Белая сирень в декабре - Валерия Вербинина

– Я не уверена.

Франсуа пожал плечами с видом полнейшего изнеможения.

– Лично меня больше всего удивили белая сирень зимой и зеленая лошадь. Откуда бы им тут взяться? А главное, к чему такие странные подробности?

Амалия улыбнулась.

– Странные они потому, что являются отличительным знаком, который должен указать князю на его судьбу. Уверена, теперь он оборачивается на каждую лошадь на улице. Не говоря уже о белой сирени – очень заметный цветок, его нелегко пропустить.

– Но ведь это же знак и для нас! – жизнерадостно объявил Франсуа. – Если мы найдем в Париже одинокую даму, у которой есть белая сирень и зеленая лошадь, да еще докажем, что дама, предположим, знакома с мадам Этуаль… и попросила подыскать для нее богатого жениха… Так мы спасем князя! А что?

– Ничего, Франсуа, ничего, – ответила Амалия, улыбаясь каким-то своим потайным мыслям. – Просто дело в том, что мы никогда не найдем в Париже белую сирень и зеленую лошадь, а почему – я сейчас тебе объясню. Нам придется пойти другим путем, и то нет никакой гарантии, что нас не опередят. До Нового года всего две недели, и нам придется хорошенько поработать.

– Я всегда с вами, мадам, что бы ни случилось, – заверил ее Франсуа. – Только вот… – Он замялся. – Что, если вы все-таки ошиблись по поводу мадам Этуаль? Что, если она никакая не шарлатанка, а честная ясновидящая, которая действительно может предсказывать будущее?

– Может быть, и так, – согласилась Амалия. – Потому что, как удачно выразился господин Гете, «сущее не делится на разум без остатка». Если я не права, то просто признаю свою неправоту, вот и все. Но пока я вижу в этой истории слишком много настораживающих меня моментов. И если князя Мещерского намерены женить столь хитроумным образом, считаю своим долгом расстроить замысел людей, затеявших интригу, кем бы они ни были.

Князь Мещерский приходился крестным отцом старшему сыну Амалии. Сам князь вполне отвечал тому описанию, которое сделала баронесса, и помимо того, что был родовит, богат и холост, являлся к тому же добрым, честным и неглупым человеком. Он никогда не попадал ни в какие истории, не проигрывал состояния в железку, не предавался утомительным кутежам и не содержал трех актрис сразу. Ни один порядочный российский романист никогда бы не выбрал князя героем своего романа, потому что тот был нестерпимо, до отвращения, положителен. Было невозможно представить его себе в роли бессердечного тирана и угнетателя или в образе коварного соблазнителя, а все другие ярлыки к князю не клеились вообще.

Впрочем, один недостаток за ним все-таки водился: будучи одним из самых выгодных петербургских женихов, князь до сих пор счастливо избежал брака. Не то чтобы он расточал двусмысленные обещания, а потом шел на попятный, нет! Князь без натуги сердечной общался с молодыми женщинами и девушками на выданье, но – ровно до того мгновения, которое уже можно было истолковать как наличие серьезных намерений. Столичные свахи, уже отчаявшиеся поймать его в свои сети, в раздражении обозвали князя Мещерского мотыльком, но это было неправдой. Он никому не внушал неоправданных надежд, не разбивал сердца и не искал славы ловеласа. Он попросту не хотел ни на ком жениться, и ему было безразлично, что все люди рано или поздно женятся и что, стало быть, достойная женитьба есть долг всякого порядочного человека.

Умудренные жизнью советчики, которые все как один были женаты, пытались образумить князя и призвать его к порядку, но тщетно. Каждый год в свете возникали новые звезды, новые светские красавицы, и всякий раз чуть ли не пари заключались, сумеют ли вновь появившиеся невесты на выданье растопить его неприступное сердце, однако время шло, а воз, то бишь князь Мещерский, был и поныне там. Одно время, после развода Амалии, даже поговаривали и об их возможном романе, но толки очень скоро сошли на нет. Амалия слишком уважала князя как друга – своего и своей семьи, – чтобы пытать судьбу.

И вот сейчас он загадал ей загадку, которая представлялась почти неразрешимой; и тем не менее баронесса Корф приняла вызов. В этом деле – даже если бы какая-то ловкая особа и впрямь задумала окрутить князя – не было, да и не могло быть никакого состава преступления, и, может быть, именно поэтому оно так заинтриговало Амалию. Но пока она знала слишком мало и могла только блуждать в потемках.

Что же до князя Мещерского, то, признаться, его крайне интересовало, кем именно окажется его будущая супруга, с которой он должен познакомиться до Нового года. Амалия была права в своих предположениях: он не оставлял без внимания ни одну цветочную лавку, которая попадалась ему на глаза, ни одну лошадь. Однако цветочные лавки торговали чем угодно, только не белой сиренью, а лошади встречались какого угодно цвета, только не зеленого. И хотя князь Мещерский не собирался слишком сопротивляться судьбе, в голову ему начала закрадываться мысль, что, возможно, знаменитая ясновидящая мадам Этуаль в его случае ошиблась и что тогда ему вовсе не обязательно жениться. Нельзя сказать, чтобы его такой вывод очень огорчил, и когда через несколько дней после разговора с Амалией он собирался на бал, который устраивало для русской колонии наше посольство, князь отправился туда в самом безмятежном расположении духа.

На улице шел снег – тот редкий, мгновенно тающий снег, который порой случается в Париже и создает в городе вечной весны иллюзию зимы. К посольскому особняку один за другим подъезжали экипажи приглашенных. Шепотом передавались из уст в уста многозначительные новости, например, что в нынешнем году пригласили N, зато не пригласили P и S, которые ужасно обиделись. Князь Мещерский вошел в зал, раскланялся со знакомыми – и замер.

Прямо напротив него стояла дама с веточкой белой сирени, приколотой к корсажу. Прошу особо заметить: то была не орхидея, не ландыш, не гвоздика, не фиалка, а именно сирень и именно белая. Однако вовсе не по этой причине князь так переменился в лице.

Дело в том, что он прекрасно знал даму с белой сиренью. Графиня Елизавета два раза выходила замуж и оба раза оставалась вдовой. В свете, впрочем, она была известна своим скромным нравом и добросердечием. Кроме того, о ней знали, что она много занимается благотворительностью, любит кошек, изредка бывает на скачках и еще реже – дает повод говорить о себе.

Перечисленные выше качества можно назвать вполне терпимыми для будущей княгини Мещерской, если бы не одно обстоятельство.

Графине Елизавете было семьдесят восемь лет.

– Ах, князь! – с чувством объявила графиня Елизавета, заглядывая ему в глаза. – Право, как я вижу нынешних молодых людей, мне все кажется, что они с каждой встречей выше становятся. Хотя, конечно, вовсе не они виноваты, а я. Старею, старею… – Дама вздохнула. – А я ведь еще помню, как ты младенцем на коленках у меня сидел.

Давно вышедший из младенческого возраста князь Мещерский облился холодным потом, пробормотал требуемое приличиями извинение и собрался уже поскорее позорнейшим образом сбежать – в Петербург, в Сибирь, на Северный полюс, куда угодно. Но тут подошли две подруги графини Елизаветы: Мария Петровна и Мария Ивановна.

Завидев их, князь открыл рот, да так и прикипел к месту – в прическе у каждой дамы красовалось по веточке белой сирени.

Справедливости ради следует заметить, что Марии Петровне было пятьдесят шесть, и она давно и счастливо пребывала замужем, а про возраст Марии Ивановны никто толком не мог сказать ничего путного по той простой причине, что ни у кого не хватало смелости о нем спросить. Предполагали, впрочем, что ей где-то между сорока пятью и восьмьюдесятью, а некий остряк с математическим складом ума однажды добавил: «В общем, между средним возрастом и бесконечностью».

Дамы приветствовали князя, слегка укололи его, спросив, не ищет ли он себе на балу невесту, но тотчас же сжалились над закоренелым холостяком и перевели разговор на другую тему. Обычно говорливый князь на сей раз почему-то лишился языка и то и дело переводил взгляд с графини Елизаветы на Марию Петровну, с Марии Петровны на Марию Ивановну и обратно на графиню. В конце концов Мария Петровна не выдержала.

– Mon prince, что с вами? Раньше, надо признать, вы были более разговорчивы!

– Во всем виновата белая сирень, – признался князь Мещерский с несчастным видом. – Должен сказать, mesdames, я никак не могу понять… то есть… Ведь на дворе декабрь, так откуда же она?

– Ах, это великолепно, просто потрясающе! – оживилась застрявшая в бесконечности Мария Ивановна. – Представляете, на площади Побед некий итальянец открыл новый цветочный магазин. Ему все привозят из Ниццы, и, говорят, у него еще под Парижем оранжереи… Невероятно! Чтобы дамы покупали у него цветы, он распорядился послать белую сирень в подарок самым-самым достойным особам в городе. По крайней мере, так он выразился в сопроводительном письме.