Время святого равноапостольного князя Владимира Красное Солнышко. События и люди - Юрий Александрович Соколов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Анна в русских летописях именуется не «княгиней», а «царицей», что подчеркивало ее особый статус в клане Рюриковичей, так как она была младшей дочерью незадачливого и легкомысленного византийского императора Романа II и коварной Феофано. Следовательно, Анна была с одной стороны – племянницей крестного отца святой равноапостольно княгини Ольги, известного своей ученостью и высокомерностью императора Константина VII Порфирогенета, а с другой стороны – родной сестрой сразу двух византийских императоров-соправителей, грозного охранителя империи и Православия Василия II Булгароктона[4] и неспособного к бремени власти, хотя и весьма злобного Константина VIII. Главное же, Анна Романовна была «кровь от крови» и «плоть от плоти» великой Македонской династии, утвердившейся в Византии еще в 886 году (т. е. почти одновременно с объединением восточнославянских племен в Древнерусское государство с центром в Киеве[5]) и, следовательно, сыновья ее от Владимира: князья Борис Ростовский и Глеб Муромский, – также были частью этой династии.
Передача власти в Киеве Борису, внуку и племяннику византийских базилевсов, сообщала Рюриковичам более высокий статус, как бы «уравнивала» статус не только самих Рюриковичей, но и возглавляемой ими Киевской Руси с Византией, не говоря уж о «статусном преимуществе» перед правящими домами западноевропейских государств. Владимир Святославич был, конечно, любящим отцом, хотя и распространялась эта любовь на его детей неравномерно, да, видимо, и не на всех. Но прежде всего он был строителем государства и до последнего думал о величии и будущем Киевской Руси. Он был уверен, что это будущее и это величие будет упрочено подчеркнутым родством правящей в Киеве династии с византийскими базилевсами. Он был уверен, что процветанию Руси будет способствовать пролонгация «брачной политики» с Византией, которая станет при желаемом им наследнике несоизмеримо с прошлыми годами более легкой и даже естественной. Понять Владимира Святославича легко: подобно иным правителям своего времени, он видел именно в Византийской империи идеал государства, быть может даже единственного «настоящего государства», т. е. такого, что является органическим и единственным безупречно легитимным наследником великих держав древности и, прежде всего, Римской империи. Совершенно сознательно Владимиром Святославичем закладывался фундамент того, что спустя четыре столетия выкристаллизуется в доктрину «Третьего Рима».
Напрасно осуждать Ярослава и Святополка как неблагодарных злодеев, – участь старших братьев, ходивших в общем мнении в наследниках киевского «Золотого стола», в случае утверждения Бориса Ростовского в переданной ему верховной власти, неизбежно оказалась бы трагичной. Канонизированный образ св. Бориса не допускает мысли о том, что он мог бы проявить жестокость в отношении кого бы то ни было, тем более в отношении своих братьев. Но тогда вряд ли можно было бы рассчитывать на победу ростовского князя в борьбе за Киев. И даже если бы вдруг обстоятельства сложились бы таким образом, что он, опираясь на находящуюся в его подчинении столь мощную силу как великокняжеская дружина, сел бы на великое княжение, все равно удержаться на нем сколь-либо продолжительное время не смог бы. Закон власти вынудил бы Бориса Ростовского прибегнуть к силе и добиться гарантий «политического небытия» старших братьев. Такой гарантией могла быть только их гибель. Следовательно, закон власти не оставлял им места среди живых, а равно и их многочисленному окружению, для которых они были патронами, и с которыми это окружение связало свое будущее. На что они могли рассчитывать?
Святополк рассчитывал на поддержку западных окраин, своего тестя – польского князя Болеслава Храброго и, как ни странно, на поддержку киевлян. Подтверждением последнего является та быстрота и легкость, с которой Святополк овладел Киевом – без поддержки элиты и плебса совершить это было бы невозможно. Считается, что на момент кончины Владимира Святославича его приемный сын находился то ли под арестом, то ли под надзором в ссылке в Вышгороде за попытку заговора, составленного при посредничестве прибывшего в Туров колобжегского епископа Рейнберна. Епископ представлял именно Болеслава Храброго. Целью заговора было свержение Владимира и захват власти до того, как она будет передана Борису Ростовскому. Однако то, что великий князь умер не в Киеве, а в Берестове, и то, что смерть его пытались на какое-то время скрыть и тело покойного государя, завернутое в ковер, тайно привезли в Киев, положив в «Десятинной церкви», свидетельствует недвусмысленно, что Святополк к тому времени уже овладел столицей Руси. Нестор в летописи пишет совершенно определенно: «…утаили смерть его, так как Святополк был в Киеве»[6]. Исходя из этого, позиции Святополка представляются в схватке за власть весьма прочными.
Ярослав находился слишком далеко от Киева. В своей жизни он не слишком-то часто бывал в стольном граде и вряд ли имел в нем влиятельных сторонников, да и для посада он оставался фигурой незнакомой. Расчитывать он мог, прежде всего, на новгородцев, а также на те окраины, которые удалось бы привлечь на свою сторону. Понятно, что Борис Ростовский продолжал политику «византинизма», начатую его отцом, что означало христианизацию Руси и окончательное вытеснение язычества, а вместе с тем и ужесточение контроля Киева над окраинами, сокращение автономных прав этих окраин. Очевидна была и позиция Святополка Туровского. Тесно связанный сговором с Болеславом Храбрым, он также продолжил бы христианизацию, хотя и с оглядкой не на Византию, а на Западную Европу.
Соответственно, Ярослав мог рассчитывать на победу только в том случае, если на его сторону встанут окраины, где было еще сильно язычество и где менее всего хотели поступиться своими вольностями. Политические реалии не оставляли Ярославу иного выбора, как выступить в роли защитника «языческих древностей». Понятно, что подобная позиция создала бы для Ярослава серьезные препятствия в Киеве и вообще в Поднепровском районе, где христианство имело давние и прочные корни. Однако Ярослав был достаточно искусен, чтобы вести двойную игру, и чтобы по мере изменения ситуации трансформировать свой образ. Кроме того, как реалист, Ярослав вполне мог, хотя бы на первых порах, ограничиваться «программой минимум», т. е. целью своей он имел не захват власти в Киеве, а отделение Новгорода и, очевидно, всех северных территорий от Древнерусской державы. Характер и масштаб личности Ярослава весьма полно раскрылся в последующие годы. Учитывая это, можно с большой вероятностью полагать, что властью в суверенном Новгороде он не ограничился бы и непременно на каком-то этапе своей жизни, когда позволили бы обстоятельства, начал войну за Киев и власть над всеми русскими территориями.
