Стихотворения (С иллюстрациями) - Василий Жуковский

Славянка[1]

Славянка тихая, сколь ток приятен твой,Когда, в осенний день, в твои глядятся водыХолмы, одетые последнею красой        Полуотцветшия природы.

Спешу к твоим брегам… свод неба тих и чист;При свете солнечном прохлада повевает;Последний запах свой осыпавшийся лист        С осенней свежестью сливает.

Иду под рощею излучистой тропой;Что шаг, то новая в глазах моих картина;То вдруг сквозь чащу древ мелькает предо мной,        Как в дыме, светлая долина;

То вдруг исчезло все… окрест сгустился лес;Все дико вкруг меня, и сумрак и молчанье;Лишь изредка, струей сквозь темный свод древес         Прокравшись, дневное сиянье

Верхи поблеклые и корни золотит;Лишь, сорван ветерка минутным дуновеньем,На сумраке листок трепещущий блестит,        Смущая тишину паденьем…

И вдруг пустынный храм в дичи передо мной;Заглохшая тропа; кругом кусты седые;Между багряных лип чернеет дуб густой       И дремлют ели гробовые.

Воспоминанье здесь унылое живет;Здесь, к урне преклонясь задумчивой главою,Оно беседует о том, чего уж нет,       С неизменяющей Мечтою.

Все к размышленью здесь влечет невольно нас;Все в душу томное уныние вселяет;Как будто здесь она из гроба важный глас       Давно минувшего внимает.

Сей храм, сей темный свод, сей тихий мавзолей,Сей факел гаснущий и долу обращенный,Все здесь свидетель нам, сколь блага наших дней,       Сколь все величия мгновенны.

И нечувствительно с превратности мечтойДружится здесь мечта бессмертия и славы:Сей витязь, на руку склонившийся главой;       Сей громоносец двоеглавый,

Под шуйцей твердою седящий на щите;Сия печальная семья кругом царицы;Сии небесные друзья на высоте,       Младые спутники денницы…

О! сколь они, в виду сей урны гробовой,Для унывающей души красноречивы:Тоскуя ль полетит она за край земной —       Там все утраченные живы;

К земле ль наклонит взор – великий ряд чудес;Борьба за честь; народ, покрытый блеском славным;И мир, воскреснувший по манию небес,        Спокойный под щитом державным.

Но вкруг меня опять светлеет частый лес;Опять река вдали мелькает средь долины,То в свете, то в тени, то в ней лазурь небес,       То обращенных древ вершины.

И вдруг открытая равнина предо мной;Там мыза, блеском дня под рощей озаренна;Спокойное село над ясною рекой,        Гумно и нива обнаженна.

Все здесь оживлено: с овинов дым седой,Клубяся, по браздам ложится и редеет,И нива под его прозрачной пеленой        То померкает, то светлеет.

Там слышен на току согласный стук цепов;Там песня пастуха и шум от стад бегущих;Там медленно, скрыпя, тащится ряд возов,       Тяжелый груз снопов везущих.

Но солнце катится беззнойное с небес;Окрест него закат спокойно пламенеет;Завесой огненной подернут дальний лес;       Восток безоблачный синеет.

Спускаюсь в дол к реке: брег темен надо мной,И на воды легли дерев кудрявых тени;Противный брег горит, осыпанный зарей;      В волнах блестят прибрежны сени;

То отраженный в них сияет мавзолей;То холм муравчатый, увенчанный древами;То ива дряхлая, до свившихся корней       Склонившись гибкими ветвями,

Сенистую главу купает в их струях;Здесь храм между берез и яворов мелькает;Там лебедь, притаясь у берега в кустах,        Недвижим в сумраке сияет.

Вдруг гладким озером является река;Сколь здесь ее брегов пленительна картина;В лазоревый кристалл слиясь вкруг челнока,        Яснеет вод ее равнина.

Но гаснет день… в тени склонился лес к водам;Древа облечены вечерней темнотою;Лишь простирается по тихим их верхам       Заря багряной полосою;

Лишь ярко заревом восточный брег облит,И пышный дом царей на скате озлащенном,Как исполин, глядясь в зерцало вод, блестит        В величии уединенном.

Но вечер на него покров накинул свой,И рощи и брега, смешавшись, побледнели;Последни облака, блиставшие зарей,        С небес, потухнув, улетели.

И воцарилася повсюду тишина;Все спит… лишь изредка в далекой тьме промчитсяНевнятный глас… или колыхнется волна…        Иль сонный лист зашевелится.

Я на брегу один… окрестность вся молчит…Как привидение, в тумане предо мноюСемья младых берез недвижимо стоит        Над усыпленною водою.

Вхожу с волнением под их священный кров;Мой слух в сей тишине приветный голос слышит;Как бы эфирное там веет меж листов,       Как бы невидимое дышит;

Как бы сокрытая под юных древ корой,С сей очарованной мешаясь тишиною,Душа незримая подъемлет голос свой       С моей беседовать душою.

И некто урне сей безмолвный приседит;И, мнится, на меня вперил он темны очи;Без образа лицо, и зрак туманный слит        С туманным мраком полуночи.

Смотрю… и, мнится, все, что было жертвой лет,Опять в видении прекрасном воскресает;И все, что жизнь сулит, и все, чего в ней нет,        С надеждой к сердцу прилетает.

Но где он?.. Скрылось все… лишь только в тишинеКак бы знакомое мне слышится призванье,Как будто Гений путь указывает мне       На неизвестное свиданье.

О! кто ты, тайный вождь? душа тебе вослед!Скажи: бессмертный ли пределов сих хранительИль гость минутный их? Скажи: земной ли свет       Иль небеса твоя обитель?..

И ангел от земли в сиянье предо мнойВзлетает; на лице величие смиренья;Взор к небу устремлен; над юною главой        Горит звезда преображенья.

Помедли улетать, прекрасный сын небес;Младая Жизнь в слезах простерта пред тобою…Но где я?.. Все вокруг молчит… призрак исчез,        И небеса покрыты мглою.

Одна лишь смутная мечта в душе моей:Как будто мир земной в ничто преобратился;Как будто та страна знакомей стала ей,       Куда сей чистый ангел скрылся.

На кончину Ее Величества королевы виртембергской[2]

Ты улетел, небесный посетитель;Ты погостил недолго на земли;Мечталось нам, что здесь твоя обитель;Навек своим тебя мы нарекли…Пришла Судьба, свирепый истребитель,И вдруг следов твоих уж не нашли:Прекрасное погибло в пышном цвете…Таков удел прекрасного на свете!

Губителем, неслышным и незримым,На всех путях Беда нас сторожит;Приюта нет главам, равно грозимым;Где не была, там будет и сразит.Вотще дерзать в борьбу с необходимым:Житейского никто не победит;Гнетомы все единой грозной Силой;Нам всем сказать о здешнем счастье: было!

Но в свой черед с деревьев обветшалыхОсенний лист, отвянувши, падет;Слагая жизнь старик с рамен усталыхЕе, как долг, могиле отдает;К страдальцу Смерть на прах надежд увялых,Как званый друг, желанная, идет…Природа здесь верна стезе привычной:Без ужаса берем удел обычный.

Но если вдруг, нежданная, вбегаетБеда в семью играющих Надежд;Но если жизнь изменою слетаетС веселых, ей лишь миг знакомых веждИ Счастие младое умирает,Еще не сняв и праздничных одежд…Тогда наш дух объемлет трепетаньеИ силой в грудь врывается роптанье.

О наша жизнь, где верны лишь утраты,Где милому мгновенье лишь дано,Где скорбь без крыл, а радости крылатыИ где навек минувшее одно…Почто ж мы здесь мечтами так богаты,Когда мечтам не сбыться суждено?Внимая глас Надежды, нам поющей,Не слышим мы шагов Беды грядущей.

Кого спешишь ты, Прелесть молодая,В твоих дверях так радостно встречать?[3]Куда бежишь, ужасного не чая,Привыкшая с сей жизнью лишь играть?Не радость – Весть стучится гробовая…О! подожди сей праг переступать;Пока ты здесь – ничто не умирало;Переступи – и милое пропало.

Ты, знавшая житейское страданье,Постигшая все таинства утрат,И ты спешишь с надеждой на свиданье…[4]Ах! удались от входа сих палат:Отложено навек торжествованье;Счастливцы там тебя не угостят:Ты посетишь обитель уж пустую…Смерть унесла хозяйку молодую.

Из дома в дом по улицам столицыСтрашилищем скитается Молва[5];Уж прорвалась к убежищу царицы,Уж шепчет там ужасные слова;Трепещет все, печалью бледны лицы…Но мертвая для матери жива;В ее душе спокойствие незнанья;Пред ней мечта недавнего свиданья.

О Счастие, почто же на отлетеТы нам в лицо умильно так глядишь?Почто в своем предательском привете,Спеша от нас: я вечно! говоришь;И к милому, уж бывшему на свете,Нас прелестью нежнейшею манишь?..Увы! в тот час, как матерь ты пленяло,Ты только дочь на жертву украшало.

И, нас губя с холодностью ужасной,Еще Судьба смеяться любит нам;Ее уж нет, сей жизни столь прекрасной…А мать, склонясь к обманчивым листам,В них видит дочь надеждою напрасной,Дарует жизнь безжизненным чертам,В них голосу умолкшему внимает,В них воскресить умершую мечтает.

Скажи, скажи, супруг осиротелый,Чего над ней ты так упорно ждешь[6]?С ее лица приветное слетело;В ее глазах узнанья не найдешь;И в руку ей рукой оцепенелойОтветного движенья не вожмешь.На голос чад зовущих недвижима…О! верь, отец, она невозвратима.

Запри навек ту мирную обитель,Где спутник твой тебе минуту жил;Твоей души свидетель и хранитель,С кем жизни долг не столько бременил,Советник дум, прекрасного делитель,Слабеющих очарователь сил —С полупути ушел он от земного,От бытия прелестно-молодого.

И вот – сия минутная царица,Какою смерть ее нам отдала;Отторгнута от скипетра десница:Развенчано величие чела:На страшный гроб упала багряница,И жадная судьбина пожралаВ минуту все, что было так прекрасно,Что всех влекло, и так влекло напрасно.

Супруг, зовут! иди на расставанье!Сорвав с чела супружеский венец,В последнее земное провожаньеВеди сирот за матерью, вдовец;Последнее отдайте ей лобзанье;И там, где всем свиданиям конец,Невнемлющей прости свое скажитеИ в землю с ней все блага положите.

Прости ж, наш цвет, столь пышно восходивший,Едва зарю успел ты перецвесть.Ты, Жизнь, прости, красавец не доживший;Как радости обманчивая весть,Пропала ты, лишь сердце приманивши,Не дав и дня надежде перечесть.Простите вы, благие начинанья,Вы, славных дел напрасны упованья…

Но мы… смотря, как наше счастье тленно,Мы жизнь свою дерзнем ли презирать?О нет, главу подставивши смиренно,Чтоб ношу бед от промысла принять,Себя отдав руке неоткровенной,Не мни Творца, страдалец, вопрошать;Слепцом иди к концу стези ужасной…В последний час слепцу все будет ясно.

Земная жизнь небесного наследник;Несчастье нам учитель, а не враг;Спасительно-суровый собеседник,Безжалостный разитель бренных благ,Великого понятный проповедник,Нам об руку на тайный жизни прагОно идет, все руша перед намиИ скорбию дружа нас с небесами.

Здесь радости – не наше обладанье;Пролетные пленители землиЛишь по пути заносят к нам преданьеО благах, нам обещанных вдали;Земли жилец безвыходный – Страданье:Ему на часть Судьбы нас обрекли;Блаженство нам по слуху лишь знакомец;Земная жизнь – страдания питомец.

И сколь душа велика сим страданьем!Сколь радости при нем помрачены!Когда, простясь свободно с упованьем,В величии покорной тишины,Она молчит пред грозным испытаньем,Тогда… тогда с сей светлой вышиныВся промысла ей видима дорога;Она полна понятного ей Бога.

О! матери печаль непостижима,Смиряются все мысли пред тобой!Как милое сокровище, таима,Как бытие, слиянная с душой,Она с одним лишь небом разделима…Что ей сказать дерзнет язык земной?Что мир с своим презренным утешеньемПеред ее великим вдохновеньем?

Когда грустишь, о матерь, одинока,Скажи, тебе не слышится ли глас,Призывное несущий издалека,Из той страны, куда все манит нас,Где милое скрывается до срока,Где возвратим отнятое на час?Не сходит ли к душе благовеститель,Земных утрат и неба изъяснитель?

И в горнее унынием влекома,Не верою ль душа твоя полна?Не мнится ль ей, что отческого домаЛишь только вход земная сторона?Что милая небесная знакомаИ ждущею семьей населена?Все тайное не зрится ль откровенным,А бытие великим и священным?

Внемли ж: когда молчит во храме пеньеИ вышних сил мы чувствуем нисход;Когда в алтарь на жертвосовершеньеСосуд Любви сияющий грядет;И на тебя с детьми благословеньеТоржественно мольба с небес зовет:В час таинства, когда союзом теснымСоединен житейский мир с небесным, —

Уже в сей час не будет, как бывало,Отшедшая твоя наречена;Об ней навек земное замолчало;Небесному она передана;Задернулось за нею покрывало…В божественном святилище она,Незрима нам, но видя нас оттоле,Безмолвствует при жертвенном престоле.

Святый символ надежд и утешенья!Мы все стоим у таинственных врат:Опущена завеса провиденья;Но проникать ее дерзает взгляд;За нею скрыт предел соединенья;Из-за нее, мы слышим, говорят:«Мужайтеся: душою не скорбите!С надеждою и с верой приступите!»

Сельское кладбище[7]