Другая Белая - Ирина Аллен

Примирение было страстным — тело истосковалось. В сорок лет «основной инстинкт» еще требовал своего. Они даже позволили себе недолгий медовый месяц на берегу моря в промозглой январской Эстонии, где каждый вечер отогревались в сауне. Вернулись и стали жить, как прежде. Марина особенно и не винила мужа: вся ее жизнь без остатка была заполнена сыновьями, работой и бытом: — из дома на работу, с работы через магазинные очереди или библиотеки — домой. Для мужа оставалось то, что оставалось, — то есть почти ничего. Если ему удалось урвать кусочек тепла и чьей-то любви, — его счастье.

Но что-то все-таки изменилось в ней после этого. Неистово захотелось любви. Не любовника, не другого мужа — бож-упаси, что-то разрушать! — просто, чтобы была эта волнующая тайна в ее жизни. Мужчина ее мечты «по умолчанию» должен был быть нездешним. Не инопланетянином, конечно, но и не соотечественником. Последних она слишком хорошо знала. Не было между ними и ею той необходимой дистанции, куда могло бы втиснуться хоть какое-то эротическое притяжение. Какое притяжение может возникнуть в набитом вагоне? Одно желание высвободиться. Когда она оставалась дома одна, страстно, со слезами молила кого-то: «Пошлите мне любовь, мне это очень-очень нужно, я жить без этого не могу».

Накануне Женского дня в доме зазвонил телефон. Старший сын поднял трубку и сразу перешел на английский. Потом, прикрыв трубку ладонью, шепотом спросил:

— Мама, это бельгийцы из моей группы. Просят разрешение остановиться на один день. Можно?

— Конечно, что за вопрос!

Фантастическое это было время. Сыновья — студенты. Начались студенческие обмены. В их скромной квартире жили по месяцу и студент из Никого, и мальчик из Голландии. Прошлым летом старший сын работал переводчиком в группе голландских и бельгийских учителей, плавал с ними в круиз по Волге. В конце путешествия, когда вернулись в Москву, привел голландцев к ним домой. Вот уж было веселье! Бельгийцы тогда не пришли: предпочли ансамбль русского народного танца.

Теперь и с ними познакомимся!

С утра сын поехал на Казанский вокзал и к полудню привез бельгийскую пару. Марина смотрела из окна своего пятого этажа, как высокий мужчина и почти такая же высокая женщина с трудом выбирались из маленькой «шестерки». Заработал лифт, услышав это, она повернула ключ и стала в дверях. Гости вышли из лифта, и… что-то странное произошло: она и бельгиец встретились глазами, вспыхнул светящийся луч, и острая боль пронзила ее сердце.

Гости вошли, сын представил их: Марта, Мартин. Мартин был безусловно хорош собой: высокий широкоплечий брюнет, чуть смугловатое лицо, темные глаза и брови — похож на испанца. Корсар! На вид — лет сорок с небольшим. Его жена с совершенно седой головой и короткой стрижкой выглядела старше.

Марина ставила в вазу подаренные ей тюльпаны, накрывала на стол, но боковым зрением не упускала Мартина из виду. Она чувствовала, что и он, разговаривая, обращался в основном к ней. За столом речь, конечно, зашла об августовском путче, о том, кто и где был в те дни. Марину до сих пор не покидало воодушевление того солнечного августовского дня, когда Большой каменный мост, под которым еще позавчера стояли танки с раскосыми подростками-солдатиками, был открыт для пешеходов, и она впервые в жизни чувствовала себя одной крови с соотечественниками. Она была благодарна Мартину за это. Заговорили о работе. Она вдруг начала серьезно посвящать гостя в то, что ее занимало и волновало, и он понял ее, более того, подтвердил верность ее мыслей примерами из своей практики, хотя, казалось бы, что могло быть общего у преподавателя математики и музейного работника!

Мартин рассказал, что до прошлогоднего путешествия на теплоходе уже бывал в Москве и Ленинграде раз пять-шесть, привозил группы учеников. Не все учителя охотно ехали в Россию, а ему всегда нравилось.

— Знаете, какое у меня было любимое место в Москве? ГУМ.

— ГУМ? В советское время? Что же там было интересного, кроме очередей?

— А я и любил смотреть на эти очереди. Поднимался на второй этаж, на мостик, и смотрел вниз. Мог часами стоять — так интересно было.

Марине это признание не понравилось: «Не комплексы ли какие вы лечить приезжали, Мистер-из-далеких-стран? Может быть, скучновато жить в благополучном мире, а так посмотришь на чужое неблагополучие, — и глядишь, начнешь ценить то, что имеешь. Такая вот терапия: тебе не очень сладко, а многим, очень многим еще хуже». Свое предположение она, конечно, не озвучила. Сама она в ГУМ того времени ходила только при крайней необходимости, в отдел тканей, да и то выбирала время перед закрытием, когда народу почти не было.

В середине апреля Марина собиралась в Голландию, виза в Бенилюкс была получена. Сказала об этом гостям, те в два голоса:

— А в Бельгию собираетесь?

— Нет, в Бельгию как-то никто не пригласил.

— Мы вас приглашаем: быть в Голландии и не увидеть Бельгии!

— Спасибо, с удовольствием.

Жаль было прерывать разговор, но на вечер были куплены три билета на «Жизель». Гостям надо было немного отдохнуть. Потом сын повез их в театр.

Муж уселся перед телевизором. Марина начистила картошку, вынула из холодильника уже почти размороженное мясо, присела отдохнуть и осмыслить события дня. Внешне она была спокойна, но внутри… такой напор страстей, что еле сдерживалась, чтобы не совершить какую-нибудь глупость — заорать, как вождь краснокожих, или запеть в голос: «В этой шали я с ним повстречалась!»

Что сей сон означает? Влюбилась с первого взгляда? Так не бывает! А если это ответ на ее мольбы? «Просите, и дано будет вам…»

Если так, то ее ангел-хранитель ну просто о-оччень расстарался… А, может быть, это дела не ангела, а его вечного антипода с левого плеча?! Мол, просила? Так вот тебе, что просила, — из стран неведомых, красивый и женатый. Недосягаем — по этой причине в нем не разочаруешься. Люби его и мучайся! Ну что же, предупреждена — почти что вооружена.

С таким воинственным настроением она открыла дверь сыну и гостям, вернувшимся из театра. Взглянула на Мартина мельком — вооружаться расхотелось. И снова за шумным столом — к ним присоединился младший сын со своей девочкой — она и он были одни. Оборачивалась к нему, чтобы предложить «вот этот еще салат, please…» Это же просто невозможно, чтобы у человека так сияли глаза… Какого они цвета? Должно быть, карие, но Марина видела только сияние под темными красиво очерченными бровями.

Утром пришло такси, и бельгийские гости, расцеловав хозяев в обе щеки, уехали.

Тюльпаны, которые Марина приняла из рук Мартина, стояли необычайно долго и, срезанные, казалось, проживали все этапы своей цветочной жизни — от свежих как бы застывших в строю цветочков-«солдатиков» с одинаково аккуратными маленькими головками и прижатыми к стеблю листьями до роскошных полностью распустившихся красных чаш в буйстве причудливо изогнутых листьев. Каждый день подходила проверить, не осыпались ли? Нет. Застыли в прощальном грациозном танце, но умирать не хотели.

Рейс на Амстердам был вечерний, в Шереметьево немноголюдно. Марина летела одна: муж работал в «ящике» и был невыездным. А если бы и был выездным, денег на двоих все равно бы не хватило. Он провожал, ждали объявления о начале регистрации, и она поднывала: «Не хочу лететь, я ведь этих людей почти не знаю. Целые три недели! Господи, скорей бы пролетели и — домой». В Европу она летела впервые. До этого была только в Индии с группой музейщиков.

Все страхи улетучились в первый же вечер. Из окна самолета Марина видела почти прямую линию из ярких огоньков — как выяснилось, дорогу, пересекавшую Голландию с запада на восток. В аэропорту Схипхол ее встречали знакомые — Ине и Хенк с розой в целлофане. Они повезли ее по этой дороге в маленький городок почти на границе с Германией. Здесь ей предстояло прожить первую неделю. Хенк был директором сразу двух школ (администрация экономила), Ине — учительницей английского языка. Дома ждали их дети — сын и дочь. Встретили сердечно. Пили ароматный чай у необычного круглого камина, встроенного в пилон посредине гостиной. Было тепло и уютно.

Утром Марина спустилась в гостиную и ахнула: вчера вечером здесь была комната с задернутыми шторами, а сегодня стен нет, вокруг зелень сада. Стены, конечно, были на своих местах, но одна из них — стеклянная и раздвижная, вторая с окнами от пола до потолка, а в углу третьей помещалась стеклянная дверь в этот зеленый мир. Через нее Марина вышла в сад, где хозяева трудились на грядках. Чуть дальше стоял сарайчик, а в нем — разноцветные куры. Натуральное хозяйство: все свое, все «органическое». Кирпичный дом — и тот построен своими руками.

После завтрака повезли смотреть городок — маленький, каменный, вымытый, никаких плевков на тротуарах. Культ чистоты, основанный на культе труда. Нечто подобное она и ожидала, недаром с детства любила «малых голландцев», но одно дело видеть это в Эрмитаже и совсем другое — в жизни. Первая реакция Марины: «Ребята, так не живут, это — не нормальная жизнь, а сцена с декорациями». Голландцы рассмеялись: в этих «декорациях» они чувствовали себя вполне комфортно. Сами себе этот комфорт и создавали, им и гордились. Сияющие чистотой огромные окна, никогда не зашторенные днем, открывали любопытному взору уют и чистоту дома — смотрите, как мы живем, нам нечего скрывать. Вокруг маленькие, семейные магазинчики. У мясника (это довольно грубое русское слово, отягощенное к тому же какими-то неприятными ассоциациями, не подходило молодому приветливому парню) Ине купила небольшой кусочек мяса и получила какую-то марку. В маленькой булочной хлеб, булки, яблочные пирожные, клубничный торт и великое множество аппетитно пахнувших плюшек и ватрушек выпекалось всего двумя людьми — мужем и женой, рано поутру.