Самое драгоценное - Джон Кифауэр

Я сказал ей на ломаном арабском языке, что мне не хочется возвращаться и что я был бы счастлив, если бы она не отказалась пообедать со мной.

И хотя она не проронила в ответ ни слова, по выражению ее лица я мог понять, что она была очень удивлена моему знанию языка. Однако взглядом она продолжала указывать мне на дорогу назад. Улыбаясь, я повторил свое приглашение и нежелание расстаться с ней. Проблеск симпатии, молчаливого согласия скользнул тенью по ее лицу, но тут же внезапно исчез, и она продолжала свой путь, останавливаясь время от времени, чтобы напомнить без слов, что мне не следует идти дальше. Я улыбался, говорил, что понял ее - и не мог заставить себя повернуть назад.

Около мечети Омайад она заспешила. Я тоже ускорил шаг, но теперь я не очень боялся отстать от нее. Уже почти стемнело, народу на улицах становилось все меньше, и она не могла скрыться в толпе. У стены дворца Азем она остановилась и бросила беглый взгляд в мою сторону. В толчее мне нетрудно было спрятаться в этот миг, и она меня не увидела. Я заметил, как она нырнула в ворота дома на противоположной стороне Подойдя к этому месту, я заколебался: что делалось по ту сторону двери, мне, конечно, не было видно и слышно. Но я бесстрашно открыл дверь и вошел внутрь дома. Естественно, тогда я не мог знать, что Абушалбак выслеживал меня. Он стоял приблизительно на том же месте, что и я, когда увидел, как Безмолвная Единственная зашла в дом. Мне следовало бы подумать, что он пойдет за мной. В конце концов, он не мог не заметить, что я уже дважды сопровождал его дочь.

Войдя внутрь здания, я постоял минутку, привыкая к темноте. Сначала мне не было слышно ничего, кроме звуков, доносящихся с улицы. Затем раздался звук легких шагов, и все стихло. Потом вновь шаги, а через секунду звук открываемого дверного замка и осторожно притворяемой двери, И опять наступила тишина. Я был окружен кромешной темнотой.

Медленно к начал продвигаться вперед, нащупывая дорогу, держась рукой за стену. Пол был земляной. Подняв руку вверх, я коснулся каменной крыши. Я дрожал от холода. Должно быть, тепло никогда ve проникало ь коридор. Я медленно повернул за угол и в нескольких ярдах впереди увидел полоску света. Пока я стоял и наблюдал, кто-то - Безмолвная Единственная? - на минуту включил свет в комнате. Я ускорил шаги и очень осторожно пошел прямо на эту полоску света, который, как я узнал, просачивался из-под оборванной занавески на окне комнаты, освещенной лампой.

Из темноты я заглянул в комнату и почувствовал, во-первых, опьяняющую радость, а во-вторых, леденящий ужас от того, что увидел.

Безмолвная Единственная стояла в комнате с земляным полом. В ней было несколько неопределенного вида стульев, маленький столик, две накрытых лохмотьями кровати. Она была без чадры и выливала содержимое кувшина, который ей дал отец, в металлический чан. Чан стоял посредине комнаты и в высоту почти достигал ее бедер.

Из кувшина вытекала светящаяся тусклым светом, желтая жидкость - не золото. Вид ее заставил меня задрожать от восторга. Не было в мире такого дантиста, который не отдал бы свое состояние за то, что находилось в том металлическом чане.

Затем, вылив жидкость, Безмолвная Единственная отошла от чана, повернувшись лицом к окну, за которым я стоял. Во рту у нее была стеклянная соломинка. Ее конец находился в чаше, которую она держала в свободной руке. Она что-то поглощала. При виде ее лица я содрогнулся от ужаса.

Должно быть, я в страхе отпрянул от окна, так как налетел на Абушалбака, как раз перед тем, как он стукнул меня чем-то тяжелым по голове.

Когда я пришел в себя, то обнаружил, что лежу в комнате, на холодном полу. Мои щиколотки и запястья были туго перетянуты веревкой. Нож и остатки веревки лежали рядом на стуле. Однако рот у меня не был завязан, и, когда я увидел, что Абушалбак опустился рядом со мной на колени, и увидел то, что у него было в руках, в то время как Безмолвная Единственная поддерживала мою голову подушкой, я все понял.

- Нет, ради бога, нет, - пролепетал я сначала по-английски, потом, охваченный ужасом, по-арабски, - пожалуйста.

- Береженого бог бережет, - сказал Абушалбак что-то в этом роде по-арабски. - С твоей стороны было очень неосмотрительно прийти сюда.

Он склонился надо мной и провел шершавыми пальцами по моим губам, пытаясь определить, насколько они мягки.

- Вы кто? - спросил я. Бог знает почему. Хотя я был объят страхом, я не потерял способности рассуждать.

Он пожал плечами.

- Меня зовут Абушалбак. Я хранитель Самого Драгоценного. - Он кивнул в сторону металлического чана, наполненного желтоватой жидкостью, а потом в сторону девушки. - Это моя дочь. Безмолвная Единственная. Она помогает мне. - Он опять пожал плечами. Его густые черные брови приподнялись и вытянулись в одну прямую длинную линию. - Однажды она подвела меня, не оправдав моих ожиданий. Тогда она еще могла говорить. С тех пор у нее такие губы. И у тебя будут такие же. Как и у многих других, которые увидели Самое Драгоценное или Безмолвную Единственную без чадры.

Он положил одно колено мне на грудь, а другое - на мой лоб. Безмолвная Единственная села мне на ноги и прижала мои связанные руки к паху. Слава Богу, отец закрыл от меня ее лицо.

- Но я могу написать об этом! - крикнул я. - Я могу написать, чего не могут сделать другие! Мне не обязательно уметь говорить для этого.

- Вы, американцы, считаете, что образование - это все. Он еще раз пожал плечами. - Мертвецам не дано говорить.

И тут я почувствовал, как в губу мне вонзилась игла. Я потерял сознание.

Не знаю, сколько я находился в таком состоянии. Думаю, несколько часов. Когда я пришел в себя, Безмолвной Единственной и ее отца уже не было. Я был один в комнате, все еще освещенной лампой. Руки связаны, рот полон крови; вся одежда впереди была в кровавых пятнах. Не задумываясь, импульсивно, я попытался открыть рот и позвать на помощь. Конечно, мне это не удалось. Ужасная боль пронзила меня.

Должно быть, я опять впал в беспамятство от шока и от осознания того, что случилось. Когда я очнулся во второй раз, в комнате ничего не изменилось, единственная разница заключалась в том, что кровь на моей одежде уже высохла.

Не знаю, сколько я так пролежал, в отчаянии пытаясь найти выход. Я заметил, что нож, очевидно, забытый, все еще лежал на стуле. Превозмогая боль - ибо каждое движение отдавалось в моем рту, - дюйм за дюймом я продвигался к стулу. Мне удалось ухватить нож обеими руками. К счастью, они были связаны у меня впереди, а не сзади. К тому же, нож был очень острым. Приподнявшись и ухватив ручку ладонями, я сумел распилить веревку между щиколотками. Освободив ноги, я всунул нож между ногами и начал разрезать веревку, скручивающую запястья. Вся эта процедура, должно быть, заняла у меня больше часа. Мне пришлось несколько раз останавливаться, чтобы сделать передышку из-за боли и слабости, накатывающихся на меня. Наверное, я падал в обморок, и только страх, что Безмолвная Единственная или Абушалбак могут вернуться, заставлял меня поторапливаться.