Повесть об одиноком велосипедисте - Николай Двойник

Отрывок 7

Я, конечно, тоже был хорош. Не понял с самого начала. А надо было, как все, – прогнуться под этого толстого придурка и послушно кивать головой, какой бы бред он ни нес. Все равно можно было тихонько все делать как надо, а не как требовал он. Он бы все равно потом не разобрался. Ничего же не смыслит… Но вообще фантастика: все крутили пальцем у виска и одновременно гнули спины, и только начальство души в нем не чаяло. Если бы я поступил тогда, как все, было бы проще.

Я не буду описывать, что было. Потому что мною двигало физическое омерзение, какого я в жизни еще ни разу не испытывал. Оно возникало при одном появлении этого придурка, и я ничего не мог с собой поделать. У меня не получалось быть подобострастным и делать вид, что то, что он говорит, – умно и справедливо… Он шел по коридору, гундосил что-то Кате из кадров и держал руку у нее на талии.

Отрывок 8

Скорый поцелуй, а потом – еще один, скрытый от глаз, между колоннами. Мы шли неизвестно куда, мимо ее бывшей школы и дальше по переулку. Вскоре накатил дождь. Мы переждали его в магазине мобильных телефонов. Он промчался, но продолжало капать с крыш и с верхушек старых тополей, давших от корня новую поросль. Мы пошли дальше, и второй раз нас прихватило на углу. Пересмотрели все книжки в книжном, а потом стояли на высоком крыльце, так как по пятницам магазин закрывался в восемь. Стояли, и я, как всегда, не помню, о чем говорили, потому что это было отличительное свойство общения с Леной – повороты разговора в памяти не задерживались.

Отрывок 9

Утром я плелся от метро через дворы, в обход, на работу. Мимо школьного стадиона, обтянутой сеткой баскетбольной площадки, стен старых домов. Привычный маршрут уже месяц вызывал тошноту. Я нашел этот путь в обход. Вчера толстый придурок придумал мне еще одно идиотское задание. На задании стояла резолюция сверху. Я ему почти открыто хамил, а он мне придумывал задания. Чтобы я их завалил, чтобы можно было влепить мне выговор. Чтобы я выглядел в глазах руководства… уж не знаю, кем он хотел меня выставить… Так меня будет проще подмять под себя. И я все это понимал, и шел, и думал, что мне делать с заданием, можно ли найти в нем зацепку, чтобы вывернуть в другую сторону, чтобы в дураках остался не я.

– Ты думаешь, так можно работать? – спросила меня Оля.

Она заехала забрать оставшиеся вещи, и мы вместе обедали.

– А ты уже устроилась? – ответил я вопросом на вопрос.

– В процессе.

– Я думаю, что нельзя. Более того, толка от такой работы никакого нет.

– Ничего смешного.

Это она сказала, потому что я улыбнулся. Но она сидела сбоку и была занята курицей и не разглядела, что улыбка была грустной.

– Смешного ничего. Еще скажи, что я зря проедаю народные деньги.

– Молодец, что сам понял.

– Можно подумать, ты ушла, чтобы народ не разорять. Твою работу, кстати, двоих посадили выполнять… Тоже мне – приступ совестливости!..

Она молча сидела с куском курицы на вилке, а потом сказала:

– Ты не ходи сегодня к Придурку.

– Почему?

– Ты какой-то нервный.

Отрывок 10

Позвоню ли я Оле? Я давно не звонил никому. Хотя уже тепло, самое время звонить, встречаться с друзьями, пить пиво в парке.

И не раз ловил себя вот на чем: звоню Лене, предлагаю встретиться, а на самом деле рад, если у нее не получается. Потому что банально хочется выспаться. Много дней и недель подряд хочется выспаться.

Отрывок 11

У меня подозрительно поднялось настроение после решения подать заявление. И странно, но даже в виду неопределенности, оно не думало падать. Я до конца понял Олю и ее порхание в преддверии увольнения.

Я уходил не в отпуск, после которого все вернется в прежнюю колею. Я уходил совсем, и было абсолютно ясно, что назад не вернусь. Наступала свобода.

Мне хотелось всеми чувствами ощутить весну. Пронзительно уловить все ее запахи и настроение. Я решил написать заявление через неделю – не потому, что того требовала работа, а потому, что надо было уладить свои личные дела, и – что тоже немаловажно – распробовать постепенный приход свободы.

В конце этой первой недели я ушел на час раньше – кто бы что мне сказал? Мы встречались в метро с Леной, был май, и всю дорогу до станции я рассматривал пропускавшие сквозь себя лучи солнца свежие и яркие липовые и тополиные листья. Я чувствовал, что за последние несколько дней, которые благодаря работе я был выключен из жизни, все стало иным. Иными были улицы, по-иному ощущалось время – словно оно начиналось только сейчас, сию минуту и длилось бы вечно. Я даже думал по-иному, хотелось красивых пространных фраз, приходящих в изнеможение от своей изящности. Как писали раньше про туманные рассветы, разбуженных насекомых и застилающий дорожки сада белый цвет яблонь.

Лена, как всегда, опаздывала (а впрочем, я не знаю никого, кто бы не опаздывал, а уж в мастерстве этого у Лены могли поучиться многие). Эти ожидания всегда что-то портили в наших отношениях. Я стал ходить по станции, всячески желая, чтобы она приехала и сперва меня не заметила.

Это дало результат.

– Я подумала, что ты уехал, – сказала она потом, – и решила, что так мне и надо за мои опоздания.

Отрывок 12

Но заявление лежало неподписанным. По секрету мне сообщила от этом Саша из приемной. Антон к тому времени тоже написал заявление, и, видимо, теперь руководство прониклось ситуацией и стало судорожно искать нам замену. Спустя еще несколько дней в моем кабинете появился мужчина лет тридцати пяти, походивший на доцента-математика, что оказалось, кстати, недалеко от истины. Его нашел Т. П. – кто бы сомневался, что он не упустит шанс привести своего человека. При упоминании про Т. П. доцент каждый раз поправлял очки и становился на градус строже. Я внутренне улыбался. А под конец – и внешне тоже. Почему? Да наверно, потому, что хотелось сказать: шли бы вы отсюда подобру-поздорову, пока еще не поздно. Ему льстило, что он будет начальником в солидном учреждении, будет солидным чиновником, что его пригласил сюда важный человек, что он будет получать много денег. Но если бы я ему рассказал, как все будет на самом деле, что солидное учреждение набито не поймешь кем и занимается не ясно чем, что здесь свои взаимоотношения и своя субординация, в зависимости не от должности, а от того, у кого где какие связи и родственники, что важный человек прогнет его под себя и будет им командовать, что деньги не оправдают труда, что со своей идеальной математикой он вряд ли сдвинется выше с этого места, что вряд ли поймет, как здесь прокручивают свои дела… Так вот, если бы я ему все это рассказал, он бы ушел, а я бы остался. А мне уже нечеловечески хотелось наоборот – чтобы остался он, а я наконец свалил бы отсюда и скорее забыл обо всем.

Отрывок 13

Но все сложилось немного иначе. Понедельник я почти не вставал, весьма смутно осознавая радость от нахождения дома. Во вторник температура стала спадать, но появился насморк. В среду и четверг он стал просто невыносим, никакие капли не помогали, и я лежал на диване, обложенный носовыми платками, и щелкал пультом от телевизора.

– Это нервы, – сказала Лена. – Организм расслабляется, почувствовав свободу.

Вот я и свободен, думал я, это все же очень замечательно! Чем заниматься дальше, я пока не знал. И, если честно, не хотел знать – денег, что у меня были, должно было хватить до конца лета, а при известной экономии – до ноября. В конце концов, я решил отдохнуть, последний раз я был в полноценном отпуске три года назад. В конце концов, я это заслужил. В августе начну искать работу, хотя летом искать работу глупо – все в отпусках, надо искать в сентябре.

Отрывок 14

В пятницу я открыл стенной шкаф, тянувшийся вдоль коридора, и под грудой картонных коробок, старых башмаков и прочего хлама различил холодноватый матовый отблеск металла. Я забыл, зачем сюда полез, и, убрав все ненужное и завалив им и без того тесный коридор, я увидел свой велосипед, висевший – чтобы не повредить от долгого стояния резину – на двух вделанных в стену кронштейнах.

Я долго его разглядывал и ловил тянувшийся еще с детства запах, исходивший из внутренностей шкафа каждый раз, когда из него что-то доставали или клали обратно. Вспомнил, как катался на даче, длинными лесными дорогами, носился по шоссе вдоль пшеничных полей, нырял, пренебрегая тормозами, на закате в затянутую туманом ложбину с мелкой извилистой речкой внизу, как вовсю крутил педали, чтобы докатиться по инерции как можно дальше… И тут я понял, чего был лишен все последние годы – упругости ветра, свиста в ушах, приятной тяжести в мышцах и… свободы. Я коснулся рукой холодного изогнутого руля, и после этого в руке осталось ощущение его формы и толщины.

Потом я снял велосипед и, путаясь ногами в коробках, перенес в комнату, протер от пыли, вспомнил, как приделывается руль, поправил седло. Перевернул велосипед вверх ногами и с непривычки долго возился, приворачивая педали. Опасаясь за целость камер и даже вспотев, накачал оба колеса. Смазал маслом цепь и колесные втулки. Проверил тормоза.