Дыхание богов - Бернард Вербер

Мы переглядываемся и в едином порыве, словно одержимые желанием немедленно забыть о том, что произошло, бросаемся вдогонку.

Мы мчимся среди маков, высокие упругие стебли хлещут нас по ногам. Видение гигантского глаза стирается из памяти, словно информацию такого рода невозможно ни осмыслить, ни вообще удержать в голове. Не было никакого глаза. Коллективная галлюцинация, и точка.

Далеко впереди едва виднеются головы бегущих девушек, их светлые волосы развеваются над морем алых цветов.

Мы выбегаем на широкую поляну. Перед нами девять небольших ярко-красных храмов. Девушки исчезли.

– Еще одно чудо Эдема, – настороженно говорит Фредди Мейер.

Мраморные храмы похожи на миниатюрные дворцы с куполами. Фасады украшены скульптурами и фресками, двери распахнуты настежь.

Мы колеблемся. Мата Хари решается первой. Следом за ней я вхожу в ближайший храм. Внутри никого, зал загроможден предметами, так или иначе имеющими отношение к живописи. Мольберты, незаконченные холсты свалены в беспорядке. Яркие картины все как одна изображают маковое поле и два солнца на фоне горы.

Мы задумываемся, зачем, собственно, мы здесь, как вдруг из другого храма раздается тихая, чарующая музыка. Мы входим туда и видим, что здесь собраны музыкальные инструменты всех времен и народов – ситар, тамтам, орган, скрипка… Какие-то партитуры сольфеджио.

– Помнится, танатонавтами мы пролетали сначала черную зону страха, а потом – красную зону наслаждения, – замечает Фредди,

Мы решаем зайти в следующий храм. Под его сводами мы обнаруживаем телескоп, компасы, карты, инструменты, с помощью которых можно измерить все, что угодно, на небе и на земле. Отовсюду доносится смех девушек.

– Кажется, я знаю, у кого мы в гостях, – говорит Жорж Мельес.

4. ЭНЦИКЛОПЕДИЯ: МУЗЫ

По-гречески «муза» означает «водоворот». Девять девушек, дочери Зевса и нимфы Мнемосины (богини памяти), стали нимфами источников, ручьев и рек. Говорят, их воды побуждали поэтов слагать песни. Со временем функции муз изменились. Сначала они утешали страдающих, потом стали вдохновлять людей, занимавшихся творчеством, независимо от того, какой области искусства те отдавали предпочтение. Музы жили на горе Геликон в Беотии. Музыканты и стихотворцы в поисках прохлады приходили к источникам, бившим около святилища. Позже музы разделились, каждая стала покровительствовать одному из видов искусства или науке:

Каллиопа – эпической поэзии,

Эрато – любовной поэзии,

Эвтерпа – музыке,

Мельпомена – трагедии,

Полигимния – искусству религиозных песнопений,

Терпсихора – танцам,

Талия – комедии,

Урания – астрономии и геометрии.

Когда девять дочерей Пиэра, пиериды, вызвали их на состязание, музы победили и превратили дерзких соперниц в ворон.

5. ДЕВЯТЬ ДВОРЦОВ

Порывистый ветер взбивает красную пену маков. Самая молодая из девушек подходит ко мне. Ей, должно быть, едва исполнилось восемнадцать. Она в венке из плюща и закрывает лицо маской, изображающей удивление. Девушка медленно отводит маску в сторону, и я вижу лукавое личико с большими голубыми глазами. Она вызывающе смотрит на меня и улыбается.

Я не успеваю ничего сказать, а она подходит и целует меня в лоб. Вспышка, и я оказываюсь в театре, в первом ряду. Мне «рассказывают» пьесу: мужчина и женщина заперты в клетке, в плену у инопланетян. Постепенно они догадываются, где находятся, узнают, что их родная планета Земля исчезла и что, кроме них продолжить человеческий род некому. Они судят человечество, чтобы понять, заслуживает ли оно возрождения. В то же время герои пьесы, помимо воли ставшие подопытными кроликами, узнают, что инопланетяне похитили их, чтобы разводить, как домашних животных, на потеху своим детям. Они стоят перед вопросом – стоит ли возрождать человечество?

Я открываю глаза. Это был всего лишь сон. Девушка довольно улыбается. Наверное, это покровительница театра, но кто именно – Мельпомена, муза трагедии, или Талия, муза комедии? Ее маска ничего мне не говорит. Поразмыслив, я прихожу к выводу, что это, должно быть, Талия, так как пьеса о человечестве скорее забавна, чем грустна. Да и заканчивается она хорошо.

Я достаю из сумки «Энциклопедию относительного и абсолютного знания», наследство моего дорогого учителя Эдмонда Уэллса, и записываю сюжет пьесы на чистых страницах. Муза снова целует меня в лоб.

В моей голове раздаются три фразы. Советы писателю:

«Говори о том, что знаешь,Показывай, а не объясняй,Подсказывай, а не показывай».

Я принимаю совет.

Мои спутники тоже заняты. Каллиопа, муза эпической поэзии, тянет за руку Жоржа Мельеса. Полигимния, муза религиозных песнопений, уводит Фредди Мейера. Муза танца Терпсихора увлекает за собой Мэрилин Монро. Покровительница любовной поэзии Эрато нежно беседует с Матой Хари. Рауля выбрала Мельпомена, муза трагедии.

Талия ведет меня в свое жилище из красного мрамора. Я вхожу вслед за ней в комнату, в которой все напоминает о театре. В центре стоит огромная кровать, будто перенесенная сюда из комедии dell'arte, с балдахином и позолоченными колоннами, которые увенчаны итальянскими масками.

На подиуме, обрамленном пурпурным бархатным занавесом, для меня, единственного зрителя, Талия разыгрывает пантомиму. Изображает счастье, горе и трагедию, которая завершается ликованием.

Сначала ее глаза подернуты поволокой, веки полуопущены, но вот во взоре ее вспыхивает радость. Я аплодирую.

Она низко кланяется в знак благодарности, спускается с подмостков, запирает дверь на ключ, прячет его под кровать и бросается мне на шею.

В предыдущей жизни, когда я был смертным, я не особенно интересовался театром. Меня отпугивала дороговизна билетов и необходимость заранее бронировать места. Я чаще ходил в кино.

Талия снова целует меня в лоб, и в моем сознании опять проигрывается пьеса. Теперь я вижу ее более отчетливо. Я сажусь к столу и принимаюсь лихорадочно записывать.

Я пишу. Какое наслаждение писать диалоги. Сюжет выстраивается. Дело движется вперед.

Талия гладит мою руку, волна свежести накрывает меня. Все идет словно само собой. Персонажи начинают жить своей жизнью, слова, которые они произносят, принадлежат им самим. Я не сочиняю, а лишь описываю то, что вижу. Никогда еще я не творил с такой легкостью. Наконец я стал божеством в маленьком мире, где все мне подвластно. Я устанавливаю правила. Новая мысль посещает меня. Писателю можно дать еще один совет: «Если вы не хотите просто принять то, что готовит вам будущее, создайте его сами». В то же время я сознаю, что раньше, до того как я принялся писать эту пьесу, мне еще ни разу не удавалось выстроить отношения между живыми людьми.

Я целую музу в обе щеки, благодарю за помощь. Талия читает, склонившись над моим плечом, одобряет и показывает мне крошечный театр, который стоит на комоде. Муза передвигает несколько фигурок, изображая движения актеров. Она подсказывает, что я должен заняться и режиссурой. Здесь – объятия, там – сражение, тут – погоня, а в этом углу герои, как хомяки, будут крутиться в колесе, построенном по их росту.

Талия встряхивает белокурыми кудрями, ее аромат окутывает меня. Чтобы поддержать мои силы, муза наливает мне стакан меда, красного, как маки, на которых он настоян.

Я испытываю только одно желание, которое меня самого удивляет, – навеки поселиться здесь с музой и посвятить себя театру. Быть рядом с Талией, слышать ее смех, смех полного зала – вот чего я хочу здесь и сейчас. Неужели я заменил один наркотик другим? Отказался от власти над миром ради власти над актерами? Променял Афродиту на Талию? У музы театра есть преимущество перед богиней любви – от нашего союза рождается то, что превыше нас. Здесь действует известное уравнение 1+1 = 3, которое было так дорого сердцу моего учителя Эдмонда Уэллса. Я пишу, и мне кажется, что до моего слуха доносится смех сотен зрителей. Талия целует меня.

Однако наши объятия прерывает не гром аплодисментов, а грохот двери, которую высадил плечом Фредди. Он хватает меня, выталкивает, вышвыривает вон из дворца.

– Эй, отстань! Ты что, с ума сошел?

Бывший раввин встряхивает меня за плечи:

– Ты еще не понял? Это ловушка! Я тупо смотрю на него.

– Вспомни, как мы пересекали красные земли континента мертвых. Испытание, ожидавшее нас, было в то же время и искушением. Если ты останешься здесь, твой народ погибнет. И с восхождением на Олимп тоже будет покончено. Ты проиграешь и превратишься в химеру. Мишель, очнись!

– О какой опасности ты говоришь?

– Чем опасна липучка для мотылька? Ты навсегда здесь увязнешь!