Сокровенная роза - Хорхе Борхес

Симон Карвахаль

На ферме в девяностых мой отецВстречал его. Они не обменялисьИ дюжиной скупых, забытых слов.Отец потом припоминал лишь руку:Всю кожу левой, с тыльной стороны,Бугрили шрамы от когтей… В хозяйствеЗанятие у каждого свое:Один — объездчик, а другой — табунщик,Тот — молодец орудовать арканом,А Карвахаль был здешний тигролов.Бывало, тигр повадится в овчарнюИли во мраке вдруг заслышат рык —И Карвахаль пускается по следу.Он брал с собой тесак и свору псов.В конце концов они сходились в чаще.Он уськал псов. Огромный желтый зверьКидался из кустов на человека,Чья левая рука сжимала пончо —Защиту и приманку. Белый пахЗверь открывал, внезапно ощущая,Как сталь до самой смерти входит внутрь.Бой был неотвратим и бесконечен.И гибель находил один и тот жеБессмертный тигр. Не стоит поражатьсяУделу Карвахаля. Твой и мой —Такие же. Но наш извечный хищникМеняет лики и названья — злоба,Любовь, случайность или этот миг…

Второй вариант Протея

Природой полубог и полузверь,Меж двух стихий на полосе песчанойНе знал он памяти, что неустанноГлядится в бездну былей и потерь.Его мученье было тяжелее:Знать, что от века запечатленоГрядущее и замкнуты давноВрата и судьбы Трои и Ахеи.Внезапно схваченный в минуту сна,Он представал пожаром, ураганом,Пантерой, тигром золоточеканным,Водой, что под водою не видна.Ты тоже — воплощенные потериИ ожиданья. Но на миг, в преддверье…

Неведомое

Луна не знает, что она луна,И светится, не ведая об этом.Песок песку непостижим. ПредметамНе осознать, что форма им дана.Не сходен мрамор выщербленной граньюНи с отвлеченной пешкой, ни с рукой,Ее точившей. Вдруг и путь людской,Ведущий нас от радости к страданью, —Орудие Другого? Он незрим.Здесь не помогут домыслы о Боге,И тщетны колебания, тревогиИ плоские мольбы, что мы творим.Чей лук стрелой, летящею поныне,Послал меня к неведомой вершине?

Брунанбург, год 937

Рядом с тобой — никого.Я убил человека сегодня ночью.Он был храбрый и рослый, из славного рода Анлафа.Меч вошел ему в грудь, немного левей середины.Он рухнул на землю и стал ничем,вороньим кормом.Напрасно ты его ждешь, неведомая подруга.Его не доставит корабль,бегущий по желтым водам.Напрасно твоя рукабудет шарить в утренней дреме.Постель холодна.Я убил человека под Брунанбургом сегодня ночью.

Слепой

Кто в зеркалах таится отраженьем,Когда немею перед амальгамой?Что за старик безмолвно и упрямоГлядит из них с усталым раздраженьем?Во тьме свои безвестные черты яИщу рукой… Нежданный отсвет краткий,И я твои вдруг различаю прядки —Седые или снова золотые?"Ты потерял лишь внешние личины", —Ответит Мильтон на мои вопросы.Суждение, достойное мужчины,Но как забыть про книги или розы?Свое лицо увидевши воочью,Я знал бы, кто я нынешнею ночью.

1972

Боясь, что предстоящее (теперь —Исчерпанное) изойдет аркадойНапрасных, убывающих и смутныхЗеркал, приумножением сует,Я в полутьме, почти что засыпая,Молил неведомых богов наполнитьХоть чем-то или кем-нибудь мой век.Сбылось. Мне послана Отчизна. ДедыИ прадеды служили ей изгнаньем,Нуждою, голодовками, боями,Но снова блещет дивная гроза…Я — не из сонма пращуров, достойныхСтроки, переживающей века.Я слеп, и мне уже восьмой десяток.Я не Франсиско Борхес, уругваец,Который пал, приняв две пули в грудь,И отходил среди людских агонийВ кровавом и смердящем лазарете.Но Родина, испошлена вконец,Велит, чтоб темное перо всезнайки,Поднаторев в ученых исхищреньяхИ непривычное к трудам клинка,Вобрало зычный рокот эпопеи,Воздвигнув край мой.Время — исполнять.

All our yesterdays[3]

С кем было все, что вспоминаю? С теми,Кем прежде был? С женевцем, выводящимВ своем невозвратимом настоящемЛатинский стих, что вычеркнуло время?С тем, кто в отцовском кабинете грезилНад картой и следил из-за портьерыЗа грушевыми тигром и пантерой —Резными подлокотниками кресел?Или с другим, туда толкнувшим двери,Где отходил и отошел навекиТот, чьи уже сомкнувшиеся векиОн целовал, прощаясь и не веря?Я — те, кто стерт. Зачем-то в час закатаЯ — все они, кто минул без возврата.

В чужом краю

Кто-то спешит по тропинкам Итаки,Забыв о своем царе, много лет назадУплывшем под Трою;Кто-то думает о родовом участке,Новом плуге и сынеИ, верно, счастлив.Я, Улисс, на краю землиСходил во владенья Аида,Видел тень фиванца Тересия,Разделившего двух переплетшихся змей,Видел тень Геракла,Охотящуюся в лугах за тенями львов,Тогда как Геракл — среди богов на Олимпе.Кто-то сейчас повернул на Боливара,либо на Чили,Счастливый или несчастный. Если бы это был я!

Зеркалу

Зачем упорствуешь, двойник заклятый?Зачем, непознаваемый собрат,Перенимаешь каждый жест и взгляд?Зачем во тьме — нежданный соглядатай?Стеклом ли твердым, зыбкой ли водой,Но ты везде, извечно и вовеки —Как демон, о котором учат греки, —Найдешь, и не спастись мне слепотой.Страшней тебя не видеть, колдовская,Чужая сила, волею своейПриумножающая круг вещей,Что были нами, путь наш замыкая.Уйду, а ты все будешь повторятьОпять, опять, опять, опять, опять…

Мои книги

Мои (не знающие, кто я) книги —Такой же я, как и черты лицаС бесцветными глазами и висками,Которое пытаю в зеркалахИ по которому веду ладонью.Не без понятной грусти признаю,Что все, чем жив, останется на этихЛистках, не ведающих про меня,А не других, перебеленных мною.Так даже лучше. Голоса умершихПри мне всегда.

Талисманы

Экземпляр первопечатной Снорриевой "Эдды",опубликованной в Дании.Пять томов шопенгауэровских "Сочинений"."Одиссея" Чапмена в двух томах.Сабля, сражавшаяся в глуши.Мате с подставкой-змеей,привезенный прадедом из Лимы.Стеклянная призма.Камень и веер.Стертые дагерротипы.Деревянный глобус, подарок Сесилии Инхеньерос,доставшийся ей от отца.Палка с выгнутой ручкой, видавшая степи Америки,Колумбии и Техаса.Набор металлических столбиков с приложеньемдипломов.Берет и накидка почетного доктора."Мысли" Сааведры Фахардо, пахнущиеиспанской краской.Память об одном рассвете.Стихи Марона и Фроста.Голос Маседонио Фернандеса.Любовь и слова двух-трех человек на свете.Верные мои талисманы, но и они не помогут от тьмы,о которой лучше молчать, о которойпоклялся молчать.

Восток

Рука Вергилия минуту медлитНад покрывалом с ключевой струейИ лабиринтом образов и красок,Которые далекий караванДовез до Рима сквозь песок и время.Шитье дойдет строкой его "Георгик".Я не видал, но помню этот шелк.С закатом умирает иудей,К кресту прибитый черными гвоздями,Как претор повелел, но род за родомНесчетные династии землиНе позабудут ни мольбы, ни крови,Ни трех мужчин, распятых на холме.Еще я помню книгу гексаграммИ шестьдесят четыре их дорогиДля судеб, ткуших бдения и сны.Каким богатством искупают праздность!И реки золотых песков и рыбок,Которыми Пресвитер ИоаннПриплыл в края за Гангом и рассветом,И хайку, уместивший в три стихаЗвук, отголосок и самозабвенье,И духа, обращенного дымкомИ заключенного в кувшин из меди,И обещанье, данное в ночи.Какие чудеса таит сознанье!Халдея, открывательница звезд;Фрегаты древних лузов, взморье Гоа.Клайв, после всех побед зовущий смерть.Ким рядом с ламой в рыжем одеянье,Торящий путь, который их спасет.Туманный запах чая и сандала.Мечети Кордовы, священный АксумИ тигр, который зыбится как нард.Вот мой Восток — мой сад, где я скрываюсьОт неотступных мыслей о тебе.

Белая лань