Тримонциум - Алексей Николаевич Орган

Сейчас сижу и пишу эти строки. Дело идет к вечеру. Чувствую, что нахожусь вдали от того, что мы называем Родиной и смотрю за своими подчиненными. Они все очень разные. Спокойно себя не чувствую, потому что отвечаю за всех и за все.

Ходил по городу, просто гулял. Постоянно думаю. Анализирую все свои действия до поездки. Обстановка немного отвлекает.

Всю положительность и отрицательность своих действий осознаешь отчетливее. Думаешь так бы я уже не сделал, или как это я мог такое сделать, или сказать?

Ты не ты. Так не так.

Почему так, а не иначе?

А как будет?

Небо потихонько заволакивает. Вечереет. Нет группы студентов, ушедших с комиссаром загорать. Уже 1915. А должны быть в 19оо.

Прийдут, соберу отряд, организую собрание.

Почти каждый вечер брожу по улицам города Пловдива, всматриваясь в здания, площади, тротуары, в лица людей и та щемящая душу боль, с которой я сюда приехал, не покидала меня ни на минуту.

Все мои мысли были дома.

А тут все воспринималось обычно. Я задумался.

Люди как люди, город как город, тот же темп, тот же ритм, та же жизнь с ее вечными проблемами и заботами.

Дни проходили однообразно. Каждый последующий день стал походить на предыдущий.

Оставалось удовлетворение только от чувства выполненного долга.

В один из дней я познакомился с девушкой, которую звали Сильвия. Это было вечером, на террасе. Было свежо. Все — и гости, и организаторы этого вечера чувствовали себя легко и непринужденно. Я ее увидел впервые. Три девушки танцевали в общем кругу. Обоих я знал раньше.

На вид симпатичная, как все, но что-то в ней было такое особенное — наверное, ее естественность. Она мне понравилась.

Приблизившись к ней, уловив глазами ее взгляд, я сказал:

— Вы хорошо танцуете.

— Спасибо — ответила она,

— Как Вас зовут?

— Сильвия.

— А меня Александр.

Она меня познакомила со своей подругой Витой.

Вечер закончился и мы стали друзьями. Виделись мы каждый день. Втроем гуляли по городу, ходили в кафе, беседовали. Они много рассказывали о себе, о городе.

В один из вечеров мы пошли всей компанией на концерт в летний театр.

Концерт мне понравился, особенно их знаменитый «комик». Небольшого роста, под «цыгана» вышел он со скрипкой и пародировал всех знаменитостей эстрады.

Кругом все хохотали. Смеялся и я. Девушки наперебой переводили его шутки.

Возле Сильвии сидел рядом ее знакомый. Мне показалось, что она ему уделяет внимания больше, чем просто знакомому. Настроение у меня изменилось, хотя я не подавал виду. Да и Вита, сидевшая рядом, вела себя естественно и просто, и была ко мне внимательна. Она была не просто симпатичной, но даже красивой — особые черты лица, светлые глаза, приятная улыбка, невысокого роста, хорошо сложена.

Где-то посередине концерта подул сильный ветер, небо заволокло и пошел сначала мелкий, а затем крупными каплями сильный дождь.

Хотя у меня был зонтик, мы с Витой здорово промокли. Один из приятелей был на машине и довез нас до общежития института, где мы жили, и где, следовательно, расположился наш студенческий интеротряд.

Все мокрые влезли в машину (кажется нас было 7 или 9 человек), смеялись и шутили. Затем в общежитии собрались у кого-то, играли в рулетку.

Было очень весело.

Этот летний, теплый дождь с ветром и этот вечер придали мне некоторую свежесть и утешение.

Многие девушки ходили в джинсах. Вита же при своей фигуре одевала то платья, то юбку с чем-то. Я как-то спросил:

— Вита, почему ты не носишь джинсы? Они, наверное, тебе идут?

— Просто не хочу. Если хочешь, я завтра одену.

На следующий день она появилась в джинсах. При встрече она многозначительно посмотрела на меня и улыбнулась.

Я ей ничего не сказал, но про себя отметил: она в джинсах была еще лучше, чем в юбке.

В один из дней, Сильвия, я, Вита и два товарища из Германии, с которыми я был знаком уже целую неделю, пошли в город.

Сначала сходили на мемориальный комплекс памяти погибших воинов во второй мировой войне, затем пошли к памятнику советским воинам-освободителям — знаменитому «Алеши».

Поднимались медленно, не спеша. Памятник находится на одном из живописных холмов. Вокруг много зелени. Собрали цветы и каждый, молча, возложил их у подножия обелиска.

Собирая цветы, мы вели непринужденную беседу, но я понял это по взгляду девушек, что как и я, так и они испытывают какое-то легкое волнение. Успокоились только тогда, когда оба парня — Штефан и Зигмунд, последовав нашему примеру, молча положили цветы к подножию постамента.

Мы ни о чем не говорили, но каждый из нас думал о том же — о прошедшей войне, о тех, кто своей жизнью подарил нам сегодняшний день, о том, какой долгий и тяжелый путь прошли наши народы к этой победе, и о том, что нам сейчас хорошо. Ибо молодость — это всегда хорошо. Хорошо трудиться, общаться, узнавать друг друга, мечтать о чем-то, уверенно идти к своей цели.

И было такое ощущение, что будто мы в чем-то виноваты перед историей, что наши народы тогда вели такую жестокую и кровопролитную войну.

Постояв немного, мы начали спускаться вниз по направлению к нашему временному, но общему дому.

Вечером я сказал девушкам, что хочу поехать завтра после работы в соседний город.

Сильвия пожелала поехать со мной.

Когда я пришел после работы к ней в комнату, она лежала, закрыв глаза. Было видно, что устала, но увидев меня, сказала с улыбкой:

— Поедем?

И мы пошли на автовокзал. Приобрели билеты и сели в автобус. Поездка была интересной. Вернулись мы поздно вечером. Дорога нас слегка утомила и мы с Сильвией, условившись на следующий день пойти погулять по городу, расстались.

Было еще не так поздно. Приняв душ и вернувшись в комнату, я пытался что-то читать, но не читалось. Я подошел к окну, долго стоял неподвижно, всматриваясь в наступающую ночь. Взгрустнулось.

Утром получил письмо из дому.

Писала мама. Сообщила, что умерла бабушка — моя вторая мать. Я внимательно прочитал несколько раз письмо. Мама писала, что бабушку уже похоронили.

Перед отъездом я заходил к ней попрощаться. Она была в возрасте, была больна. Но сколько раз с ней такое бывало? Думал я тогда, что все пройдет, как это бывало раньше, но никак не мог предвидеть, что вижу ее в последний раз. Она была в ясном уме. Что-то мне говорила, а когда я уходил,