Дети Акульего бога - Питер Бигл

Миранда была так испугана тем, что Акулий бог сначала явился ей, а затем попросил называть его слугой, что ей удалось выговорить это слово лишь после нескольких попыток. Акулий бог сказал:

– Теперь, если хочешь, мы пойдем к морю и поженимся. Но обещаю, что не будет от меня ни зла, ни мести – ни твоей дерев не, ни этому острову, если ты не захочешь выйти за меня замуж. Не бойся, скажи, чего желает твое сердце, Мирали.

Люди на рынке спешили по своим делам, покупая и продавая, а еще больше болтая друг с другом. Лишь немногие оглядывались на Мирали, беседовавшую с красивым певцом, а к словам их тем более почти никто не прислушивался. Мирали приободрилась и сказала уже увереннее:

– Я всем сердцем хочу выйти за тебя замуж, дорогой ялак – то есть, мой олохе, – но как мне жить с тобой на дне моря? Я даже на время свадьбы не смогу задержать дыхание, разве что церемония будет совсем короткой.

И тогда Акулий бог громко засмеялся, чего он еще ни разу не делал за всю свою долгую жизнь, и смех был такой звучный и веселый, что цветы попадали с деревьев, непрошеными вплелись в волосы Мирали и гирляндой легли ей на грудь. Смеху вторили морские волны, когда Акулий бог поднял Мирали на руки и побежал на берег лагуны, где на мелководье уже собрались акулы и дельфины, тунец, черный марлин и барракуда, и целые косяки ярких губанов, рыб-клоунов и рыб-ангелов, окрасив воду золотом утра и зеленью заката. Приплыл даже огромный глубоководный осьминог, которого никто, кроме кашалота, никогда не видел. Рассказывали – правда, те люди, которые там не были и в то время еще не родились, – что были там и русалки, и водяные, и даже страшный Пайки, огромный, как остров, повелитель всех морских чудовищ, который благоразумно остался за рифом. И все они явились на свадьбу Мирали и Акульего бога.

Акулий бог поднял Мирали высоко над головой – она ахнула от удивления, но не от страха – и заговорил сначала на языке народа Мирали, чтобы она его поняла, а потом на языке всех морских и речных жителей.

– Это Мирали, которую я беру сейчас в жены и которую вы будете с этого дня любить, защищать и почитать так же, как меня самого, и будете чтить детей наших и их детей – на веки веков.

И в ответ из воды раздался звук, который нельзя описать словами.

Через некоторое время, когда лагуна снова опустела, а муж и жена поклялись друг другу в любви и доказали ее под тенью мангровой рощи, она сказала ему тихо-тихо:

– Возлюбленный, любимый мой олохе, теперь, когда мы поженились, увижу ли я тебя когда-нибудь снова? Возможно, я всего лишь глупая островитянка, но я знаю, чем часто оборачиваются браки между богами и смертными. К тому времени, когда ты снова придешь за тем, что принадлежит тебе по праву, на свет появятся твои дети – я уже чувствую это. Я выкормлю их и воспитаю, чтобы они чтили свое происхождение, как и подобает… но ты тем временем уплывешь далеко от нас и, возможно, зачнешь других детей, а о нас забудешь. Воля твоя. Ты бог, а боги не растят детей. Я не такая дура, чтобы этого не знать.

Но Акулий бог приподнял пальцем подбородок Мирали, заглянул ей в лицо и сказал:

– О моя супруга, я так же не могу забыть, что ты моя жена, как не могу забыть, кто я такой. Пойми, нам невозможно жить вместе на твоем острове, как людям, потому что живу я в море и морем, а это мое обличье, которое ты обнимаешь, – всего лишь тень, не более чем мечта в сравнении со мной настоящим. Но я буду приплывать к тебе каждый год, в день, когда явлюсь на остров за своей жертвой, – раз в год мы будем встречаться здесь, на этом самом месте. Помни, Мирали.

И он закрыл свои черные, как у акулы, глаза и заснул в ее объятиях, и ни одна женщина не может сказать, что чувствовала Мирали, лежа под манграми и широко открытыми глазами глядя на луну.

Когда настало утро, она одна вернулась в родительский дом.

Со временем стало ясно, что Мирали беременна, но никто не обвинял ее и не насмехался над ней, потому что ее очень любили в деревне, а семью ее высоко чтили. Но, однако же, большинство островитян сочли это несчастьем, а иные и бесчестьем, хотя на некоторых прочих островах так бы не подумали. Хотя в глаза ей дурного слова не говорили, но кумушки судачили вечерами за готовкой, стиркой или у источника. И Мирали об этом знала.

Она держалась осанисто и гордо, и все, даже те, кто шептался у нее за спиной, были согласны, что она хорошеет с каждым днем, хоть живот ее и раздувается, как паруса рыбачьей лодки. Повивальная бабка тревожилась из-за ее узкого таза, считая, что на свет появятся близнецы, и Мирали испугала ее еще сильнее, решив рожать в одиночестве. Мать и отец тоже волновались; в дело вмешался даже старый жрец, утверждавший, что роды должны происходить в храме Акульего бога. О таком никто и подумать никогда не мог, но у жреца были собственные подозрения о неизвестном возлюбленном Мирали.

Мирали почтительно улыбалась и, как обычно, ни с кем не пререкалась. Но ночью, когда настало ее время, она отправилась на берег лагуны, где прошла ее брачная ночь, потому что знала, что там ее место. И под нежный шепот волн родились, без лишних страданий, ее дети – у Мирали и правда оказались близнецы, мальчик и девочка.

Мирали назвала мальчика Киауэ, в честь своего отца, а девочку – Кокинья, что значит «рожденная при луне». С любовью глядя на двух крохотных, горластых, вечно голодных созданий, которых они сотворили с Акульим богом, она вспоминала о его прощальных словах и улыбалась.

Киауэ и Кокинья росли любимцами семьи – дети были не только красивыми, но и сильными, шустрыми и от природы добрыми. Последнее было удивительно, если учесть, с каким едва скрытым презрением смотрели на них большинство других детей в деревне, наслушавшихся родительских разговоров. Однако, хотя некоторые и заметили легкий голубоватый оттенок кожи Киауэ и то, что белые зубки Кокиньи были чуть наклонены внутрь, об этих их особенностях никто ничего не говорил.

И брат, и сестра научились плавать раньше, чем ходить, и все твари морские берегли их, как и обещали. Не раз маленький Киауэ, который в два-три года уже считал волны и приливы своими слугами, возвращался на берег невредимым, держась за хвост дельфина, или ласт тюленя, или даже спинной плавник рифовой акулы. А у Кокиньи любимым товарищем игр был осьминог, и она так же доверчиво засыпала в объятиях его восьми щупалец, как на руках у матери. Сама Мирали научилась верить открытому морю так же безоговорочно, как и дети, – таков был дар ее мужа.

Величайшей радостью для нее было смотреть, как дети становятся все более на него похожи (хотя она всегда думала, что Киауэ больше напоминает ее отца, чем своего собственного) и приближаются к полному расцвету сил и красоты в невинности, которая ограждает их от всякого тщеславия. Как и многие близнецы, брат и сестра понимали друг друга без слов лучше родной матери. Это радовало Мирали: глядя, как они тихо играют друг с другом, она думала: «Когда меня не станет, у брата будет сестра, а у сестры – брат».