Русалки — оборотни - Антонина Клименкова

— Вот и я говорю! — обрадовалась поддержке первая, сплевывая шелуху, — К вечеру непременно хлынет.

— Нет, дождя не будет, — сказала средняя, прищурившись на ясное безоблачное небо. Подумав, весомо добавила: — Гроза собирается.

— Тьфу ты! — в сердцах хлопнула себя по больной коленке третья соседка и тут же болезненно охнула.

Исчерпав тему, подруги в задумчивости сосредоточили внимание на семечках. Занятию сему они, по всей видимости, предавались регулярно — чему свидетельствовала трава вокруг лавочки, прораставшая будто не из почвы, а из толстого слоя шелухи.

Сама лавочка имела чрезвычайно выгодное расположение — возле колодца, сооруженного точнехонько на середине единственной улицы деревни. Улица эта походила на большое коромысло, очерченное двумя ровными рядами домиков: одни стояли как положено, задворками к лесу, окошками к речке; другие — наоборот, смотрели на соседей напротив, повернувшись задами к берегу, на склоне которого примостились баньки и сараюшки. Близ колодца, украшенного двускатной кровелькой с фигурным коньком, избушки расступались, заборчиками палисадников окаймляя широкий спуск к воде. В общем, идеальное место с замечательным обзором — оба конца селения будто на ладони. Лучшего места для посиделок и не найти. Старушки грели на солнышке косточки, делились семечками и свежими слухами, а заодно, обладая прекрасным для своих лет зрением, не упускали из виду ни единого происшествия из жизни односельчан.

— Ой, гляньте-ка, девоньки! Староста куда-то поспешает, — заметила одна.

— И правда — Петрович! Куда это он торопится? — спросила вторая.

— Так за почтой, не иначе.

— Зачем?

— За почтой, говорю!

— Не кричи, не глухая! Зачем ему за почтой-то? Недавно ведь бегал.

— Так он письмо ждет. Давно уж приятелю своему, игумену, в монастырь отписал про все здешние безобразия. Поди, просил войско попов прислать.

— Это еще зачем?

— Зачем да зачем! Нечисть выводить, по углам святой водой кропить, крутом околицы крестным ходом ходить… Здравствуйте, Иван Петрович!

— Доброго здоровья, Иван Петрович!

— Куда это вы торопитесь, Иван Петрович?

— И вам не хворать, бабки! — буркнул на ходу староста, поспешно переходя с тенистой стороны улицы на солнечную — но подальше от колодца.

— С ним по-людски, а он… Тьфу! — дружно сплюнули ему вслед шелухой старушки.

— Нашел «бабок»! — надулась первая. — На себя бы поглядел.

— Теперь-то вот! А в свое время нос не загибал, свататься приходил. Старей себя не посчитал… — припомнила вторая, да прикусила язык: две другие переглянулись меж собой, явно слыша о таком деле впервые.

Малое время спустя староста проделал обратный путь тем же маршрутом. В руке он крепко сжимал помятый конверт. Однако на сей раз подруги не удостоили его разговором, нарочито громко принявшись обсуждать проблему мужской плешивости.

Но Ивану Петровичу Потапову нынче было не до вредных старушек. Он торопился домой. Читать такое важное письмо посреди улицы просто нельзя. Мимо бабок он постарался пройти чинным, спокойным шагом — но дальше не утерпел. К себе во двор почти вбежал, распинав квохчущих, путающихся под ногами кур, был облаян собственным сторожевым псом и, забыв шугануть кота, подбиравшегося к вывешенной на крыльцо вялиться рыбе, буквально ворвался в дом.

В сенях Иван Петрович столкнулся со своей внучкой Глашей, которая, подоткнув подол и встав на четвереньки, намывала полы. Резко распахнувшаяся дверь пришлась девушке точно по макушке, и, опрокинув ведро, она отлетела к лестнице.

— Ну опять, дедушка!.. — жалобно воскликнула Глаша.

— Эх, что ж ты какая непутевая, — вздохнул Иван Петрович, поднимая внучку из лужи. И добавил загадочно: — Ну ничего, и с этой бедой после разберемся.

В горнице даже не присел — варварски разорвал конверт. Пробежал глазами по строчкам, шевеля губами и бородой. Дошел до конца — принялся читать сначала, еще раз, только теперь медленнее. Отложил листок, задумался.

— Глаша! — позвал староста, складывая письмо.

Из сеней приглушенно доносился голос, тихонько мурлыкающий песенку.

— Глафира, глухая тетеря! — крикнул Иван Петрович неожиданно зычно.

— А-а?! — послышалось из сеней. А следом раздался грохот — как будто что-то тяжелое уронили на что-то стеклянное. — Чего шумите, дедушка?

— Какой сегодня день, Глаша? — спросил Иван Петрович, морща лоб и насупив седые брови.

— Хороший, солнечный, — отозвалась Глаша, сметая невидимой метлой невидимые осколки.

— Да нет! Что сегодня?

— Пятница, кажется. Точно, пятница! Позавчера же у Тишки были именины.

— Какого еще Тишки?.. Ох, да не про то я! Число нынче какое?

— Да вроде двадцать восьмое…

Иван Петрович охнул, шлепнул себя ладонью по лбу, суматошно всплеснул руками и выбежал из дому, крича на ходу:

— Телегу мне! Телегу!..

— Да где ж взять, дедушка? Все ж лошади в поле…

Когда хлопнула дверь, дремавший Василий от неожиданности чуть не свалился. Хотел спрыгнуть и по привычке удрать в кусты — да только старосты уж и след простыл. Василий покосился на оставшуюся не притворенной, качающуюся на петлях калитку: не почудилось ли спросонок?..

На крыльцо вышла Глафира. На нее Василий и ухом не повел. Только замурлыкал негромко, с достоинством, почувствовав ее руку на своей спине.

— К чему бы это, интересно? — задумчиво спросила Глаша.

Василий не ответил, хотя хозяйкино любопытство разделял. И был вознагражден за молчаливое согласие — рыбкой из той самой, желанной связки. Не самой маленькой, нужно признать, но и не особо крупной. Да и очень уж скоро куда-то пропавшей.

Закопав под крыльцом рыбий хвост — на черный день, — Василий, облизываясь, вернулся обратно на перила. Все-таки отказываться от поставленной цели он не собирался. Стоит проверить столь долго обдумываемый способ. Да и оставшиеся хвосты свисали так заманчиво…

Иван Петрович очень торопился. Бережно спрятав за пазуху так взволновавшее его письмо, староста поспешил к кузнецу — только он один мог помочь, у него была единственная свободная лошадь.

Кузница располагалась на другом конце селения. Иван Петрович предпочел бы пройти огородами, лишь бы снова не попасться на глаза бабкам — кабы не срочное дело. На маневры времени ну совсем не было, письмо и так сильно задержалось в пути. Малейшее промедление — и староста окажется в пренеприятнейшем, чудовищно неловком положении!..

Еще издали Иван Петрович заслышал стук тяжелого молота, звонкий гул наковальни и сиплый скрип горна. О том, что кузнец на месте и занят работой, говорил и столб сизого дыма над крышей. Это хорошо. Иван Петрович вздохнул, правда, не слишком свободно — оставалось еще уговорить его дать лошадь, а это было совсем не просто. Всем в деревне известно, с каким уважением и даже трепетом относится кузнец к своему коню. Односельчане в толк не могли взять, почему, купив здорового жеребца, он не пускает его работать в поле, верхом не ездит и в телегу запрягает лишь в случае крайней нужды. Зато холит и лелеет пуще молодой жены (которой, впрочем, у него покамест не имелось). Иван Петрович это тоже знал, но иного выхода для себя не видел. Потому решительно направился к распахнутым дверям кузницы…

— Рыжего одолжить? — переспросил кузнец, нахмуря белесые брови и почесав веснушчатый нос.

Иван Петрович в очередной раз подивился — даже на раскрасневшемся от печного жара лице собеседника конопушки проявлялись отчетливо и ярко. Как же они, должно быть, засияют, если кузнец вдруг перестанет ежедневно обжигать физиономию?..

— Понимаешь, Егорушка, — снова принялся объяснять староста, — срочно надо. Только до города и обратно. Не для себя ж одного стараюсь — для всех как лучше хочу…

— Двоих, говорите, забрать? — снова переспросил Егор, скосив глаза на предмет разговора, пасшийся здесь же неподалеку — за огородом.

Конь игреневой масти, тяжеловозной породы, трех аршин в холке, ничего не подозревая, мирно пощипывал травку, жуя за обе щеки, налитые будто дыньки, да обмахивал рыжие бока длинным хвостом льняного цвета.

— Двоих, — поспешно закивал староста. — Я сам не сяду, рядом пойду, не тревожься.

— Нет, — покачал кудрявой головой кузнец, — Не потянет. Надорвется.

— Надорвется? Этот?.. — опешил Иван Петрович и еще раз оглянулся на жеребца — словно там вдруг по волшебству могла появиться совсем другая лошадь.

— Что хотите просите, дядя Вань, но коня не дам, — уперся кузнец. — Видал я этих монахов — один за пятерых сойдет. Толстые, как бочки, прости господи…

— Да что ж мне тогда делать? — растерялся Иван Петрович.

Но было уж ясно, что кузнеца не переубедят никакие доводы и резоны не разжалобят.