Алюминиевый кинжал - Ричард Фримен

— Нет. Мы посылали за доктором Эджертоном, полицейским хирургом, и он дал заключение, что человек мёртв. Он ещё вернётся, чтобы увидеться с вами и договориться о вскрытии.

— Тогда, — сказал Торндайк, — мы не будем трогать тело до его прихода, лишь измерим температуру и проверим отпечатки на рукоятке кинжала.

Он достал из сумки длинный химический термометр и инсуффлятор, то есть трубку с порошком. Первый он установил под одеждой мертвеца на живот, а с помощью последнего нанёс слой тончайшего жёлтого порошка на чёрную кожаную ручку кинжала. Инспектор Бэджер нетерпеливо склонился, чтобы исследовать ручку, когда Торндайк сдул порошок, равномерно распределившийся по поверхности.

— Никаких отпечатков, — сказал он разочаровано. — На убийце, должно быть, были перчатки. Но эта надпись даёт довольно прозрачный намёк.

Он указал на металлическую гарду[2] кинжала, на которой неровно было выгравировано одно слово: «TRADITORE».

— По-итальянски это значит «предатель», — продолжил инспектор, — и я получил от швейцара некую информацию, которая согласуется с этим предположением. Мы сейчас его пригласим, и вы услышите сами.

— Тем временем, — сказал Торндайк, — поскольку положение тела может быть важным для расследования, я сделаю одну или две фотографии и нарисую примерный план в масштабе. Вы говорите, здесь ничего не передвигали? А кто открыл окна?

— Они были открыты, когда мы вошли, — сказал мистер Марчмонт. — Вчера вечером, как вы помните, было очень жарко. Мы не перемещали вообще ничего.

Торндайк извлёк из сумки маленькую складную фотокамеру, телескопическую треногу, рулетку, самшитовую линейку и альбом. Он установил камеру в углу и сфотографировал на пластинку общий вид комнаты, включая труп. Затем он переместился к двери, откуда сделал второй снимок.

— Встаньте перед часами, Джервис, — сказал он, — и поднимите руку, как будто вы их заводите. Спасибо, стойте так, пока я не вставлю новую пластинку.

Таким образом, пока делался снимок, я оставался в положении, которое, как предполагалось, мертвец занимал в момент убийства, а затем, прежде, чем я пошевелился, Торндайк отметил положение моих ног на полу мелом. После этого он поставил треногу на эти метки и сделал ещё две фотографии из этого положения; наконец, он сфотографировал само тело.

Покончив с фотографированием, Торндайк с замечательной сноровкой и скоростью набросал в альбоме план комнаты, указав точное расположение различных объектов в масштабе четверть дюйма к футу, — за этим процессом инспектор следил с некоторым нетерпением.

— Вы не экономите, — заметил он, — ни силы, ни время, — и демонстративно бросил взгляд на часы.

— Нет, — ответил Торндайк, когда вырвал из альбома законченный лист. — Я пытаюсь собрать все факты, которые могут оказаться существенными для дела. Они могут ничего не стоить либо содержать ключевую информацию — заранее никогда не знаешь, поэтому я собираю их все. Но, кажется, пришел доктор Эджертон.

Полицейский хирург приветствовал Торндайка с почтительной сердечностью, и мы сразу же приступили к осмотру тела. Вынув термометр, мой коллега взглянул на его показания и передал инструмент доктору Эджертону.

— Мёртв приблизительно десять часов, — отметил последний, взглянув на термометр. — Очень жестокое и таинственное убийство.

— Весьма, — согласился Торндайк. — Попробуйте этот кинжал, Джервис.

Я коснулся рукоятки и почувствовал характерное трение о кость.

— Задел край ребра! — воскликнул я.

— Да, должна быть приложена неимоверная сила. И вы заметили, что одежда немного скручена, как будто лезвие вращалось при входе в тело? Это очень характерный признак, особенно если соотнести его с силой удара.

— Весьма необычно, конечно, — сказал доктор Эджертон, — хотя не уверен, что это нам поможет. Вынем кинжал прежде, чем переместим тело?

— Конечно, — ответил Торндайк, — в противном случае при перемещении могут возникнуть новые повреждения. Но подождите. — Он вынул из кармана шнур и, вытащив кинжал на несколько дюймов, натянул этот шнур в линию, параллельную плоскости лезвия. Затем, дав мне подержать концы, он полностью вытянул оружие. Когда показалось лезвие, скрученность одежды исчезла.

— Смотрите, — сказал он, — этот шнур даёт нам направление раны, а разрез на одежде больше с ней не совпадает. Имеется значительный угол, который представляет собой меру вращения лезвия.

— Да, это странно, — согласился доктор Эджертон, — хотя, как я уже сказал, сомневаюсь, что это нам поможет.

— В настоящее время, — сухо заметил Торндайк, — мы просто отмечаем все факты.

— Конечно, конечно, — согласился его собеседник, немного краснея, — и, возможно, лучше перенести тело в спальню и там сделать предварительный осмотр раны.

Мы перенесли труп в спальню, и, обследовав рану и не обнаружив ничего нового, закрыли тело простынёй и возвратились в гостиную.

— Ну, джентльмены, — сказал инспектор, — вы исследовали тело и рану, измерили пол и мебель, сделали фотографии, нарисовали план, но, похоже, не сильно продвинулись вперёд. Вот имеется человек, убитый в своей квартире. В квартире есть только один вход, и он был заперт изнутри во время убийства. Окна находятся приблизительно в сорока футах от земли; около них нет никаких водосточных труб; они расположены заподлицо со стеной, и на всей стене нет точки опоры даже для мухи. Колосниковые решётки современные, и в комнату через дымоход не пролезет и кошка. Теперь вопрос: «Как убийца вошёл и как вышел?»

— Тем не менее, — сказал мистер Марчмонт, — факт состоит в том, что он действительно входил, и что сейчас его здесь нет, а поэтому для него должен существовать способ выйти. А значит, можно этот способ обнаружить.

Инспектор неприятно улыбнулся, но не ответил.

— Обстоятельства, — сказал Торндайк, — таковы: покойный, по всей видимости, был один, нет никаких следов пребывания кого-либо другого, и на столе только один полупустой бокал. Альфред Хартридж сидел и читал, когда, очевидно, заметил, что часы остановились — без десяти двенадцать. Он положил книгу на стол страницами вниз, поднялся, чтобы завести часы и, когда он их заводил, встретил свою смерть.

— От удара, нанесённого левшой, который подкрался на цыпочках сзади, — добавил инспектор.

Торндайк кивнул.

— Кажется, могло быть именно так, — сказал он. — Но теперь давайте позовём швейцара и послушаем, что он нам расскажет.

Последнего было совсем нетрудно обнаружить, поскольку он был занят в это время подглядыванием через щель для почты.

— Вы знаете, кто был в этой квартире вчера вечером? — спросил его Торндайк, когда швейцар на цыпочках вошёл в комнату.

— Очень многие входили в здание и выходили из него, — был ответ, — но я не могу сказать, заходил ли кто-нибудь из них именно в эту квартиру. Я видел, что мисс Кертис вошла приблизительно в девять.

— Моя дочь! — удивлённо воскликнул мистер Кертис. — Я этого не знал.

— Она ушла приблизительно в девять тридцать, — добавил швейцар.

— Вы не знаете цели её визита? — спросил инспектор.

— Могу догадаться, — ответил мистер Кертис.

— Тогда ничего не говорите, — прервал его мистер Марчмонт. — Не отвечайте ни на какие вопросы.

— Вы слишком скрытны, мистер Марчмонт, — сказал инспектор. — Мы не подозреваем молодую особу. Мы не спрашиваем, например, является ли она левшой.

Говоря это, он бросил хитрый взгляд на мистера Кертиса, и я увидел, что наш клиент внезапно смертельно побледнел, после чего инспектор быстро отвёл взгляд, как будто ничего не заметив.

— Расскажите нам ещё раз о тех итальянцах, — сказал он, обращаясь к швейцару. — Когда сюда прибыл первый из них?

— Приблизительно неделю назад, — был ответ. — С виду это был обычный мужчина — похож на шарманщика — и он вручил мне записку. Она была в грязном конверте и адресована «мистеру Хартриджу, эсквайру, особняк Брекенхерст», причём написана была неграмотно. Мужчина вручил конверт мне и попросил передать его мистеру Хартриджу, после чего ушёл, а я бросил письмо в почтовую щель в его двери.

— Что произошло потом?

— Ну, на следующий день приплелась какая-то старая итальянская ведьма — одна из тех, кто предсказывает будущее с помощью птицы в клетке на какой-то стойке — и устроилась прямо напротив главного входа. Я её сразу спровадил, но, чтоб её! — через десять минут она вернулась вместе с птицей и всем прочим. Я вновь выгнал её, и продолжал выгонять снова и снова, а она продолжала возвращаться, пока я совсем не выдохся.

— Ну, с тех пор вы, кажется, немного пришли в себя, — заметил инспектор, с усмешкой бросив взгляд на пухлый живот страдальца.

— Может быть, и так, — надменно ответил швейцар. — На следующий день пришёл продавец мороженого — настоящий бездельник. Встал снаружи, как будто примёрз к тротуару. Давал на пробу образцы посыльным, а когда я попытался прогнать его, велел мне не вмешиваться в его бизнес. Вот уж действительно, бизнес! Ну, эти мальчишки словно приклеились к нему, старательно вылизывая стаканчики, пока я чуть не взорвался. И он изводил меня весь день. Затем явился шарманщик с паршивой обезьяной. Этот был хуже всех. Богохульник. Постоянно чередовал священные гимны и комические песни: «Камень веков», «Билл Бэйли», «Чья вера», «Через садовую стену». И, когда я попытался сдвинуть его с места, эта гадкая обезьяна прыгнула на мою ногу, а мужчина рассмеялся и начал играть «Ждите, пока хляби не разверзятся». Я вам говорю, это было отвратительно!