Греческие календы - Евгений Санин

Первым его порывом было повести на Рим легионы, стоявшие поблизости от Аполлонии, где он по приказу Цезаря готовил войска к походу на парфян. Но что-то остановило его, словно шепнуло на ухо: не торопись — осторожный полководец лучше безрассудного! Да и мать с отчимом в новом письме советовали: "Не зазнавайся теперь и не рискуй, помни, что Цезарь победил всех врагов, но пал от руки друзей".

И он решил отправиться в столицу с небольшой охраной.

По пути ему стали известны многие подробности мартовских ид. Бегущие из Рима сенаторы рассказывали, что Цезаря убили в Курии, перед началом собрания. Едва тот сел в свое золотое кресло, как заговорщики окружили его, словно бы для приветствия. Один из них, Тиллий Цимбр, стал умолять Цезаря вернуть из изгнания брата, и когда тот отказал ему, схватил его за руку.

С этого условного знака все и началось. Народный трибун Публий Сервилий Каска выхватил кинжал, первым нанес удар. Раненый Цезарь перехватил его руку и они разом закричали, Цезарь по латыни: "Негодяй Каска, что ты делаешь?", а трибун по-гречески, обращаясь к своему брату: "Брат, помоги!".

Октавиан зримо представил обступивших Цезаря сенаторов, которые в толчее переранили друг друга. Увидел его глаза, встречавшие со всех сторон обнаженные кинжалы, гневные, умоляющие, и, наконец, удивленные, когда удар нанес Брут. Даже услышал срывающийся голос: "И ты, дитя мое?".

После этого Цезарь накинул на голову тогу и левой рукой распустил ее складки ниже колен, чтобы пристойнее упасть, укрытым до пят. . .

С каждой новой харчевней или постоялым двором, где он останавливался на отдых, слухи обрастали новыми подробностями. Он узнал, что тело Цезаря заговорщики намеревались бросить в Тибр, имущество конфисковать, а законы отменить. Испугавшись, что народ может сорвать зло на наследнике диктатора, он уже собирался повернуть назад, чтобы поднять легионы и во главе их вступить в Рим, но подсевший к нему за стол в македонской харчевне сенатор, оказавшийся одним из заговорщиков, сообщил, что "ближайший друг негодяя Юлия, дважды негодяй Марк Антоний добился, чтобы Цезаря похоронили как бога".

Сенатор так и сказал — "негодяй", но он сдержал себя, подумав, что отомстить за Юлия можно позже, и даже плеснул в кружку собеседника вина из своего кувшина, чтобы тот был словоохотливей.

"Все решилось на заседании сената, — выпив, сказал тот. — Если бы Брут и Кассий отважились явиться на него, все сложилось бы иначе. Ведь так хорошо начиналось!.. Когда мы предложили объявить Цезаря тираном, многие выразили свое одобрение. Кто-то даже выкрикнул, что нам надо присвоить почетное наименование "благодетелей". Но тут слово взял Марк Антоний... Он предупредил, что если сенат признает Цезаря тираном, то по закону все его прежние распоряжения сразу же станут недействительными. Знал, куда метить! Ведь Цезарь, готовясь к войне с Парфией, раздал выгодные должности сенаторам. И те, боясь потерять их, во весь голос стали восхвалять убитого. В итоге сенат принял решение, похожее на продажную девку: заговорщикам объявить амнистию, а все распоряжения Цезаря оставить в силе. Как тебе это нравится?".

Ответил он тогда сенатору или нет?. Уже и не припомнить. Кажется, скрыл свою злобу, приложившись к кружке и заслонив ею лицо... А сенатор, не знавший, кто перед ним сидит, всхлипывая, продолжал изливать ему душу.

"После этого, — рассказывал он, — на нас обратил весь гнев народ, тот самый народ, которому мы пытались вернуть республику, похищенную Цезарем. Марк Антоний сделал для этого все. На похоронах он сам произнес хвалебную речь Юлию и даже поднял копьем его окровавленную тогу. А потом, выждав подходящий момент, показал толпе восковую статую Цезаря с ранами, подкрашенными красной хенной. После же того, как он зачитал завещание Юлия, в котором тот приказал выдать каждому плебею по триста сестерциев, мне и моим друзьям едва удалось ускользнуть из Рима. Не понимаю, зачем ты спешишь в этот растревоженный муравейник?"

"— Чтобы принять усыновление и завещание", — коротко ответил он тогда сенатору.

"У тебя умер отец?" — участливо спросил тот.

"Да."

"И кто же он?"

"Гай Юлий Цезарь!" — выкрикнул он и, не прощаясь с сенатором, у которого разом отвисла челюсть и выпучились в страхе глаза, выбежал из харчевни.

Потом он подозвал к себе охранника и сказал ему: "Тот сенатор, с которым я только что разговаривал... Он должен умереть."

Октавиан принялся рассматривать замысловатые сплетения на ладони, по словам астрологов, сулившие ему великое будущее. Закрыл глаза и снова задумался.

8 "Он должен умереть..." Сколько раз потом произносил он эту фразу: Сто? Тысячу? Десять тысяч?

Приехав в Рим, он сразу направился к Марку Антонию — человеку огромного роста и силы, с багровым от частых попоек лицом.

Октавиан невольно нахмурился, вспоминая, какому унижению подвергся он в доме Антония.

"Я — сын Гая Юлия Цезаря!" — представился он.

"Да? — насмешливо переспросил тот. — Ну и что?"

"Я пришел к тебе затем, чтобы ты дал мне деньги моего отца, которые он завещал мне!"

"Тогда ты ошибся адресом! — заметил Марк Антоний, намереваясь уйти. — Это дом консула, а не государственная казна!"

"Но вдова Цезаря пожелала, чтобы эти деньги хранились у тебя!" — сказал он то, что успел услышать по дороге.

Марк Антоний обернулся и, как ему показалось, с любопытством взглянул на него.

"Так это стало известно даже в провинциях? — усмехнулся он, и лицо его приняло надменное выражение. — Вот, что, Октавиан..."

"Называй меня Цезарем в память о моем отце и твоем друге!" — попросил он.

"Вот, что, Октавиан, — нажимая на последнее слово, явно издеваясь над ним, повторил консул. — Денег нет и не будет."

"Дай тогда мне хотя бы то, что мой отец завещал римскому народу!" — вскричал тогда он.

— Чтобы я раздал их по назначению!"

"Ах, вот ты каков? Наглец! — покачал головой консул, и его надменность на несколько мгновений вновь сменилась любопытством. — Ну, так знай, правду: финансовые дела покойного Цезаря были столь запутаны, что, владея государственной казной, он оставил ее совершенно пустой! Иди и не заставляй меня обращаться с тобой, как с назойливым просителем!"

Прощаясь с Антонием, он сумел скрыть свои чувства и по глазам консула видел: тот уверен, что видит его в последний раз.

Брови Октавиана разгладились. На губах появилась насмешливая улыбка.

"Нет, он недооценил меня, не разглядел в Октавиане будущего Цезаря!"

Да, пятнадцать лет назад он тонко рассчитал свой первый шаг и воспользовался тем, что народ был недоволен поведением Марка Антония. Продав все свое имущество, а также имущество матери и еще нескольких родственников, он раздал деньги плебсу и сразу же9 расположил его к себе.

Следующий шаг был намного сложнее. Нужно было найти человека в сенате, которого можно было бы противопоставить Антонию. И таким оказался Цицерон.

С первой же встречи с ним, он постарался произвести на старика самое выгодное впечатление. Нащупал две тайные струнки в его характере — ненависть к Марку Антонию и непомерное тщеславие — и умело воспользовался ими. В каждой новой беседе он заискивал перед Цицероном, изредка, словно по ошибке, называл его отцом и рассказывал всевозможные сплетни о ночных дебошах Антония. В конце концов старик не устоял и выступил в сенате с речью против Марка Антония, обвиняя его в пьянстве, разврате, открыто называя наглецом и негодяем.

"Ты был шлюхой, доступной всем!", "Проснись и выдохни винные пары", — услышали тогда изумленные отцы-сенаторы. Вскоре Цицерон вошел в такую силу, что изгнал из Рима Антония, выслав против него войско, и даже убедил сенат облечь его, Октавиана, всеми знаками преторского достоинства...

Воюя против Антония, он даже не подозревал, что судьба вскоре снова сведет его с ним лицом к лицу и не просто сведет, а сделает родственниками.

"Да-да, — пробормотал Октавиан. — Именно так оно и было — родственниками. А что мне оставалось делать?"

Сенат — это сборище продажных и бездарных людей — отказал ему даже в триумфе, нагло заявив, что он не дорос до него.

Ох, и разозлило это его тогда!

Наметив план новых действий, он начал отпускать пленных, словно ненароком говоря хвалебные слова в адрес их полководца Антония. Когда же тот с Лепидом, собрав новую армию, двинулся ему навстречу, то вместо сражения, о котором умолял его насмерть перепуганный сенат, предложил... мир. И этот мир был тут же принят.

О, это был ход, достойный хитроумного Одиссея! Ради укрепления союза он выдал за Антония сестру Октавию, которая безропотно пошла за развратного и грубого пьяницу в угоду его политике.

Втроем — он, Антоний и Лепид — они пролили столько крови, сколько не помнил Рим со времен Суллы. И первой жертвой стал... Цицерон. Антоний потом часто хвастался, что его голову, с проколотым булавкой языком, он установил на своем обеденном столе...