Пятая четверть - Геннадий Михасенко

— Что они нас за нос водят? — воскликнула она, вскидывая руки. — Я уже трижды просила написать, когда им точно обещают квартиру.

Николай Захарович как-то виновато и устало развел руками.

Мать взяла письмо, бегло просмотрела его и сказала:

— Это значит, что им даже не обещают!.. Ленька — тряпка. Он всю жизнь будет маяться и прятаться за шуточки. Турист!

— Ну, мам, ну чего ты ворчишь?.. Нет письма — ворчишь, придет — ворчишь. Раз Леня шутит, значит — нормально.

— Полгода жить в сарае — это что, нормально?.. Воду возить в кадушке — нормально?.. А Тома как? Хиханьки да хаханьки одни! Нашелся перовский мальчишка!

— А что это за перовский мальчишка? — спросил Антон.

— Помнишь, недавно, кажется, в «Огоньке» была картина. — Отец откинулся на спинку кресла и стал сразу моложе — лысина исчезла. — Двое мальчишек и девчонка тянут бочку. «Тройка» называется.

— Постойте-ка! — Антон поставил недопитый чай на стол и убежал в свою комнату.

Он вроде бы все знал о брате: и что тот работает мастером на бетонном заводе и делает какие-то балки, плиты, колонны, и что купил мотоцикл, и что женился на студентке, которая работает оператором на их же заводе, и что поселились они во времянке — вроде бы все знал Антон, но чувствовал, что в жизни брата полно еще чего-то такого…

«Это будет здорово — катануть в Братск!.. По радио вон только и слышно: Братск да Братск. Даже пацаны спрашивают, не прислал ли брат медвежью шкуру. А я и ухом не веду, растяпа!» — думал Антон, чувствуя, как эта идея все сильней и сильней забирает его, оттесняя все прочие задумки, сделанные на лето.

Найдя журнал, он вырвал репродукцию картины и бегом вернулся в гостиную.

— Вот! — воскликнул Антон.

И положил лист на столик. Все стали рассматривать обледенелую бочку, накрытую рогожиной, которую задирал ветер, еле видимых за метелью ворон, облепленную снегом стену, с которой срывались белесые вихри, и ребячьи, измученные лица. Даже у собаки был жалкий вид.

— М-да, — протянул Николай Захарович. — Вряд ли думал Перов, что его герои вдруг оживут почти через сто лет. И в связи с чем? В связи с Братской ГЭС.

— Так мы едем летом? — спросил Антон. — Чего вы молчите?.. Мам, едем?

— До лета нужно дожить, — ответила Зинаида Павловна.

— То есть как дожить… А что с нами случится?

Антона смутило это отмалчивание родителей. Он посмотрел на них и вдруг всем своим нутром понял — не отпустят… Полторы тысячи километров, огромная стройка — не отпустят! Не отпустили же в лыжный поход, когда узнали, что ночевать придется в лесу, в палатке. И как осенью не отпустили за грибами — лил дождь… «Надо срочно выманить обещание, пока они толком не задумались, — мелькнуло в голове. — А пообещав, они не отступятся, они такие!»

— Мам, так как, еду я к Лене? — решительно спросил он.

— Об этом еще рано говорить.

— Да как же рано!.. Осталось каких-то полторы четверти!

— Вот именно — полторы четверти. И тебе нужно их закончить, а нам — проверить твой табель, — сказала Зинаида Павловна, вздохнув, и Антон понял, что она думает о чем-то другом.

— Табель у меня будет — во! Обещаю!.. А ты обещай, что я поеду, если табель будет — во… Обещаешь?

— Помолчим пока об этом, сынок. У нас есть время подумать. А теперь давайте-ка ужинать. — И мать включила большой свет.

— Пап! — Антон обернулся к отцу. — Ну чего тут думать?

— Действительно, чего тут голову ломать? Сядь-ка лучше да сыграй что-нибудь этакое… под настроение.

— Я сыграю все, что угодно, только давайте договоримся.

— Не торгуйся, не будь купцом, ты же музыкант, как ты говоришь… Давай что-нибудь из «Времен года», а договоримся потом.

— Знаю я ваше «потом» — не пустите, — сказал Антон, в последней надежде глядя на отца и мать — не добавят ли они чего определенно-утешительного.

Но родители молчали.

Антон сел и раскрыл пианино, На миг задержав расслабленные кисти над клавишами, он с силой бросил их и бунтарски заиграл спиричуэл «Когда святые идут в рай», моментально вспомнив девчонку в голубом и снегопад, который, может быть, все еще продолжается.

— Нет, нет, отставить! — крикнул Николай Захарович. — Отставить эти коленца! Ты вот что сыграй, — и отец протянул Антону картину. — Вот по этим «нотам»… Что-нибудь попечальней. Да ведь, Зина?

Беря «Тройку», Антон чуть было снова не заговорил о поездке, но почувствовал, что лучше в самом деле сыграть что-нибудь попечальнее, пусть родители взгрустнут, а там, глядишь, и подобреют.

Антон поставил картину на пюпитр и, несколько секунд подумав, заиграл «Осеннюю песню». Он смотрел на ребячьи лица, и ему казалось, что это о них рассказывают эти печальные звуки. «У Лени, конечно, не такая физиономия, когда он тащит кадушку, нет. Пусть даже ветер навстречу — не такая!.. И не хотят меня отпустить! Пусть за полторы тысячи километров, пусть в неизвестность! Я все равно поеду!»

Глава вторая, в которой Антон превращается в дядю и покидает отчий дом

После раздачи табелей Антон летел домой сломя голову.

Не столько по себе, сколько со слов друзей он знал, что родители, когда к ним подкатывались с какой-либо просьбой, не прочь иногда поторговаться: мол, хорошо, мы это сделаем, но и ты… Ответной платой чаще всего является табель, без двоек или без троек — по договоренности. К беде Антона, эта валюта не обращалась в их семье — он всегда толково учился. Поэтому-то Антон понимал, что отпустят его в Братск или нет, менее всего зависит от табеля.

Была суббота. Зинаида Павловна, только что придя с работы, готовила еду. Антон пробежал прямо на кухню.

— Мам, смотри!.. Ну, бери, бери!

— У меня руки в муке.

— Да бери!

Зинаида Павловна взяла листок за самый кончик и под торжествующим взглядом сына посмотрела отметки. Только одна четверка — по русскому языку.

Ну, поздравляю! — И она поцеловала его в щеку.

— Так когда я еду в Братск?.. Завтра же! Завтра же меня тут не будет! Вы обещали! — Антон махал табелем.

— Не шуми… Мы обещали только подумать. И мы подумали. Сейчас придет папа и выяснится, когда вы едете. Сегодня ему должны точно сказать об отпуске: завтра, послезавтра или через неделю.

— Ого, через неделю! — воскликнул Антон. — Я и так ползимы ждал… А если ему совсем не дадут отпуск?

Мать пожала плечами, ответила:

— Значит, ты невезучий.

— Значит, я могу вообще не поехать? — начинал злиться Антон.

— Не паникуй преждевременно.

— Интересно! — Антон резко повернулся и вышел из кухни.

Он бродил по всем трем комнатам, передвигал стулья, включал свет, открывал пианино, брал несколько аккордов и опять закрывал его, рассматривал «Тройку», которую прикнопил у себя над столом, наконец, взял с полки книжку, раскрыл наугад и уставился на рисунок — несколько окружностей, одна в другой. «Орбиты Юноны и Паллады», — прочитал он бездумно и уже далее совершенно не знал, что делать.

В прихожей раздался звонок.

— Папа! — крикнул Антон, бросившись открывать. — Ну что, пап, едем? Когда? Завтра? — накинулся он на отца, жадно заглядывая ему в глаза, однако за блеском очков глаз не было видно, но улыбка, улыбка сказала все. — Ура-а! — закричал Антон. — Мы едем!.. Мама, мы едем! Когда, пап?

Отец все еще улыбался, но как-то уже слабее, точно с робостью.

— Сколько четверок? — спросил Николай Захарович, высвобождая из кармана туго всунутую книгу.

— Одна.

— Молодец!.. Вот тебе в честь окончания шестого класса. Эдгар По. Держи.

— Ну что, Коля? — выглянув из кухни, спросила Зинаида Павловна. — Все в порядке.

— Не очень.

— Как? — вырвалось у Антона, округлившего глаза. — Ты ведь сказал… — но тут же спохватился, отец ничего еще не говорил.

Николай Захарович стащил пиджак, держа за воротник, опустил его до самого пола, ослабил галстук, снял очки и, превратившись вдруг в какого-то беззащитного, пояснил:

— Можете меня казнить, но отпуск обещают только через месяц. И то — не точно… Вот так, — добавил он, чтобы прервать наступившую неприятную тишину.

— Ты там все аргументы привел? — спросила Зинаида Павловна.

— Даже приврал, но…

— Ну что ж, раз так, Антон, то еще успеешь в лагерь съездить на первый сезон.

— В лагерь? — Антон круто повернулся к матери и даже чуть присел, как для прыжка. — Нет уж! Хватит с меня лагерей, барабанных палочек и мертвого часа! Я хочу живого часа!

— В кого ты такой нервный? — Зинаида Васильевна до сих пор разговаривала, высунув только голову из-за кухонной двери, а тут вышла, держа на отлете запачканные мукой руки. — Давай рассудим как…

— Я сбегу! — вдруг сказал Антон. Эта фраза выскочила сама, и Антон понял, что она уже давно сидела в нем, но лишь намеком, неясным ощущением. И он тревожно-радостно подтвердил: — Да-да, сбегу!