Отречение - Ричард Байерс

Тогда волшебник прорычал финальное заклинание и крепко вцепился в бородавчатое брюхо вонючего хищника. Магия немедленно включилась в работу. Жизненная сила и энергия потекли в него мощным потоком, и Громф даже закричал от этого потрясающего удовольствия.

Он выпил всю жизнь своего противника, чего не смог бы сделать даже вампир. Летающая бестия завыла, засучила ногами, а потом стала стихать. Вот она поблекла, увяла, усохла, обмякла и, наконец, окончательно зачахла в объятиях волшебника. Удостоверившись, что высосал всю жизнь без остатка, Громф отбросил тварь прочь.

Сосредоточившись, он прекратил падение и снова начал подниматься вверх по шахте. Через несколько минут он достиг нужного отверстия, проплыл сквозь него, для удобства хватаясь за поручни, вытащил себя на пол мастерской и только потом позволил своему весу вернуться. Облачение, шелестя, складками укладывалось вокруг него.

Огромная круглая палата располагалась в самой респектабельной части Магика — школы магии, которой Архимаг руководил, — но Громф не без оснований полагал, что ни один из мастеров Магика и не подозревает о существовании этой палаты, несмотря на то, что уж кто-кто, а мастера школы привычны и к тайнам, и к магической архитектуре. Помещение освещалось вечными свечами и было похоже на любое рабочее помещение школы, но обнаружить его, даже находясь вблизи, а тем более посетить не мог никто, поскольку хозяин немного сместил его и по отношению к обычному пространству, и по отношению к общепринятому времени. В одном, очень тонком, если не сказать хитроумном, смысле эта палата существовала в далеком прошлом, в тех днях, когда Мензоберра Безродный основал свой город, а в другом — в отдаленном и пока непознаваемом будущем. Еще в те времена, когда это место было прочно расположено в настоящем и на уровне существования множества вульгарных смертных, Громф создал в этом помещении свою самую тайную магию, способную влиять на жизнь в сегодняшнем Мензоберранзане. Это был фокус высочайшего уровня мастерства, Громф порой едва ли не сожалел об убийстве семерых пленников, мастеров магии, которые помогали ему строить это место в обмен, как они полагали, на свободу. Они были подлинными мастерами своего дела, но нет смысла говорить о тайном убежище там, где нет гарантии, что секрет останется нераскрытым.

Удалив несколько пятнышек и смахнув несколько капелек, упавших на изящные руки, Громф перешел в ту часть комнаты, где хранилась обширная коллекция разнообразных магических принадлежностей. Напевая, он выбрал украшенный витиеватой резьбой эбонитовый жезл, вынул усыпанный ониксами амулет из бархатной коробочки и свирепо изогнутый атаме — ритуальный нож. Потом понюхал несколько флаконов с благовониями, выбрав, как всегда, эссенцию эфирного масла черного лотоса.

Пока Громф бормотал заклинание, взывая к силам Абисса, и разжигал медную жаровню, небольшое пламя которой можно было укрощать или усиливать по собственной воле, он, к своему удивлению, вдруг обнаружил, что сомневается. Так ли уж ему хочется идти дальше?

Мензоберранзан находился в отчаянно затруднительном положении, хотя большинство его жителей этого еще даже не осознавали. Другие маги-дроу воспользовались бы такой ситуацией как беспримерной и единственной в своем роде возможностью усилить собственную власть, но Архимаг смотрел дальше. За века существования у города накопился опыт потрясений и разрушений, спадов и неудач. Еще один переворот может нанести ему слишком большой вред, а то и вовсе уничтожить. А Громф не представлял себе жизни без Мензоберранзана. И он ни за что не хотел бы видеть себя бездомным бродягой, выпрашивающим приюта и службы у равнодушных правителей каких-нибудь дальних держав. Он намеревался помочь в устранении возникших проблем, а не использовать эти проблемы в своих интересах.

«Но я некоторым образом все-таки использовал ситуацию в своих целях, не так ли?» — подумал он, признавая искушение воспользоваться преимуществом, даже если это дестабилизирует и без того ненадежное существующее положение и еще более зыбкое будущее.

Громф даже фыркнул, поймав себя на столь нехарактерных для него опасениях. Дроу были детьми хаоса — парадоксов, противоречий, несогласий и порочного упрямства. Но в нем же заключался и источник их силы. Итак — да будь оно все проклято! — почему бы не прогуляться в двух разных направлениях одновременно? Когда еще у него будет шанс на такое изменение собственных обстоятельств?

Он подошел к одной из магических рун, инкрустированной золотом на мраморному полу, и кончиком черного жезла проследил все ее завитки и повороты, завершив движение в той же точке, из которой начал. Так, это сделано. Затем он начал размахивать атаме и бормотать рифмованные палиндромы, которые возвращались к своему началу, подобно змее, заглатывающей собственный хвост. Назойливый аромат черного лотоса висел в воздухе, и Архимаг почувствовал, как одурманивающий туман сжимает его сознание до состояния почти болезненной сосредоточенности и ясновидения.

Он утратил чувство времени, в голове не осталось ни одной мысли. Он декламировал десять минут или час, во всяком случае довольно долго. Но вот он закончил речитатив, и дух нижнего уровня Берадакс появилась в центре магической фигуры, выдернутая из пола, словно рыба из воды.

Столетия колдовской практики наградили Громфа неколебимым равнодушием ко всякой мерзости, но сейчас даже ему показалось, что Берадакс — все-таки очень неприятное зрелище. Существо представляло собой некое подобие женщины-дроу… или, возможно, человеческой женщины, но состояло целиком из влажно блестящих, слипшихся вместе глаз. Почти половина из них имела темно-красные радужные оболочки, характерные для дроу, в то время как остальные были голубыми, карими, зелеными, серыми… Одним словом, тех цветов, которые обычно обнаруживались только у низших рас.

Ее тело непрерывно двигалось, облик постоянно деформировался. Берадакс метнулась к вызвавшему ее волшебнику. К счастью, она не могла вырваться за пределы магической руны, а потому, ударившись о невидимый барьер с отвратительным чавкающим звуком, отскочила.

Несмотря ни на что, она сделала второй бросок, и с тем же успехом. Ее возмущение и злость были неиссякаемы, она могла бы колотиться еще сто лет, если бы ее предоставили самой себе. Громф захватил и мог сколь угодно долго удерживать ее, но требовалось нечто большее, раз уж им нужно поговорить. И тогда он воткнул ритуальный нож в свой живот.

Берадакс завертелась. Глазные яблоки слезились и вздрагивали. Некоторые оторвались от общей массы и полопались в воздухе словно мыльные пузыри.