонюсенькие нежные листочки, вроде бы начала успокаиваться. Но в голове тревожно пульсирует только одна мысль о том, что же мне делать. Бежать – вот очевидный ответ. Да, да, бежать отсюда нужно срочно. Но куда? Где и кому мы нужны? Кто нас ждет? Мы прожили в Чечне всю свою жизнь.

Но с леденящим сердце ужасом прекрасно понимаю, что именно здесь, дома, сына могут убить в любую секунду. Убить за то, что он – белокурый и синеглазый, а это очень раздражает местных националистов. И мне нужно спасать его. Да и родители уже старенькие, и пока не поздно, нужно отсюда всем уезжать. Невеселые мысли прервал приход мастера цеха, который принес триста заявлений на увольнение. Я смотрю на эту кипу бумаги, и удивленно спрашиваю:

– А куда же вы все уходите? Триста человек, это же целый цех. С ума можно сойти от такого количества увольняющихся. Где вы работу сейчас найдете?

– Да вы, что Виолетта Федоровна, не знаете, что ли? Мы по всей России в складчину дома себе строим, кто где. Мы как в прошлые годы, коммуной построились. Вот и сейчас, пока наш цех последней семье дом не достроил в Белгородской области, никто не увольнялся. Так все вместе дружно и уедем. И будем там крепко держаться друг за друга. Сообща в чужом краю проще выжить, чем по одному. Понимаем, что мы никому не нужны на чужбине, но и тут уже невыносимо. Вы же видите, что творится вокруг: детей нужно срочно спасать и самим бежать. Вы бы и о себе позаботились. Мальчишка у вас. Подумайте, что с ним дальше будет. А вы сами – молодая, красивая женщина, а без мужа. Значит, защиты у вас нет никакой. Уезжайте! И чем быстрее уедете, тем больше шансов остаться в живых. Здесь лучше уже не будет, а вот хуже       – это точно.

– Да некуда мне ехать. Вы же знаете, что у меня кроме сына еще двое стариков на руках. И я просто не могу себе позволить такую роскошь – взять и уехать. Я в ответе за них. Да и наш генеральный тоже особо не переживает. Никуда сам не уехал, и семья его здесь.

Пожилой мастер сел на стул. И так тихо-тихо сказал:

– Святая вы женщина: верите всем на слово. У генерального директора дом в Анапе уже достраивается. Будущим летом туда вся семья и переедет. Сейчас там сын его занимается отделочными работами. А то, что директор не бежит – это правильно. Он старой закалки человек и до конца выполняет свой долг. Знает, что ему по статусу не положено первому бежать. Но он тоже жить хочет. А вы вот лучше о себе подумайте, о том, как выбраться отсюда. Крепко подумайте. В воздухе уже порохом пахнет. Как бы не было поздно.

С этими словами он ушел. А я смотрю на заявления, и думаю о том, что какие у нас дружные люди. Молодцы, не бросали друг друга в сложной ситуации. Так, а что же мне делать? Запах пороха действительно уже висит над городом. Резко зазвонил телефон, даже вздрогнула от его громкого звука.

– Да, я слушаю вас.

– Виолетта Федоровна, вы только не волнуйтесь: все уже хорошо. Сына вашего прооперировали, он в безопасности, – в телефонной трубке раздался голос классного руководителя сына.

– Что?! – кричу так, что в кабинет на мой страшный вопль сбежались коллеги из соседних кабинетов.

Животный ужас схватил меня за горло. Ничего не объясняя своим растерянным сотрудникам, на ходу надевая шубу, выбежала из здания. Не застегиваясь, ничего не видя перед собой и не разбирая дороги, я, проваливаясь в сугробы, бегу по глубокому снегу. Мне совершенно нечем дышать, крик рвется из груди, но кричать нет сил. Оказывается, даже на это нужны силы. В хирургическое отделение больницы вбежала в таком состоянии, что какой-то пожилой мужчина, увидев меня, немедленно схватил за руки и насильно усадил в коридоре на стул.

– Уважаемая, тебе плохо? – заботливо спрашивает он.

Мое несчастное сердце так страшно колотится, что кажется, сейчас оно вырвется из груди. А в горле сухо и першит, словно наждачной бумагой кто-то провел. Я утвердительно киваю головой, но ответить ему не могу.

– Сестра! – зовет он, – женщине плохо.

На его крик пришла медицинская сестра моего возраста. И, профессионально оценив ситуацию, быстро сунула мне под нос резко пахнущую нашатырем вату. От этого запаха я прихожу в себя.

– Спасибо, – благодарю пожилого чеченца и медицинскую сестру, – я в норме.

Из ординаторской, привлеченный шумом вышел молодой хирург. Он приветливо мне улыбнулся, затем сел рядом со мной. Видя мое состояние, спокойным голосом сказал, что с моим сыночком все нормально. От его тихого, уверенного голоса я уже в состоянии спросить:

– Что произошло, доктор?

– Вашего сына вчера избили. Вы в курсе этого инцидента. В результате побоев лопнул кишечник: аппендицит. Хорошо, что он был совершенно пустой. Из-за того, что вы потеряли время, сегодня мальчика привезли к нам без сознания и практически без давления. Я его сразу же взял на операцию. Не волнуйтесь, теперь он будет жить. Вчера только нужно было в больницу обращаться, сразу же после побоев.

– Он не захотел никуда ехать. Убедил меня, что все обойдется. Ему стыдно стало, что