Самое драгоценное - Джон Кифауэр

Кифауэр Джон

Самое драгоценное

Джон Кифауэр

САМОЕ ДРАГОЦЕННОЕ

Перевод А. Сыровой

Я убежал. Я спасся бегством. Это правда. Я жив - если состояние, в котором я нахожусь, можно назвать полноценной жизнью. Мой рот все еще кровоточит, и я очень слаб. Кровь засохла на моем подбородке и костюме. Говорить я не могу. Но не важно - я жив, я знаю секрет, он стоит миллионы, если только мне удастся вернуться домой, в Штаты.

Я сумел вырваться, сумел разрезать веревки, которыми меня связал сириец Абушалбак. Здесь, в Дамаске, я найду себе доктора. И, в отличие от Безмолвной Единственной, я умею писать. Она же не может ни писать, ни говорить. Возможно, я навсеща лишен способности говорить. Тем более, я должен записать его - этот секрет. И мне надо спешить.

Ее звали Безмолвная Единственная, такое имя ей дал отец, Абушалбак. Едва ли мне были известны причины, по которым ее так назвали, в тот вечер, когда я впервые увидел ее. Такого не вообразит даже самая смелая фантазия и уж, конечно, не моя. В первый раз это случилось, когда она стояла радом с уличным лотком, за которым ее отец продавал зубную пасту, на Аль Малек фейсал Стрит радом с площадью Аль Гуада, в самом центре сирийской столицы.

Молодой дантист, только что окончивший колледж в Балтиморе и путешествующий по Ближнему Востоку перед тем, как окунуться с головой в работу, я заинтересовался Абушалбаком и его товаром, лежащим на лотке. Я наткнулся на него, когда возвращался в отель, расположенный на площади Аль Гуада, после экскурсии по близлежащему базару.

Мужчина, одетый в грязный засаленный халат, с ярким разноцветным полотенцем на голове, торговал пастой. Одной тряпкой он намазывал ее на передние зубы своего помощника, другой - натирал их до блеска. Во время всей этой забавной процедуры Абушалбак поддерживал почти беспрерывный разговор, расхваливая свой товар. Он прервал свою болтовню лишь только для того, чтобы передать очередной тюбик покупателю, взяв его из числа тех, что красовались сверху на лотке.

Время от времени он вынимал что-то изо рта мальчика - я так и не мог понять, что это было - и клал в небольшой кувшин на лотке. Кроме комических моментов вокруг подобной торговли, меня привлекло то, что у мальчика-помощника были изумительно белые, блестящие зубы, каких я, дантист, никогда еще не видел. Они сияли, как Тадж Махал при лунном свете. Если бы я только сумел, чтобы зубы моих будущих пациентов были такими же, как у этого мальчика, я мог быть уверен, что очень скоро разбогатею. Я приблизился к краю этой улыбающейся, смеющейся толпы людей с чумазыми лицами, сгрудившихся вокруг лотка, чтобы как следует рассмотреть все это.

Тут-то я и увидел Безмолвную Единственную.

Молча, несколько сторонясь людей, она прошла и встала радом с отцом, продающим пасту, хотя в тот момент мне не приходило в голову, что это были отец и дочь. Впрочем, я и имен их не знал. Что меня привлекло в ней с первого взгляда, так это ее рост и походка, подобный королевскому овал лица, аккуратная, гибкая фигура, достоинство, с которым она держалась, и молчаливость. Как она отличалась от этой шумной, бойкой, ухмыляющейся толпы! Она носила чадру, являющуюся частью мусульманского платья свободного широкого покроя, но, в то время, как лица большинства женщин в Дамаске были полностью закрыты, ее чадра приоткрывала глаза.

Ее глаза. Я сразу в них утонул. Они приводили в смущение - два огромных глубоких озера, наполненных водой желудевого цвета; они источали теплоту. Солнце начинало садиться. Отражаясь в ее глазах, оно, казалось, зажигало их ярким пламенем. Я слишком долго смотрел на нее; она опустила взор - не спеша, но медленно и с достоинством - и слушала, как отец что-то тихо быстро говорил ей по-арабски, его резко очерченный, заросший подбородок подпрыгивал в такт словам. Он протянул ей маленький кувшин. Во время службы в армии я изучил арабский язык (то, что я мог говорить по-арабски, было одной из причин, что я проводил свои последние каникулы на Ближнем Востоке), но Абушалбак тараторил так, что мне трудно было что-либо разобрать.

Не ответив ни слова, гордо ступая, девушка пошла - поплыла, - унося с собой кувшин, и исчезла в надвигающихся сумерках и лабиринте узких, переполненных магазинчиками улочек примыкающего к базару района.

На следующее утро я вновь оказался у лотка Абушалбака в надежде еще раз увидеть Безмолвную Единственную, но ее там не было. Некоторое время я провел у лотка, вновь восторгаясь изумительными зубами мальчика-помощника. И опять я не мог разобрать, что же вынимает Абушалбак изо рта мальчика и кладет в свой кувшин.

Вечером того же дня, вернувшись к лотку, я увидел девушку, конечно, закрытую чадрой, она стояла близ отца. Глаза наши встретились, пока она слушала, что ей говорит отец. Возвращаясь мыслями назад, я понимаю, что Абушалбак, должно быть, почувствовал наши взаимные симпатии. Он бросил на меня быстрый, проницательный, и в то же время холодный и недружелюбный взгляд, потом продолжил свою беседу с дочерью. Он подал ей кувшин, очевидно, тот же самый, накрытый и вновь наполненный чем-то, что он вынул изо рта помощника. Уже тогда я почувствовал, что не следует разговаривать с ней в присутствии отца.

Когда Безмолвная Единственная выбралась из толпы, я последовал за ней, сознавая, что Абушалбак наблюдает за мной. Я старался не потерять ее из виду, рассуждая сам с собой, стоит ли мне подходить к ней. Я думаю, что уже тогда чувствовал опасность, но отогнал от себя эту мысль, стараясь поспеть за девушкой, не ускоряя шаг до бега. Она вошла в базар, ступая легко и свободно, кружась в водовороте движущейся толпы, прокладывая дорогу сквозь толчею по узким грязным проулкам с разбросанными по ним лавками и домами, чувствуя себя в своей стихии. Не привыкший к такому скоплению людей, я отстал, и в конце концов потерял ее из виду неподалеку от мечети Омайад. За несколько минут до своего исчезновения она обернулась и посмотрела на меня. Ее выражение, насколько я мог рассмотреть в сумерках, можно было определить как надменное безразличие. Она знала, что все это время я шел за ней.

Разумеется, я вновь оказался у лотка Абушалбака на следующий день в то. же самое время. И Безмолвная Единственная, и я пришли одновременно - она с одной стороны, а я с другой, как будто условились о встрече. Однако вскоре я понял, что она не желает смотреть на меня. На какое-то мгновение я почувствовал на себе взгляд ее притягательных глаз, но она тут же подошла к отцу, тот сказал ей несколько слов, отдал накрытый кувшин, и она пошла той же дорогой, что и вчера.

На сей раз я не упустил ее. Я шел следом по лабиринту узких грязных улочек и проулков, нагнал ее через несколько минут и, осмелев, положилл ей руку на плечо. Она была ростом почти с меня, и, когда резко повернулась, уничтожая меня взглядом, я отдернул руку. Указывая на дорогу, по которой мы только что прошли, она дала понять, что мне нужко вернуться и оставить ее в покое. Она не произнесла ни слова, лишь спрятала кувшин за спину.