Реквием - Виктор Брусницин

А знаменитый эпизод – это, вроде бы, уже на второй день – когда дело чуть самым плачевным исходом не завершилось. Кому-то пришла идея навестить общего приятеля – он жил неподалеку и находился на больничном. Отправились всем кагалом, остался только я, будучи притомившимся зело. «Жди нас, никуда не выходи», – было приказано. Однако проснувшись, не особенно уяснив где нахожусь и в чем состоит текущий момент, я пренебрег предупреждением, выбрался из квартиры и, все еще находясь в растерянности, нечаянно захлопнул за собой дверь. Спустился, вышел из подъезда, очнулся окончательно. Идут празднователи.

– Тебе же сказали, не выходить, – устало пожурил Олег. – Взял ключи?

Каков был ужас – ключи остались в квартире, попасть не представлялось возможным.

Что делать? После совещания творческий Болкисев предложил спуститься через балкон с этажа выше (в те времена лоджии еще не остекляли). Пошли стучаться к верхним жителям. Долгие переговоры – нам повезло, что дома оказался член семьи мужского пола, отлично понявший курьез (дамский контингент не желал входить в обстоятельство категорически). Он же подсобил с деревенского образца ковровой дорожкой как вервием, по которому следовало перебираться. Препирались, кто будет выполнять задачу – я пыркнулся, чуя вину, однако инициативу перехватил Петя. Там и случился сбой, уже на подходе к объекту и цепляясь ногами за перила рогозинского балкона, рука его нечаянно сбилась со скользкой дорожки и тело более чем коварно накренилось в пропасть. Вытащил рефлекс, Петя как-то совершенно уже изощренно изогнулся и рухнул в пределы квартиры.

Между прочим, дверь оказалась не заперта – я захлопнул ее не напрочь.

Не всегда просто определить каким образом складывается близость, однако Гена сам настаивает, что наибольшие дружеские чувства у него вызываю я. Может, оттого что и мне с ним комфортно? (Сие, кстати, когда-то вызывало и шероховатые мысли – при известных реквизитах Стоцкого.) Ну да не стану ударяться в психологические обоснования общих отношений – вестимо, наиболее красноречив и доказателен факт. Именно им является то, что в те годы преимущественно кучковались у Олега, отсюда Гена неизменно присутствовал.

Время, во всяком случае для меня, было рьяным и жадным – в самом деле, мы по серьезному, ответственно, с принятием капитальных решений вступали в жизнь, и потом работали в науке, среде, где всякое обстоятельство подвергалось достаточно крепкому осмыслению. С другой стороны, хворали гедонизмом: алкали удовольствий, девиц, ресторанов, калил сумасшедший озон, плоть била в душу, голова была чиста, отсюда веским случалось всякое жизненное изделие. Впрочем, зной существования, который ощущал я, совершенно отсутствовал, например, у Олега. Сейчас я порой размышляю: отчего он так действовал – не сосредоточенно, размашисто и глупо? Ребенок, которому все давалось. Где-то таким же был Стоцкий, но, тождественно мне, без пессимистического вкуса.

Длилась научная идиллия лет пять, Петька Воронин первый скривил. Он замутил с автомобилями. Дело в том, что мы постоянно шабашили (Стоцкий с нами не работал, тогда он не воспринимался серьезно), одна из халтур получилась столь удачной, что месяца за полтора – учились в аспирантуре, отпуска были широкие – заработали сумму, которую хватало на авто. Петя с Роги сюда и впряглись. Я истратил деньги на мебель и прочее бытовое. Выяснилось, что Петро весьма дружит с механизмами – лайба, копейка, досталась чахлая, капризная, стабильно требующая приложения рук – вечно толкался в автосервисах, легко находил с тамошними общий язык. Вдруг настрочил заявление об уходе из института, чем сообщил нам оторопь и настроение укоризны, устроился в один из них механиком. Стоцкий выразился неизменно оптимистично:

– О, на человеческое замахнулся. Распредвал – это вам не интеграл.

Занимательно, что вслед поплыл и Роги, аналогично бросил науку, ударился в живопись. Собственно, я один остался неприкасаемым, Гена, скажем, тоже разменял обстоятельства: у него совершился очередной любовный запой.

Олег дает такое определение дружбы: свобода. Я же считаю, друзья те, кто знает о каждом буквально все, причем в силу того, что это, как и позывы делиться – потребность. Впрочем, определение Роги данное ничуть не отменяет, ибо знание в любом аспекте и есть свобода (вспомним Спинозу с его познанной необходимостью). Я к тому, что мы были прекрасно извещены о географических и, если так можно сказать в его отношении, душевных (Олег говорил, медицинских) движениях Гены. Излагал приключение он примерно так:

– Это я вроде бы еще с Люськой жил. Свадьба у приятеля. Там клюшка одна присутствовала с Байкала, облик ладный, нога. Разговорились, зашли в ванную, трахнулись. Муж привередничать затеял, кулаком над головой вертеть. Собственно, треснул мне по ряхе. Лялю, замечу, не тронул. А причем здесь я – химия. Пара лет прошла, приезжает прелесть с ребенком, без мужа. Я узнал, шасть, разумеется к приятелю, которому она родственницей числилась. Особенных, надо сказать, настроений не существовало, а когда увидел, обратно мятеж. И любопытный момент, ночевали совместно, однако я по ее несильной просьбе вводить не стал. Чудо. Провожал на вокзал, парнишку на руках нес точно родного. Сонька как раз Варьку рожает, а меня обуревает на полную, химия самая высокомолекулярная. Химическая гражданка, между тем, в Новый Уренгой переезжает, я ее адрес раздобываю и звоню: приезжай, сойдемся на семь пик. Не приехала, мужа, кричит, жалко.

Гена закурил. Курил он всегда во множестве и сигареты самые дорогие. Вообще, дым в глаза, пыль ему были свойственны особенно – позер завзятый, любил, напыжившись произнести: «Порешаем».

– Однажды все-таки приехала, звонит в полночь. Что-то наплел Соньке, погнал. Ох, мужики, дали мы копоти, такого еще не было. Следует идти домой, а эта рубашку мою порвала в клочья, с ножом прыгает – убью и себя и тебя. Остался, поскольку рубашку жаль… Она все надеялась бросить мужа, но не получалось, пил. Впрочем и она позже спилась… Тем временем Сонька опросталась Варюшкой и что-то во мне треснуло. Привез домой импортную коляску, еще невиданные вещи и ухожу на три дня. Отсюда и пошло, закрутился, с Шацким связался…

Деятеля этого я знаю, мент. Начали они на пару куролесить, семья у Стоцкого сыпалась, это было очевидно. И верно, Шацкий и Стоцкий тот еще болеро устроили, девки не переводились, пьянки. Меня всегда поражало, до чего ловко умел Гена что называется втереться в доверие. Семья новоиспеченного приятеля была непростая, мать заведовала неким магазином, являлась по тем временам крутым человеком – это она доставала импортные изделия. Вхож и принят Стоцкий был самым теплым образом, я свидетель. Занимательно, что жена Шацкого, Лена, весьма привлекательная особа, относилась к нему аналогично, и в частые дежурства мужа он неизменно торчал при ней. Доверял милиционер, при хорошо известных данных приятеля. Что занимательно, и в самом деле не напрасно. Это уже года что ли через два, когда компания их развалится, Стоцкий случайно встретит Елену.

– Я жил на Фрунзе, один. Гляжу, Ленка – стало быть, повествую: ты чем теперь занята? Ничем особенным. Так поедем ко мне. Давай… Заходим в переднюю и началось, стащили все друг с друга, аж оцарапались. Забыть не могу до сих пор, химия (неизменная его фраза). Очнулись здесь же в коридоре, я даже проводить домой не в силах был. Случилось единственный раз, она как раз в периоде освоения очередного замужества состоялась.

Словом, вещь характерная, мимолетные приятели у него происходили всегда: легкий, клиповый человек. Эпизод, например. Новый год, Стоцкий подрабатывал на городской площади, на елке – там существовала подсобка – два, три человека сидят непременно. Здесь как раз снимали фильм: Виталий Соломин, Борис Невзоров. Стоцкий сунулся к последнему, накатай-де автограф. «Получи, мил человек».

– Послушайте, замечательный артист, неподалеку помещение расположено. Холод собачий, а там первоклассный чай.

– Отчего же.

Ну, чай.

– А взгляните, драгоценный актер, водочки некоторое колво имеет место. Вы как?

– Отчего же.

Кончилось тем, что после съемок повез заслуженного по бабам – буде равно люди клиповые. Ну да пойдите, перевоплощайтесь-ка систематически – чреват подобный образ жизни.

Собственно, Шацкого я упомянул, чтоб зафиксировать: здесь союз с Соней и развалился окончательно. Вообще, развал, нечто черное Стоцкий провоцировал отменно. Соня, например, после Генки навсегда вышла замуж (за бывшего приятеля Стоцкого, кстати), но ходочихой стала откровенной (по выражению Роги «обляденела от супружеского холода»).

В общем, снял Стоцкий комнату на Фрунзе. Буря и натиск, разумеется, проходной двор, чего там только не вершилось. Как он всю нашу лабораторию одеколоном Шипр опоил, это надо было видеть последствия. Серега Иванов, помнится, уважаемый товарищ, лекции студентам читал – жил через дом – пошел ведро выносить в тапочках. А мы как раз из комка шли. Ну, руку пожать, люди свои. Домой вернулся через несколько дней. Что характерно, в тех же шлепках.