Викки - Руфь Уолкер

— А фамилия? Девичья фамилия, я имею в виду, — выдавила она наконец из себя и покраснела.

— Может быть, у нее и была фамилия, но я ее не знаю. Мы ведь так ни разу и не увиделись. А вот фотографию ее — да, я держала в руках.

Викки подождала продолжения, но бабушка молчала, и девушка не вытерпела:

— Я похожа на нее?

— Да, с тем же огненным оттенком волосы… хотя нет, ты все-таки копия отца. Его глаза… у тебя они такие же синие и ясные, как у отца.

Рука миссис Ады беспокойно теребила кружева рубашки. Викки чувствовала, что старушка нервничает, но сдержать свое любопытство уже не могла: слишком долго ее держали в неведении.

«К чему все эти недомолвки и околичности? — мучительно размышляла девушка. — Кем же была моя мать, если отца из-за нее лишили наследства? Почему она не похоронена рядом с ним и почему на могиле отца лежит лишь серый плоский камень без надписи и украшений?»

Но спросила Викки совсем о другом:

— Как они познакомились? Она и вправду была актрисой? Помнишь, дедушка в разговоре с тобой назвал ее как-то задрипанной актеркой?

— Не смей подслушивать чужие разговоры, Виктория! Это очень дурной тон! — строго, но как-то отстраненно отчитала внучку старушка. Кинув боязливый взгляд на дверь, она пожевала губами, как делала обычно в минуты колебаний. — Надеюсь, ты уже достаточно большая и умеешь держать язык за зубами. Если дедушка узнает про нашу беседу, он страшно разгневается.

— Обещаю, что он ничего не узнает! — Викки почувствовала, как от волнения у нее пересохло во рту.

— Так вот, твоя мать и вправду была актрисой, цирковой актрисой, и, насколько я знаю, пользовалась известностью в определенных кругах.

Викки остолбенела. Она могла представить мать киноактрисой, певицей или даже танцовщицей — но циркачкой? Кричащая безвкусица и дешевого пошиба развлечения — вот чем был для Викки цирк.

— Ой-ей-ей, не надо мне было об этом заговаривать… — В певучий голос миссис Ады вкралась дребезжащая нотка. — Теперь ты замучаешь меня вопросами, а отвечать мне нельзя — если Эрл узнает…

— Он ничего не узнает! Ну пожалуйста, продолжайте, бабушка!

— Нет-нет, и не проси. Что-то мы с тобой заговорились. Устала я… Ты иди, я отдохну.

— Тогда расскажите мне про отца, бабушка. Почему даже его имя запрещено произносить?

Старушка вздохнула.

— Ну, Эрл не может простить себе, да и мне тоже, что мы не проявили должной твердости в отношении Джейма. Может быть, дедушка и прав, и я действительно испортила мальчика, но как можно было его не баловать? Джейм был такой хорошенький! Эрл сам на свой манер души в нем не чаял, но против характера не мог пойти. Ты же знаешь, какой он у нас суровый и нетерпимый. Я, например, имела несчастье его разочаровать, и он до сих пор не может мне этого простить. Ему хотелось иметь полный дом детей, но когда на свет появился Джейм, врачи заявили, что детей у меня больше не будет. Эрл понял, что женитьба оказалась ошибкой: следовало выбрать не меня, а здоровую крепкую женщину, которая пекла бы ему наследников как блины, — миссис Ада издала легкий смешок. — Иногда я думаю, что правы священники и поэты, и за всякое зло приходит расплата.

Викки сидела как на иголках, пока бабушка рассказывала о годах учебы в Кейботе, где сейчас училась и Викки, о выездных раутах, о дебюте на балу, о свадьбе и двенадцатинедельном путешествии в Европу — их с Эрлом медовом месяце. Про сына не было сказано больше ни слова, но Викки уже настроилась на то, что сегодня она обязательно должна получить ответы на вопросы, мучившие ее всю жизнь. В конце концов, ей скоро восемнадцать, на носу свой собственный дебют в свете и пора, давно пора узнать правду о родителях, какой бы неприятной она ни оказалась.

Улучив момент, она задала внешне безобидный вопрос:

— А что, мой… э-э-э, Джейм был болезненным малышом?

— Джейм? С чего это ты взяла? Более здорового ребенка свет не видел. Правда, у меня не было возможности заботиться о нем самой, но его няньки не знали с ним хлопот. Все его просто обожали. Он был всегда такой красивый, улыбчивый и добрый! Когда он подрос, Эрл в минуты раздражения называл его бабником, но это неправда. Разве Джейм был виноват в том, что женщины вокруг него так и вились?

— И тем не менее он женился на моей матери… — осторожно вставила Викки. — А кстати, они были вообще женаты?

— Ну конечно! Мы с Эрлом не поехали на свадьбу, ведь… ведь… в общем, мы чувствовали себя разочарованными и обманутыми в своих ожиданиях. Твоя мать была… в общем, не о такой жене для Джейма мы мечтали. Никто не знал, откуда она вообще взялась, да еще все эти байки о ее прошлом… Она пользовалась дурной славой еще до встречи с Джеймом. — Миссис Ада тяжело вздохнула и тряхнула головой. — Они были женаты два года, всего два года. Потом Джейма… потом он покинул этот мир. Что до твоей матери, то еще через года два она разбилась во время прыжка.

— Во время прыжка?

— Да, какой-то там номер в цирке. Так ты оказалась у нас. Как часто я потом жалела, что у меня не хватило характера пойти против Эрла и побывать на их бракосочетании…

Викки какое-то время переваривала услышанное, затем, встрепенувшись, спросила:

— Бабушка, у тебя нет их фотографии?

Старушка даже испугалась:

— Нет, нет! Эрл будет в ярости… Он хотел, чтобы ты нас и только нас считала своими родителями. Что было — то прошло, и не надо ворошить былое.

— Но неужели вам с дедушкой не приходило в голову, что вся эта таинственность лишь разжигает мое любопытство?

Миссис Ада пристально взглянула на девушку.

— Странно. Ты точь-в-точь повторяешь то, что я говорила Эрлу. Впрочем, он, разумеется, даже и слушать меня не стал. Он вообще никогда к моим словам не прислушивался. Иногда мне кажется, что я вообще для него не существую.

Викки промолчала. Ее и раньше поражало, что эти два человека, общение между которыми не выходило за рамки неизбежных формальностей, когда-то были так близки друг другу, что даже произвели на свет ребенка. Любили ли они хоть когда-нибудь друг друга? А если да, то что превратило их любовь в прах? Знакомо заныла грудь — это болело то ли сердце, то ли душа. Где-то в бесконечном далеке ее памяти смутно брезжило воспоминание о сверкающей улыбке, певучем ласковом голосе, нежных объятиях — о золотом веке, который был и канул в небытие. Неужели это воспоминание о матери?

— Бабушка, — настойчиво сказала Викки, — ведь не может быть, чтобы вы сожгли все фотографии! Ведь он был вашим единственным сыном!

Но старая миссис Ада уже ничего не слышала, и лицо ее приобрело обычное в последние недели выражение: бессмысленная улыбка, бесцельно блуждающие глаза, пустой взгляд… Викки уже знала, что такая перемена имеет прямое отношение к той коричневой жидкости, которую она попивала из чайной чашки.