Среди них - Анна Никитина

Он приглушённо вздохнул, любуясь её восхитительной красотой, облачённой лишь в лунный свет.

Она ступила глубже в священные воды и подняла руки в ритуальном приветствии, позволяя серебру луны омыть её. Иным своим зрением он любовался течением её Силы, гармоничным, полноводным, как отражение Великой Реки.

Уже не таясь, он вышел из теней, и она обернулась к нему. Тепло её взгляда заставило его внутренний огонь запылать ярче.

Эта женщина была верным Стражем его трона.

И защитницей его земли, разделившей с ним бремя власти…

И возлюбленной Хранительницей его сердца…

Грань между снами-которые-не-сны и действительностью была такой хрупкой, что момент перехода ощущался не сразу. Джейсон боялся пошевелиться и даже сделать лишний вздох, только чтобы не потерять это пленительное полузабытое чувство Настоящего… Так много времени прошло с тех пор, как дыхание чудес, изгнанных им самим из его жизни, касалось его… Он потянулся было за тающей нитью «сна», но поймать угасающий привкус было ещё сложнее, чем упавшую звезду.

Это было одним из самых первых его воспоминаний. Часто повторявшийся сон-который-не-сон поначалу не имел для него смысла, кроме родной томительной красоты с особенным привкусом – как у музыки, которую он когда-то любил. Этот осколок памяти был самым важным, ведь именно он положил начало его осознанию себя в самых разных аспектах его души… Но почему же он решил присниться именно сейчас?

Разлом в груди отозвался привычной тупой болью, но сейчас сильнее обычного. Джейсон инстинктивно провёл ладонью от шеи до солнечного сплетения, касаясь старой невидимой раны. Сколько времени прошло с тех пор, как он… раскололся? Это произошло не резко, не одномоментно, а как-то исподволь, постепенно подменив собой прежнюю действительность. Он уже и не помнил, когда это случилось, и каково было жить иначе. Ко всему можно было привыкнуть, даже к этой гнетущей ничем не восполнимой пустоте внутри. Вот только память души, надёжно задвинутая куда-то за грань восприятия – так далеко, что он уже и сам не мог дотянуться до неё – слишком жестоко и некстати обнажила перед ним его собственную нынешнюю ущербность.

Но почему?..

Почему теперь?..

Вся его жизнь давно уже была расписана по ячейкам тщательно выверенного Расписания Существования в ритме, отлаженном как часы. «Сон» относился к совсем иным сферам, для которых не было ни отлаженного ритма, ни ячеек, а потому не было и места в Расписании. Наверное, когда-то само это словосочетание – «Расписание текущего Существования» – вызывало бы у него озноб пополам с тошнотой. Но ведь то был совсем другой Джейсон Арделл… если таковой вообще когда-то действительно существовал, а в этом Джейсон нынешний уже сомневался.

Электронные часы показывали 4:40. Разум прокручивал про себя утренний распорядок: подъём в 7:30, душ, быстрый завтрак за просмотром новостей. Одеться, проверить стопку документов в дипломате – они всегда в порядке, но проверить тоже было частью «ритуала». Спуститься в гараж, по привычке убедиться, что этот придурок Майк не зацепил снова бампер его «Ауди», сесть в машину, вставить диск с чем-нибудь потяжелее – такая музыка его по-прежнему трогала. Доехать до офиса, войти в кабинет в 9:30. Выпить вторую чашку прекрасного дорогого кофе, сортируя скопившиеся со вчера и-мейлы – их обычно бывало немного, потому что Джейсон не любил откладывать дела на завтра. Приступить к работе ровно в 10:00. Каждое утро – так отлаженно и надёжно.

«Чёртовы 4:… уже 42…» – с досадой подумал он.

Заснуть получалось не лучше, чем прикрыть привычным графиком обнажившиеся вдруг струны восприятия. Они уже давно атрофировались за ненадобностью, но в такие моменты нещадно саднили, как будто там ещё было чему болеть. «Фантомная боль», как он называл это иррациональное чувство.

Джейсон резко сел и щёлкнул выключателем лампы. Предрассветные тени хлынули в стороны, и это напомнило ему обо всём том, что он когда-то способен был видеть и слышать. Смутно он вспомнил и о Тварях, что уже давно не тревожили его покой… Но ведь частью той, иной, жизни были не только Твари…

Почему-то стало ещё больнее, как будто разлом в груди всё ещё способен был кровоточить. Он прижал ладони к груди в бесполезной попытке успокоить странный приступ похороненной души, напоминая себе о делах.

«В 10:00 придёт новый клиент, Алан Маунтер. Снова будет разливаться соловьём в противоречащих друг другу монологах. Кристофер собирался переслать новые материалы по делу Фаррена. Джесси наверняка уже отсканировала договоры… Чёрт… как же больно…»

«…В мире всё устроилось таким странным образом, что человек сам притупляет собственные чувства, со временем пресыщаясь и разувериваясь… Воистину, нельзя проклинать свои боль и страдание, потому что это единственное, что по-прежнему можно чувствовать остро в созданном самим человеком доспехе „реальности“… и единственное, что эту броню пробивает…»

Джейсон всё силился вспомнить, где же услышал или прочитал эти слова, так отчётливо вдруг всплывшие в сознании, и не смог.

– Чушь, – заявил он вслух, восстанавливая дыхание. – Ко всему можно привыкнуть, даже к перманентной боли. Ну а став привычкой, она уже перестаёт пробуждать.

Разлом запульсировал сильнее, заставляя его поморщиться. Несмотря на раннее время, он попытался развернуть своё восприятие в обычную колею – принял душ, побрился, наскоро сделал завтрак, сварил кофе. Когда он включил телевизор, то понял вдруг, что от привычных звуков его воротит, и не сразу, но осознал почему: они не вписывались в звуки из «сна». Воротило и от вида еды, и – а это его как раз даже не удивляло – от себя самого. Щёлкнув кнопкой пульта, он отсёк себя от осточертевших голосов, но это не убрало странное беспокойство внутри. Что-то скреблось в нём под покровом кожи, пытаясь выбраться наружу. Это чувство было одновременно и знакомым, и уже давно позабытым.

Почему сегодня?!

Джейсон метнулся в комнату, в которой царил абсолютный безликий порядок. Здесь не было ни картин, ни статуэток – ничего из того, что могло бы сообщить хоть что-то о личности живущего в квартире человека. Единственным таким предметом была рамка со свадебной фотографией на столике у раздвижного дивана. Сейчас она почему-то лежала лицом вниз. Джейсон не успел удивиться, когда она успела упасть. Сейчас его тревожило другое. Он открыл стенной шкаф, нетерпеливо отодвинул вешалки с дорогими костюмами и рубашками и заглянул внутрь. Две старые зачехлённые гитары стояли там же, куда он их поставил после переезда. На месте были и два небольших пластиковых контейнера, на которых маркером аккуратно было выведено: «То, от чего я так и не смог избавиться» – 1 и 2, соответственно.

Джейсон ощущал себя героем какого-нибудь второсортного фильма ужасов, глядя на контейнеры и ожидая, что оттуда вот-вот донесётся скрежет или шёпот. Он бы не удивился, если б контейнеры вдруг открылись, и оттуда на свет выбралось что-то сродни тому, что скреблось внутри него… Разумеется, ничего подобного не произошло, хотя содержимое, наверное, было по-своему живым – по крайней мере, когда-то. И если бы осколки похороненной в недрах восприятия памяти могли перешёптываться и скрестись – именно сегодня они бы копошились, пытаясь освободиться.

Джейсон протянул руку и осторожно провёл кончиками пальцев по матовой стенке контейнера «2».

…Её голос выплетал ритуальную песнь тёмными таинственными потоками до боли родного наречия. Его суть отзывалась ей, робко раскрывая рассечённые отяжелевшие крылья…

Ощущение чужого присутствия, заставившее удобную реальность квартиры дрогнуть, было таким ярким, что он отшатнулся. С силой задвинув створки шкафа, он прижался к ним спиной, точно желая во что бы то ни стало удержать то, что было внутри… В груди пульсировал разлом, а в висках – голос. Анестезия реальности его существования вдруг перестала действовать. От боли он не мог сделать вдох и едва удерживался на ногах, но именно сейчас чувствовал себя более живым, чем впервые за много-много дней, недель, месяцев…

А потом его взгляд упал на календарь на стене. Сегодня было 28 апреля – три дня до Праздника, который когда-то он навсегда отказался праздновать, до Дня обновления Силы. Когда-то именно в такой день он сошёл с Пути, отсёк последнее по-настоящему Своё за ненужностью. Всё остальное было принесено в жертву ещё раньше – отрезано, похоронено… забыто.

Тень далёкого ощущения, такого родного когда-то – всеобъемлющей, всепрощающей Любви, которой не было дела до ошибок и отречений – вдруг коснулась его ослепшего и оглохшего сердца.