Кармен и Бенкендорф - Сергей Тютюнник

- По-сталински, - ухмыляется телевизионщик.

- Ты знаешь, что я сейчас читаю? - делает неожиданный поворот Соломин и строго смотрит на Глеба. Сейчас дед очень напоминает сердитого филина.

- "Краткий курс истории ВКП(б)", - прыскает в кулак журналист.

- Дурак ты пузатый, - дед улыбается, поблескивая оправой очков. - А читаю я Булгарина. Того самого, которого в нашей советской литературе ругали в угоду Белинскому.

- Ничего удивительного. Вы в Главлите рулили. Надо ж было иметь идейную основу для цензуры. Только бумажками из ЦК морально не укрепишься.

- Так вот знай, что Булгарин противился "вольнодумству", потому что прекрасно понял, до чего оно доводит.

- До чего? - настораживается Глеб.

- До того ужаса, который случился в семнадцатом году!

- Так вы же завоевания этого ужаса защищали всю свою сознательную жизнь! - кипятится журналист.

Тут я закуриваю от волнения. Подняв голову, обнаруживаю, что девушка в желтом свитере исчезла.

- Глеб, голубчик, - вздыхает Соломин. - Любой порядок, даже самый жесткий, лучше хаоса. Я защищал страну от повторения этого ужаса. К сожалению, не получилось. История повторяется.

- Ладно, - не выдерживает Глеб. - Спор этот вечен и бесконечен...

- Не суетись! - спокойно тормозит его дед. - Дослушай... Так вот, чтобы этот хаос не усугублять, я "добро" на ваш фильм не дам. Делай свой "Салам!", раз уж ты подписался на деньги. Но имей в виду: буду принимать все меры, чтобы на центральных каналах он не прошел! - Соломин раскачивается на носках и хмурит седые брови.

- Виктор Алексеевич! - прикладывает левую руку к груди журналист. - Я вас прошу: не делайте резких заявлений. А вдруг вам кино понравится? - и заискивающая улыбка возникает на рекламном лице Глеба.

- Как оно может понравиться, - вскидывает плечи дед, - если ты собираешься его клеить на чечено-ингушские деньги?! Наверняка будет тенденциозность. Зацепите там и депортацию, и русских с осетинами, и дагестанцев... Я себе представляю!

- Ну, Виктор Алексеевич, - кривится Глеб, - только не торопитесь с выводами.

Я все сделаю на приличном уровне... Все! Ничего больше не говорите! Бегу. Меня оператор ждет, - и телевизионщик выбрасывает в урну почти сгоревшего "Роберта Бернса".

У двери он оборачивается:

- Вечером постараюсь заскочить к вам в гостиницу. Может, по стопочке опрокинем... - и исчезает в гардеробе.

II

- О каком фильме шла речь? - спрашиваю Соломина по дороге в Дом правительства, где располагается наша пресс-служба.

- "Салам!", - дед смотрит под ноги, чтобы не поскользнуться на утоптанном снегу. - Ингуши и чеченцы решили сделать документальное кино под таким названием про страдания вайнахского народа. Деньги большие собрали на это дело.

А чтобы на профессиональном уровне было сработано, предложили нескольким московским телевизионщикам. В том числе и Глебу.

На Соломине серое драповое пальто и берет. Дед похож на ветерана французского Сопротивления.

- А кто он такой, этот Глеб? Слишком вольно с вами разговаривает. С другими вы ведете себя строже.

- Он сын моего старинного приятеля. Писатель был никудышный, но мужик порядочный. Царство ему небесное. Я Глеба с детства знаю. Парень хороший, но деньги любит. Вот и подписался на этот "Салам!", - дед приостанавливается: - Да не лети ты так! Я понимаю - ноги у тебя молодые, майорские... Но меня-то, старикагенерала, побереги. Тем более, что после вчерашнего у меня аж сердце заходится...

- Может, пивка для рывка? - произношу я фразу, с которой начинается каждое утро в нашей пресс-службе.

- Сколько раз вам повторять, господин майор, что пиво не строевой напиток, - повеселевшим голосом начинает похмельную игру дед. - Сколько там эта "злодейка" стоит?

- Ваше превосходительство! - подхватываю в том же тоне. - Не говорите о деньгах. Деньги - прах. Разрешите произвести контрольную закупку в ближайшей торговой точке?!

- Произведите, произведите, - из глаз деда летит искорка: то ли от золотой оправы очков, то ли из души, возгорающейся надеждой на поправку.

В нашем кабинете с двумя окнами, выходящими во двор Дома правительства республики, в шкафу стоит початая банка огурцов. Непрерывно трещат все три телефона (московский, городской и внутренний). Мы с дедом трубки не поднимаем и успеваем выпить по стопке. Наши искривленные рты еще с хрустом крошат огурцы, когда прибегает посыльный из президентского крыла здания.

- Вам звонят-звонят, а вы не отвечаете! - выпаливает он от двери. Президент просит зайти к нему Виктора Алексеевича Соломина, начальника пресс-службы федерального управления на Северном Кавказе, - добавляет курьер официальным тоном.

- Здравствуй, жопа, Новый год! - вылетает у меня изо рта вместе с огуречной семечкой. - Ну, Руслан, гнида!..

- Ты информационной сводкой займись! - раздраженно срезает меня Соломин, косится на посыльного, окаменевшего в дверях, и начинает медленно расчесывать редкую свою седину. - Иди, голубчик, - курьеру. - Спасибо. Скажи - сейчас буду.

Только когда молодой человек уходит, дед дожевывает огурец. Как он с таким балластом во рту разговаривал? Это школа - догадываюсь я и начинаю шебуршить бумагами на столе. "Сводка!"

Дед кладет расческу в карман.

- Я даже знаю, как он начнет разговор: "Что вы себе позволяете?! Мы здесь надеялись, что вы нам помогаете установить в республике и регионе мир и спокойствие. Однако до меня дошла информация..." Дальше текст зависит от того, какую информацию вложил ему в уши Тамаев, - дед закуривает коротенькую свою сигаретку "Новость".

- Вы думаете, он еще и приврал? - искренне удивляюсь я.

- А почему бы и нет? Андрей, голубчик, им нужен тут человек управляемый - кого можно купить или запугать, чтобы скачивать в прессу только выгодную для местного руководства информацию... Марьин был хам, да. Но Марьин был независим и регулярно пил водку с Ельциным на даче. Тем не менее они его свалили. Свалят и меня. Зачем я им такой: пытались купить - я обиделся. Говорю: "Я деньги не люблю, я люблю Родину...".

- Марьин еще любил мальчиков, - брякаю, сам не зная зачем.

- Эх, господин майор! - вздыхает Соломин. - И что у вас в голове? Из всех социальных потрясений вас волнует только сексуальная революция, - и улыбается печальными глазами.

- Ваше превосходительство, - опускаю взгляд в пол, - я не верю, что он добьется у Москвы вашей отставки.

- Напрасно. Москва настолько ослабела за эти несколько лет, что заглядывает в рот каждому местному князьку.

- Помогай вам Бог! - крещу деда и прячу недопитую бутылку в шкаф.

- Жди меня, и я вернусь, - грустно шутит Соломин и его сутулая спина в темносером пиджаке исчезает в дверном проеме.

Я звоню в штаб объединенной группировки федеральных войск, чтобы узнать последние данные о нападениях на наши блок-посты, о количестве убитых и раненых... Затем в пресс-службу МЧС - насчет гуманитарной помощи беженцам... И так по кругу, во все ведомства, сгрудившиеся на этой очередной кавказской войне. За информационной сводкой (второй за сутки) журналисты хлынут после обеда, чтобы успеть передать все цифры и факты в свои конторы к вечерним выпускам новостей.

Часть сведений я им не сообщаю. Мы с дедом давно уже отработали свою методику цензуры...

Соломин возвращается через час. Щеки у него багровые. Он молчит и ходит взадвперед по кабинету, не замечая меня.

Я наливаю полстакана водки. У деда трясется рука, и он еле выпивает, чуть не уронив стакан. Водка проливается ему на подбородок. Дед достает платок и аккуратно утирается.

- Еще давай, - говорит спокойно, - и огурчик! Что-то сердце придавило. Так можно и отходняк поймать, как говорят зэки.

- Виноват, - вскакиваю и бросаюсь к шкафу. - Один секунд.

Соломин выпивает почти всю бутылку. Я лишь обозначаю компанию.

- Проводи меня, деточка, до гостиницы. Боюсь, разберет по дороге. Не дойду.

Потом вернешься сюда и еще поработаешь. Знаю - не подведешь старика.

Я надеваю свою камуфляжную куртку с серым цигейковым воротником и фуражку с двуличным орлом. Поправляю черный берет на соломинской голове и беру его под руку...

Снег поскрипывает у нас под ногами.

- Обедать будете? - спрашиваю деда.

- У меня там что-то есть в холодильнике. Не волнуйся.

До гостиницы идти недалеко. Минут десять без деда, двадцать - с ним, если пьяный.

Долго держаться не могу и осторожно закидываю удочку:

- Ну, как прошел разговор?

- Философски, - ювелирно парирует Соломин.

- Пытался вас воспитывать? - не унимаюсь я.

- Не очень настойчиво, - ускользает дед.

- Скажите правду, Виктор Алексеевич! - срываюсь окончательно. - Он будет выходить на Москву, чтоб вас отставить?

- Думаю, да. - Дед кашляет, наглотавшись чистого зимнего воздуха. Его прокуренные легкие отвыкли от атмосферы предгорья.

- А Москва его послушает? - и дергаюсь, пытаясь удержать поскользнувшегося на спуске Соломина.

- Если убрали Марьина, то меня и подавно. Я ведь, голубчик, - обломок империи. Многим мешал в свое время. Фактически - главный цензор страны, душитель свободы. Эдакий граф Бенкендорф с партбилетом.