Адмирал Колчак и суд истории - Сергей Дроков

Дальнейшую разъяснительную работу о ситуации в Иркутске взяли на себя «Известия ВЦИК», опубликовав передовую статью главного редактора Ю.М. Стеклова[15] «Конец колчаковщины».

«Инициативную роль в этом событии сыграли эсеры… – признавал он, – наученные горьким опытом, эсеры… действуют теперь в контакте с большевиками, в частности с партизанскими отрядами. Нужно надеяться, что они будут иметь благоразумие не противиться советской власти и выполнят ее требования, отвечающие создавшемуся положению дел…

Эсеры будут с гордостью указывать на иркутские события, как на пример той борьбы в тылу контрреволюции, о которой говорила резолюция IX Совета их партии… но не следует забывать, что выступление эсеров против Колчака стало возможным лишь в результате двух факторов, не зависящих от их воли, а именно: побед Красной армии, во-первых, и поддержки американцев, во-вторых».

При этом «выпячивание» Ю.М. Стекловым роли двух факторов (с учетом «педагогической демонстрации» Л.Д. Троцкого на Брест-Литовских переговорах), констатация установления советской власти в Иркутской губернии и отсутствие самостоятельной политики у Политического центра, разгром Колчака и Семенова («которые еще живы, но живы не в Бутырке») соседствовали с признанием того обстоятельства, что значительная часть территории Сибири находилась «в руках контрреволюции, т. е. руках антантовской буржуазии (ибо ведь это одно и то же)»[16].

Если сопоставить информацию «Правды» и «Известий ВЦИК», то трудно понять, кто же являлся победителем в разгроме Омского правительства Верховного правителя: его «собственные солдаты», одновременно находившиеся в плену неких «красных повстанцев», или эсеры, «создавшие Колчака». И могут ли победы «первого фактора», никак не связанные с арестом 27 декабря 1919 г. чехами Колчака в Нижнеудинске (причем регулярные войска Красной армии в Иркутск прибывают 7 марта 1920 г.), сочетаться с «безволием» эсеров, «идущих на поводу» «второго фактора»?

Какое «требование большевиков» к эсерам, «отвечающее создавшемуся положению», имел в виду Стеклов? Видимо, наипервейшее – власть. Но «иркутское правительство» «действует в контакте с большевиками», «красными повстанцами» и «красными партизанами», к тому же «речь идет теперь уже не о борьбе с Колчаком, а о суде над ним». Какая же при этом подразумевалась власть и от кого исходило ее требование: от центральной или местной советской власти?

Постепенно концепция от рамок трех газетных строк «Правды» по случаю «пленения» Красной армией «поднятого на штыки своими собственными солдатами» Верховного правителя сузилась в одно все определяющее положение: «Через две недели после расстрела Колчака Красная армия заняла Иркутск, окончательно закрепив завоевания Октябрьской революции на территории Сибири»[17].

А это, в свою очередь, прямо сказалось на всей дальнейшей историографии, которая подстроилась под эти три строчки, сфокусировав внимание на том, как Колчак якобы лично «порол уезды», «мучил тысячи лучших товарищей», «распродавал куски Сибири империалистам», «жег», «грабил» и «вешал».

Но даже при такой однобокости не выявились ответы на вопросы: что же помогло «собственным войскам» адмирала «поднять его на штыки» и почему «окончательное завоевание Октябрьской революции на территории Сибири» связывалось с взятием Красной армией всего лишь одного из ее городов? В связи с последним – не имел ли Иркутск гораздо более важного значения, чем просто город, где расстреляли Колчака?

Следовательно, при формировании новой концепции Гражданской войны в Сибири сборники документов, опубликованные Центрархивом и истпартовскими журналами, воспоминания активных участников борьбы с «колчаковщиной» должны бесспорно засчитываться в актив, но только в качестве выразителей позиции одной из сторон и с обязательной существенной поправкой в контексте проблематики.

Выявить инициативное начало для поправки особого труда не составляет. Сами историки 1920—1980-х годов наименовали его «демократической контрреволюцией» и, желая подчеркнуть его малозначительность по сравнению с серьезными проблемами (большевистское подполье, рабочее, крестьянское и партизанское движения), определили как «сюжет».

Источниковая база в изучении «демократической контрреволюции» в Сибири традиционно основывалась на попавших в поле зрения исследователей типографских изданиях узаконений и распоряжений Западно-Сибирского комиссариата, Временного Сибирского и Омского правительств, декларациях и стенограммах съездов общественных и небольшевистских партийных организаций, газетах: эсеровских, меньшевистских, земских, кадетских, монархических и официальных, мемуарах представителей небольшевистских партий, «белого» и иностранного офицерства.

Результат анализа данных источников имел прежде, как правило, ярко выраженную партийно-публицистическую и популяризаторскую окраску, подменившую собой конкретно-исторический ход событий абстрактно-умозрительными схемами и положениями.

Даже в оценке классовой сущности «сибирской специфики» историки пришли к полярным выводам. «Там, где пролетариат был слаб, как, например, в Сибири и Поволжье, – писал Е.М. Ярославский[18], – эсерам и кадетам удалось их (крестьян. – С. Д.) обмануть призраком Учредительного собрания, как раз там контрреволюции имели свои первые значительные успехи. Руководящую роль в пролетарской революции играл город, деревня шла за городом, пролетариат повел крестьянство»[19].

В отличие от члена редколлегии «Правды» другой непосредственный участник событий в Сибири, Е.Е. Колосов[20], относил «спорадические и судорожные» «городские движения» за период 1918–1919 гг. на счет «провоцировавших» их «агентов власти». «Да и по составу участников эти городские движения являются, в сущности, полу-крестьянскими, т. к. они захватывали главным образом солдатскую массу, а не городских рабочих»[21], – заключал он.

Во всех работах первых историков Гражданской войны в Сибири отчетливо прослеживалась мысль, что сибирские эсеры, меньшевики и кадеты играли роль застрельщиков Гражданской войны, в борьбе с советской властью шли на союз с интервентами и способствовали установлению военной диктатуры.

Общая деятельность Омского правительства освещалась сквозь призму «правдинских» газетных строк, поверхностно рассматривались вопросы о предпосылках окончательного этапа борьбы с режимом, а также о долгосрочных планах центральной советской власти в использовании «буржуазно-демократического» итога этой борьбы.

Вся методика исследований была созвучна ленинскому «Письму к рабочим и крестьянам по поводу победы над Колчаком», содержавшему пять уроков-заповедей, как избежать произвола реакции. Первые три говорили о необходимости поддержки Красной армии, о хлебной монополии, твердых ценах, соблюдении строжайшего революционного порядка. Четвертый и пятый были направлены против меньшевиков и эсеров – с советом не допускать с ними «единого фронта». Народовластие, «четыреххвостка» и свобода печати назывались «демократической ложью».

Заключительный аккорд письма – «на примере Колчака крестьяне научились не бояться пугала («диктатуры одной партии», «партии большевиков-коммунистов». – С. Д.), что сделало бесполезными поиски «междиктатурной середины», – не стыковался со словами того же автора, сказанными им спустя полгода: «Получается такое положение, что чем больше мы побеждаем, тем больше оказывалось таких областей, как Сибирь, Украина и Кубань. Там богатые крестьяне, там пролетариев нет, а если пролетариат и есть, то он развращен мелкобуржуазными привычками»[22].

Для изучения окончательного этапа борьбы с режимом Омского правительства и предшествовавших ему событий неоценимое значение имеют архивные документы, которые охватывают по своей содержательной динамике и структуре определенный исторический период. «Следственное дело по обвинению Колчака Александра Васильевича и других» предоставляет уникальную возможность для восполнения многих пробелов. Во-первых, можно выявить причины смещения внимания центральной советской власти с «демократической лжи» на не боявшихся «пугала» сибирских крестьян и «мелкобуржуазных» пролетариев. Во-вторых – назвать главных инициаторов пересмотра ленинских пяти уроков по мере «освободительного» продвижения Красной армии в глубь Сибири.

Что же заставило центральную советскую власть всего за полгода пересмотреть ленинские уроки-заповеди? Окрепшие к концу 1919 г. сибирское земство, местное и городское самоуправления, нашедшие в союзном единении с «барчатами, интеллигентиками, господчиками» альтернативную «середину» двум диктатурам: «правобольшевистской атамановщины» и пролетариата.