Лога - Михаил Дмитриевич Голубков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ларька в конце концов нашел, что искал — смятую пачку сигарет и коробок спичек, — сунул и спички, и сигареты за пазуху, толкнул задом дверь: мать, с ее бесконечными причитаниями, не переслушаешь. Изо дня в день, считай, слушает.
Снаружи было пасмурно, ветрено, неприютно. Небо низкое, тяжелое, как напитанная, разбухшая от воды половая тряпка, — вот-вот накрапывать станет. Худо, ни к черту дело! На установке уж, наверно, вовсю факельная свеча разошлась, фонтан на три метра бьет. А если еще дождь соберется — вся нефть опять в логах будет.
Ларька не пошел улицей, а пошел, перемахнув изгородь, задворками, по-за огородам, чтобы подальше от людских глаз, чтобы поменьше потом языки чесали. И так в деревне смеются: «Ну и работушку себе Ларька Веденин отхватил: вскакивает когда хочет, идет когда хочет...» А что, работа как работа, нисколько не хуже других работ. Получше даже. И заработок вполне, можно сказать, нормальный, полторы сотни на руки, чистыми, со всеми там подоходными и бездетными налогами, и не уламывается, как в колхозе уламываются, которые, положим, на тракторе или комбайне сидят. Вдобавок — через день работает. Пришел на установку, сделал две откачки — на следующий день свободен, гуляй как душе угодно. Три с половиной выходных в неделю! Чем не работа?.. Одно плохо, ходить далековато — восемь километров в один конец. Подниматься и отправляться приходится засветло, возвращаешься — затемно. И идти надо все по лесу да по лесу, темень же в нем теперь по утрам и вечерам — хоть глаза выколи, шагу без фонарика не ступишь. А если еще на волков нарвешься!.. Вон прошлый год с одним трактористом случилось. Заглох у него трактор в поле, он и айда домой пешим. Здесь волки ему дорогу и перекрыли, обратно в трактор загнали. Да продержали в кабине до самого утра, до самого света, едва не околел мужик. Так-то вот сейчас ходить по лесу. Не то что летом. Летом ходить в удовольствие, солнышко тебе светит и пригревает, птицы вокруг поют, малинки или другой какой ягоды наешься от пуза.
3
Тягостны, однообразны стариковские думы.
Игнатий лежит на печи, смотрит в надоевший, засиженный мухами потолок, мычит что-то себе под нос, слова застревают, путаются в сивой бороде. Порой он переваливается на бок, к краю печи, поднимает свою копну-голову, глядит — не посветлело ли за окном, не перестало ли капать с крыши?
Не посветлело, не перестал дождь. Какой уж подряд день нудит. И не расходится по-настоящему, и не стихает. В лес не дает наведаться.
Были бы ноги здоровые, не посмотрел бы на эту морось. А то что и говорить, никудышные уже ноги-то, стариковские, семьдесят с хвостиком носят. Два последних года как прихватило их, так и не отпускало, ныли нещадно, «скрыпели», будто несмазанные, в коленках — ревматизм и еще какие-то болезни, как сказывают врачи, навязались. Но нынешней осенью болезни отступили вроде, отошли маленько «ходули», отмякли суставы и косточки — надолго ли? — и Игнатий решил поохотиться последний сезон, проститься с лесом. А то как-то враз занемог, не успел лесу и спасибо сказать, низкий поклон сделать.
Решил поставить на зиму капканы. Авось повезет, попадется одна-другая желтогрудка. Порадует сердце старику. На большую охоту, уж конечно, и надеяться не приходится, но душу отвести можно.
Ладно, съездил в сентябре в райцентр, в заготконтору, заключил договор на полтораста рублей, на сдачу пяти куничек. Меньше чем на пять куниц договор не заключают. Только так ныне с охотниками разговаривают. Никакого тебе почета, никакого доверия, будто он не сдаст, коли больше добудет.
— Что мало обязуетесь, Игнатий Терентьевич? — спросили его в заготконторе. — Плану нас горит, не знаем, как выкрутиться. Вовсе не стало промысловиков.
— Мне бы, старику, и этих-то, дай бог, поймать.
План у них горит, охотников не хватает. Откуда им быть, охотникам? Тут вон деревни целые исчезают, хлеб убирать некому, не то что охотничать. Везде планы горят, везде люди требуются. И куда они подевались, люди-то? Ни мору ведь, ни войны давно не было... Куда все разъезжаются, куда притыкаются? Почему людей на самые что ни на есть важные дела не хватает?
Ведь чего только не понаделали, не изобрели уже ученые, академики, профессора разные: и машины-то всякие, и телевизоры, и бомбы страшные, и в космос-то сейчас каждый год не по одному разу летают, а вот полегшую пшеницу с сырого поля убрать не могут. Не могут — и все тут. Может, тогда и космосом поменьше заниматься, пока на земле порядка путного нет? Ведь космос, науки, изобретения разные — дело это без конца и без края, порядок же на земле и в душах людских всегда нужен. В первую очередь нужен. А после уж космос, науки эти самые. Без первого, без матицы, так сказать, не будет большого толку и от второго.
Уймется наконец погода или нет?
Игнатию только и надо-то — попасть к Плутаихе, в Плутаихинский лог, пройти своим зимним путиком, подправить, подновить, подготовить к сезону кое-какие надежные, самые уловистые дуплянки, которые редкая куница стороной обходит. Всего-то и сделать потихоньку-помаленьку кружок километров в двенадцать-тринадцать.
Это был темный, дремучий и сонный лог, заросший вековым перестойным лесом. Лес уцелел тут лишь потому, что лесозаготовители не смогли вырубить его по крутым склонам. Вырубить, впрочем, и смогли бы, ведь заготавливают как-то древесину в горах, да просто не пожелали. Зачем надсаживаться, уродовать себя и технику, когда кругом полно более доступного леса.
Так сохранились, выстояли кое-какие лесные массивы и массивчики в здешнем краю, сохранились в них речки и ручьи от полного высыхания. В лога те собирается зверь, слетается птица. Зимой здесь есть где спрятаться от леденящих северных ветров, свободно и разбойно гуляющих над вырубленными, опустошенными пространствами, от жестких декабрьских и январских холодов, загоняющих в снег, в хвою, в дупла и норы все живое в лесу. Летом лога хранят тень, прохладу, спасают от немилосердно палящего на вырубках солнца, укрывают от ливневых гроз, неожиданно налетающих, вонзающих в
