Дунайский лоцман - Жюль Верн

На этот раз ответом были громовые возгласы «браво!». Решительно, президент Миклеско умел затронуть чувства членов «Дунайской лиги». Понимая, что любая похвала сотоварищам не будет воспринята как чрезмерная, он осмелился, не боясь быть обвиненным в преувеличениях, поставить их благородное занятие выше всех других и вознес до небес горячих приверженцев подлинно научного рыболовства.

Эти слова, разумеется, вызвали настоящую бурю энтузиазма.

Переведя дыхание и осушив еще кружку пенистого пива, президент продолжал:

— Мне остается только поздравить вас с растущим процветанием Общества, оно каждый год пополняется новыми членами, и репутация его прочно утвердилась во всей Центральной Европе. Не стану говорить о наших успехах. Вы их знаете, вы в них участвуете. Но знаем не только мы. Немецкие газеты, чешские издания, румынские журналы не скупятся на похвалы, столь драгоценные и, добавлю без ложной скромности, столь заслуженные! Я поднимаю тост, и прошу поддержать меня, за господ сотрудников печати, преданных международному делу «Дунайской лиги»!

Конечно, все откликнулись на призыв президента Миклеско. Бутылки опорожнялись в стаканы, а стаканы опорожнялись в глотки с такой же легкостью, с какой вода великой реки и ее притоков изливается в море.

Можно бы на этом остановиться, если бы речь президента окончилась на последнем тосте. Но предлагались и другие спичи[7], очевидно, столь же необходимые и уместные.

В самом деле, президент выпрямился во весь рост между секретарем и казначеем, — они тоже встали. Каждый из троих в правой руке держал бокал шампанского, а левую прижимал к сердцу.

— Я пью за «Дунайскую лигу»! — воскликнул господин Миклеско, окидывая взглядом присутствующих.

Все поднялись, наполнив бокалы. Некоторые влезли на скамейки, другие на столы и все с великолепным единодушием ответили на предложение господина Миклеско.

А президент, после того как бокалы вновь наполнились из казавшихся неисчерпаемыми бутылок, что стояли перед ним и его сотоварищами, заговорил вновь:

— За братские народы: за баденцев, за вюртембержцев, за баварцев, за австрийцев, за мадьяр, за сербов, за валахов, за молдаван, за болгар, за бессарабов, которые «Дунайская лига» объединяет в своих рядах!

И бессарабы, болгары, молдаване, валахи, сербы, мадьяры, австрийцы, баварцы, вюртембержцы, баденцы ответили ему, как один человек, поглотив содержимое своих посудин.

Наконец президент закончил выступление, объявив, что он искренне желал бы выпить за здоровье каждого члена общества, но так как их количество достигает четырехсот семидесяти трех, он, к несчастью, вынужден провозгласить общую здравицу за всех.

Ему ответили «хох!».

Наступал главный номер программы: объявление имен лауреатов.

Президент Миклеско с нарочитой торжественной медлительностью начал оглашать список награждаемых.

В соответствии с уставом Общества наименьшие призы зачитывались первыми, что придавало процедуре все возрастающий интерес.

Услышав свои имена, лауреаты представали перед эстрадой в порядке, соответствующем количеству пойманных рыб. Президент обменивался с награжденными рукопожатием, вручал дипломы и денежные призы.

Рыбы, уже заснувшие в сетках, были те, какие только водятся в Дунае: колюшки, плотва, пескари, окуни, лини, щуки, карпы и другие. А в перечне лауреатов фигурировали валахи, мадьяры, баденцы, вюртембержцы…

Второй по значению и величине приз вручили за семьдесят семь пойманных рыб немцу по имени Вебер, успех его встретили особенно шумными и сердечными рукоплесканиями. Вебера хорошо знали сотоварищи. Уже много и много раз на предыдущих соревнованиях имя его стояло в первых рядах, и в этот день ждали, что он, как обычно, получит высшую награду.

Но нет, лишь семьдесят семь рыб трепетали, затихая, в его садке, семьдесят семь хорошо сосчитанных и пересчитанных, тогда как его конкурент, если не более искусный, то, по крайней мере, более счастливый, предъявил девяносто девять!

Этим мастером оказался мадьяр Илиа Бруш.

Удивленное собрание, услышав незнакомое имя лишь недавно принятого в «Дунайскую лигу», в растерянности даже не аплодировало.

Так как лауреат не счел нужным явиться за получением своих ста флоринов, президент Миклеско после некоторого замешательства перешел к чтению списка победителей по весу выловленных рыб. Премии получили румыны, славяне, австрийцы. Когда прозвучало имя второго призера, его опять встретили аплодисментами, как и имя немца Вебера. Господин Иветозар одержал победу над карпом в три с половиной фунта весом; он наверняка ускользнул бы от менее искусного и хладнокровного рыболова. Господин Иветозар по праву считался одним из самых видных, самых деятельных, самых преданных содружеству членов Общества и имел к тому времени самое большое количество премий. Потому-то его и приветствовали весьма бурно.

Оставалось только присудить первый приз по этой категории, и все сердца затрепетали в ожидании.

Каково же было удивление, даже больше, чем удивление, — всеобщее остолбенение, когда президент Миклеско голосом, дрожь коего не мог сдержать, с трудом произнес:

— Первый приз по весу за щуку в восемнадцать фунтов присуждается мадьяру Илиа Брушу!

Опять этот таинственный Бруш!

Гробовое молчание наступило в собрании. Руки, собравшиеся хлопать, опустились, рты, готовые восславить победителя, молчали. Все присутствующие словно окаменели.

Появится ли наконец Илиа Бруш? Придет ли он получить от президента Миклеско сразу два самых почетных диплома и присоединенные к ним двести флоринов?

Внезапно по собранию пронесся ропот.

Один из рыболовов, до того державшийся в стороне, направился к эстраде.

Это и был дважды лауреат.

Судя по гладкому, тщательно выбритому лицу, по густой черной шевелюре, Илиа Бруш выглядел не старше тридцати лет. Роста выше среднего, с широкими плечами, крепко стоящий на ногах, он, вероятно, обладал редкой силой. Можно было в самом деле удивляться, как молодец такой закваски увлекся тихим занятием — рыбной ловлей на удочку, да еще и приобрел в этом трудном искусстве мастерство, неопровержимым доказательством чего служили сейчас результаты конкурса.

Другая достаточно странная особенность: Илиа Бруш, очевидно, страдал каким-то недостатком зрения: большие темные очки скрывали его глаза. А ведь зрение— самое драгоценное из чувств для тех, кто живо интересуется чуть заметными движениями поплавка и кому необходимо улавливать и разгадывать многочисленные рыбьи хитрости.