Спиридов был — Нептун - Иван Фирсов

Петр стоял на правых шканцах[4] верхнего дека[5]. Опершись руками о фальшборт, он молчаливо поглядывал на передвигавшиеся к выходу из бухты корабли. В такие редкие минуты отдохновения от повседневных треволнений и забот он в последнее время частенько предавался размышлениям. К тому же сегодня чудесное утро и красоты дремлющего моря и окрестностей бухты располагали к раздумью.

Вчера вернулся из крейсирования отряд контр-адмирала Сиверса. Слава Богу, море, вплоть до Гогланда, чисто от недругов. Из Швеции пришли первые вести, что там здраво восприняли рейд флота и одумались. Письмо от Головкина тоже радует. Вот-вот подпишут выгодный для России договор с Персией. Сейчас эскадра готовится перейти на Котлинский рейд. Там начнутся большие торжества. Будут чествовать его давнюю симпатию, московский ботик, именитого первенца флота российского... Но благостное настроение прерывали и несколько унылые всполохи... Бренная жизнь каждодневно напоминала, что на свете не все вечно и пора подумать о будущем. После долгих сомнений он наконец определился с преемником на троне, решился передать свой скипетр Катеринушке, короновать ее в Москве... А как быть с любимым детищем, флотом? Кого ставить во главе? За его спиной прохаживается неторопливыми шагами Федор Апраксин. Прошел с ним огонь и воду. Разумен и морское дело усвоил сполна. Вдобавок един, кто по совести правит службу, не хапает из казны. Да ведь староват. Седьмой десяток разменял. Сколько еще протянет? Хотя виду не подает и крепится. Или взять помоложе, Наума Сенявина. Всем хорош, смекалист, морское дело своим хребтом постиг. Лихости в бою и отваги при атаке не занимать, беспримерной храбрости капитан. Всюду поспевает, и хромота не помеха, но слабоват в корабельном строении...

Петр глубоко вздохнул. Из-за Наргена повеяло приятным холодком. Заколыхался кормовой флаг, едва заметный бриз набирал силу. А нахлынувшие мысли не давали покоя. Вот перед ним тянутся на выход корабли, а сколь среди командиров русских? Раз-два и обчелся, на одной руке пальцев хватит сосчитать. Иван Сенявин, Ипат Муханов да Никита Зотов. А все отчего? Корабли-то худо-бедно поначалу настропалились сооружать добротные за два-три лета. Исправного матроса можно в две-три кампании состряпать. Иное дело — капитан корабля. Толкового командира, ежели человек по натуре сподобен к морю, надобно пестовать десяток годков, а то и поболее. Времечко тогда было горячее, судьба державы решалась на море, а капитана ни одного. Вот и пришлось нанимать иноземцев. Кого только ни брали!.. Датчан и голландцев, немцев и англичан, норвегов и французов. Да и отбою от них не было, деньга привлекала недурная. Многие несли службу по совести, а иные прохвосты дармоедничали, пьянствовали, таких изгоняли. Другие нос задирали, кто-то обиду таил. Вона Витус Беринг, добрый, справный капитан, а заартачился, что его вроде бы обошли званием после шведской кампании. Нынче подал прошение, просит уволить от службы. Мы не неволим, кланяться не будем, скатертью дорога. Опять же с иноземцами канитель, языка не знают. Сиверс да Сандерс, вице— да контр-адмиралы, а до сей поры при себе переводчиков держат...

— Всех наверх! Паруса ставить! — прервал размышления Петра зычный голос Бредаля. Он, один из немногих иноземцев, родом из Норвегии, чисто, почти без акцента выговаривал русские слова.

Спустя мгновение-другое засвистели боцманские дудки, репетуя команду, раздался топот ног матросов, бегущих по своим местам. Одни вспрыгивали на руслени[6] и ловко карабкались вверх по вантам, другие отдавали и расправляли шкоты и булини[7] нижних парусов, третьи сноровисто разбирали снасти для подъема буксировочных шлюпок.

— Распорядись-ка, капитан-командор, подать мою шлюпку, — проговорил Петр, обращаясь к Бредалю.

— Шлюпку адмирала Петра Михайлова к правому трапу! — приложив руку к шляпе, без промедления приказал Бредаль вахтенному лейтенанту.

Петр кивнул Апраксину, направляясь на ют.

— Пора мне, генерал-адмирал, возвращаться на «Ингерманланд». Будя, у Котлина свидемся.

Внезапно у грот-мачты Петр остановился и подозвал Бредаля. Неподалеку ловко крепил шлаги фала[8] небольшого роста вихрастый черноволосый мальчуган в матросской робе.

— Никак юнги у тебя на борту? — спросил, любуясь ловкими движениями юного матроса, Петр.

— Точно, герр адмирал, — добродушно улыбнулся Бредаль, — взят из гардемаринской роты на кампанию.

— Чей малый?

Апраксин, кашлянув, опередил Бредаля:

— Сей отрок коменданта Выборга сынок. Мною к Бредалю на летнюю кампанию определен.

— Майора Спиридова малец? — Петр помнил бывалых преображенцев.

— Он самый.

Управлявшиеся со снастями матросы делали свое дело, не обращая внимания на говоривших, обтягивали, подбирали слабину у шкотов, расправляя наполнявшийся ветром парус. Но подросток, видимо, почувствовал, что разговор касается его, и мельком взглянул на собеседников.

Вчера вечером в боцманской каюте, где он обустроился, квартирмейстеры за вечерним чаем говорили, что на корабль прибыл сам император.

— А штой-то барабанного бою не слышно было? — спросил молодой подшкипер.

— А то, не положено по уставу, — пояснил усатый боцман. — На борту нашем генерал-адмирал обретается, он самый главный на флоте. А государь император токмо чин адмирала имеет. На флоте-то не на суше, свои порядки...

«Неужто тот долговязый и есть царь?» — успел подумать юнга...

— К чему юнца не определили в Навигацкую школу? — спросил Петр тем временем.

— Отец просил меня, — как бы оправдываясь, ответил Апраксин. — Здесь-то — не в Москве, в Сухаревой башне. Шибче с морем пообвыкнется и корабельному делу обучится. Уважил я своего бывшего гренадера. К тому же малец наторел в грамоте и арифметике.

— Добро, Бог ему в помощь, — согласился Петр, ступая на трап. — Из гардемаринского семени добрая поросль всходит.

Петр повернулся и поманил глазевшего на него мальчика. Тот, не мешкая, закрепил снасть и подбежал.

— Юнга Спиридов Григорий, — звонко доложил он, румянец проступил на загорелых щеках.

— Сколь же годков тебе? — начал разговор Петр.

— Одиннадцатый пошел, ваше величество, — пропел еще звонче Григорий.

Петр слегка передернул плечами.

— На корабле я тебе не царь-государь, а адмирал.

— Виноват, господин адмирал.

Лицо Петра прояснилось.

— А ты боек, сие к добру. Грамоту разумеешь?

— Псалтырь до корки чту.

— Письмом владеешь? — продолжал допытываться Петр.

— Покуда слоги выписываю.

— И то ладно, — похвалил Петр, — а цифирь ведаешь?

— Два действа разумею.

Ответы юнги, видимо, пришлись по душе Петру.

— Отпиши тятеньке, что я тобой доволен. Теперь ступай к товарищам, гляди, они без тебя не управятся.

— Справный малец, — вполголоса проговорил Бредаль.

— Сам напросился на флот, — в тон ему добавил Апраксин. — Братца его, лейтенанта, у Гренгама в шторм, ночью, снесло волной за борт, утоп. Так малый взамен его решился заступить.

— Похвально сие рвение, капитан из него может славный получиться, — сказал Петр и усмехнулся, — а может статься, и другую пользу отечеству сослужит. Вона, ведаешь, генерал-адмирал Неплюев Иван, из гардемарин, а каково скачет. Нынче с Портою вершит дела, моряки — люди смекалистые...

Проводив Петра, Апраксин направился в салон и пригласил Бредаля.

— Айда похарчим, капитан-командор, мне тоже на «Гангут» отчаливать пора.

За столом Бредаль полюбопытствовал:

— Их величество упоминало имя Неплюева. Я что-то не припоминаю такого среди корабельных офицеров.

— Где тебе ведать? По корабельному строению государь определил его запрошлым годом, а нынче он резидентом в Константинополе.

— Каким же образом нелегкая занесла туда моряка? — заинтересовался Бредаль.

Выпитое вино несколько разморило генерал-адмирала, но флагман флота обычно не кичился своим положением за обеденным столом и охотно поддерживал беседы с командирами на житейские темы. Тем более он слыл неплохим рассказчиком, как истинный моряк, иногда «травил», но подноготную Неплюева знал досконально и поэтому оживился.

Корабль немного накренился, видимо, от порыва ветра, и, чтобы не пролилось вино из переполненного бокала, Апраксин, причмокивая, пригубил его и начал рассказ.

— Сам-то Неплюев из захудалых дворян новгородских. Женился совсем молодым, да вскоре по какому-то своему обету в монастырь ушел. Жена-то второго родила без него. Мой братец в ту пору там воеводствовал. Спустя пару лет возвернулся он из монастыря и попался на глаза князю Александру Данилычу. Грамотеем слыл Неплюев, и Меншиков положил глаз на него, определил в Морскую академию, где и я его вскоре приметил. В первую же кампанию очутился он в Копенгагене, вместе с эскадрой, которой флагманом был государь. Там-то, на рейде, государь порешил отправить всех гардемарин практиковаться и обучаться языку италианскому в Венецию. Капитаны венецианские нахваливали Неплюева, лихо бился он с турками в сражениях, потом занесло его с гардемаринами во Францию и Гишпанию. Из Кадикса писали мне, просили денег на обратный путь. Возвернулись через всю Европу и прямо ко мне явились.