Пираты в Сомали. Повстанец (СИ) - Птица Алексей

— Где я, кто я, что это за страна, кто меня убил?

Ближайшая тётка, замотанная по подбородок в цветастые тряпки, тут же запричитала, заливаясь слезами радости:

— Ай, ай, ай, Башир! Ай, как хорошо, что ты очнулся! Вай, как же хорошо. А я уже думала, что мы последнего мужчину в роду потеряли!

Говорила тётка на смутно знакомом Ивану Климову, то есть уже Мамбе, а вернее Баширу, диалекте. «Мамба возвращается», — мелькнуло у меня в мозгу, и я очнулся от векового сна.

— Я вернулся. Кажется, я вернулся

— Да, да, — интенсивно закивала «родственница», — мой любимый брат, ты вернулся.

«Ну, слава Аллаху, что не жена. Ммм… Почему Аллаху?»

В тот же миг мозг словно очнулся, и туда или оттуда хлынули обрывочные воспоминания чужой жизни: что, почему, когда, зачем!

Многое стало ясно и понятно. Очевидно, что я снова находился в Африке, вернее где-то в районе Эфиопии. Наречие, на котором изъяснялась «сестра» оказалось наречием кушитских племён, то есть это либо Эфиопия, либо Эритрея. Гм, а если Судан, то тоже неплохо. Были варианты, похожие на Джибути или даже Сомали с востоком Кении. В общем, надо разбираться, куда я попал в очередной раз.

Что ж, это весьма радует, а лучше сказать: несказанно радует! Вот только, в какое время и в какую эпоху?

— Ай, как у меня голова болит, — застонал я. Слова легко соскакивали с моих губ, не заставляя задумываться и искать синонимы на других языках, которые я знал. — Где я? Кто я? Как меня убило?

— Нет, нет! Тебя не убили, моя радость!

— У меня голова вся в крови.

Чувствуя влагу на виске, я провёл рукой по лицу, с удовлетворением отметив, что рука хоть и смуглая, но не угольно-чёрная. Кровь на ладони... Красное на чёрном… Уж лучше было бы красное и белое, или белые против красных. В общем, неважно, но надо что-то делать, а то так можно обратно улететь на очередную реинкарнацию.

Люди потеряли интерес к событию и потихоньку расходились. Женщина засуетилась, ища предмет, которым меня ударило. Я тоже пошарил рядом с собой, водя ладонью по земле и перебирая пальцами песчинки и слипшиеся комочки грязи. Пальцы внезапно наткнулись на что-то твёрдое, и я поднёс находку к глазам.

Это оказалась пуля, судя по виду, обычная автоматная пуля. Впрочем, не факт: пуля была крупнокалиберная и могла быть выпущена как из винтовки, так и из пулемёта. Очевидно, пуля уже на излёте тюкнула меня в висок, что и привело к потере сознания незнакомого мне негра и вторжению меня любимого в его тело. Радовало, что я не попал в средние века или ещё дальше, да и вообще, радовало всё, особенно новая жизнь.

Так, теперь надо увидеть себя и желательно узнать: который сейчас год, и где я нахожусь? То, что в Африке, это понятно. Но где конкретно?

— А что, сейчас война идёт, сестра?

— А у нас сейчас постоянно война идёт, то с Эфиопии прибегут, то наши бандитствуют. Но тебе тяжело говорить, давай, пойдём уже.

Сестра кликнула помощь, и несколько человек, подхватив меня, потащили в сторону и, дотянув до шатра, оставили на её попечение.

Голова болела, но не сильно, скорее, от лавины информации, нежели от удара по ней. Требовалось ещё многое узнать, и я решил симулировать потерю памяти, да и по-другому всё равно ничего не узнаешь. Шатёр, в котором я оказался, выглядел откровенно убого. Собранный из лёгких планок с натянутыми на них верблюжьими шкурами, он был стар, как этот мир, и так же ветх и неказист.

— А какой сейчас год?

На этот простой вопрос сестра начала нести откровенный бред, считая от сотворения мира и рассказывая всяческие эпосы, но всё же отголоски цивилизации проникли и сюда. Пока она тараторила свои сказки и легенды, я осмотрелся, внимательно исследуя весь шатёр, и (о, чудо!) увидел раздербаненную в хлам банку из-под пепси-колы. Банка использовалась в качестве подставки под свечи.

— Это что? — ткнул я пальцем в банку.

— Так мы свечи ставим на это железо.

— Это не железо, а алюминий.

Слово «алюминий» прозвучало по-русски, в местном диалекте такого слова пока не существовало. Впрочем, «сестра» разговаривала на совершенно дикой смеси арабского языка с местным наречием. Но я понимал её, и это главное. Кроме них в шатре больше никого не было, да и не могло быть. Их род угасал: сестра оказалась бездетной, и из-за этого муж её выгнал, а другие родственники давно состарились.

Медленно поднявшись и стараясь не делать резких движений, чтобы голова не разболелась ещё сильнее, я дошёл до банки. Тара для известного всему миру напитка больше походила на вытянутые вверх консервы, чем на ту округлую банку, что была привычна моему глазу. Перевернув её вверх донышком, я уставился на выбитую дату: 1977.

— Откуда банка? Давно ли она у нас?

Сестра вновь пустилась в долгие объяснения: что, когда и почему, но, в конце концов, из её сбивчивого рассказа я понял, что банка у нас давно, но не так чтобы очень. Скорее всего, сейчас начало 1978 года, и в стране идет война. Точнее, не в стране, а с другой страной.

Путём нехитрых вопросов, столь же простых выводов, но больше благодаря болтливости сестры, вскоре выяснилось, что предыдущий хозяин этого тела принадлежал к кочевому племени дир из клана исса, страна называлась Сомали, а войну вела с Эфиопией или Эритреей по-местному. Вот так: не было печали, черти накачали!

Сомали у меня ассоциировалось прежде всего с пиратами, нежели с государством, самостоятельно и на равных ведущим войну с другой такой же страной, пусть и с африканской.

Поняв всё для себя, я задумался и лёг на ворох каких-то тряпок. Стояла невыносимая жара, но тело было привычно к ней, и особых неудобств я не испытывал. Опять всё придётся начинать сначала, практически с нуля. Осознав весь расклад, я начал обдумывать свои шаги. Прежде всего, нужно приглядеться, разобраться, что к чему, и понять, что происходит в стране, кто с кем и из-за чего воюет, а уж потом пытаться вклиниться в этот процесс.

Сидеть в шатре и ухаживать за верблюдами и козами, что-то совсем не улыбалось. Можно, конечно, прожить и так, но вот ни Ивану Климову, ни Иоанну Тёмному этого не хотелось. Да и помолодел я сейчас: тело мне досталось молодое, примерно лет на двадцать с хвостиком. А вместе с исчезнувшими годами словно ушла старческая медлительность и предрешённость тех или иных поступков. Новая жизнь, новые возможности, новые проблемы!

Уже вечером, напившись козьего молока, что принесла сестра, я выпросил у неё осколок зеркала и посмотрел на себя. В зеркале отразилось довольно приятное лицо с курчавыми волосами и курчавой же, едва пробивающейся бородкой. Черты лица смахивали на арабские, видно, была примесь арабской крови. Все остальные признаки и быт показывали, что исповедают его обитатели ислам. Но меня не покидало ощущение, будто все всего лишь делают вид, что являются истинными мусульманами.

Весь остаток дня я пролежал спокойно в шатре, старики возились по хозяйству, сестра бегала доить коз и рассказывать подружкам о том, как меня подстрелили неведомо откуда, что это Аллах послал знак. Их визгливые голоса доносились со всех сторон шатра, и я чувствовал себя словно за стеклом.

Наступил вечер, земля щедро делилась тем жаром, что накопила за день. Рана оказалась несерьёзная. С виска просто стесало часть кожи, задев пару небольших сосудов, и обильное кровотечение создало видимость серьёзной травмы. Присутствовала и контузия, но совсем слабая. Снова напившись козьего, пахнущего травой молока, я заснул.

Утро началось с переполоха:

— Все мужчины на совет старейшин! Все мужчины на совет старейшин!

Громкий пронзительный мужской голос разбудил меня. Вздрогнув от этого крика, я открыл глаза и приподнял голову, чтобы хорошенько всё рассмотреть. В шатре сидела лишь одинокая старуха, которая, что-то бормоча про себя, чинила старую шкуру.

Полог шатра дёрнулся, внутрь сунулась голова уродливого на вид негра и громко гаркнула:

— На совет старейшин!

Полог задёрнулся, и я вновь остался один в темноте, не считая старухи. Она пошевелилась и прошамкала: