Последний шаман - Алексей Ерошин

— Старый Улькан не забыл тебя, бог огня Тугэт. Посылай нам совсем немножко удачи. Она нам очень нужна. Ты ещё не забывай, как это делать? Или, может, ты стал совсем старый, ничего не слышишь, обленился от жирной пищи? Тогда Улькан будет делать нового бога Тугэта, а тебя бросит в огонь.

Божок испуганно таращил медные глазки и никак не реагировал на угрозы. Улькан постращал его ещё немного для порядка и привязал обратно к поясу.

Снег пошёл сильнее. Над перевалом, между слоями туч, показался на минуту желтовато–красный диск луны, словно кто–то сверкнул оттуда недобрым пристальным взглядом. Качи поднялся, отряхнул со шкуры налипший снег и хрипло, надрывно завыл с тоскливыми волчьими переливами.

Николай потихоньку извлёк из кармана пульт дистанционного управления и наощупь, по памяти, нажал нужные кнопки.

Универсальная камера ожила. Жёсткий противоударный чехол раскрылся, выдвинув любопытный глаз объектива. Дрогнули тонкие лепестки диафрагмы. Мигнул индикатор инфракрасной подсветки. Камера бесшумно оторвалась от земли и зависла за плечом Николая, ловя в кадр сгорбленную фигурку старика. Автоматика, быстро поправив композицию и фокус, зажгла красный огонёк записи.

Улькан указал мундштуком трубки на оранжевое полотнище парашюта:

— Шибко хорошая ткань, однако. Смотри, снег совсем не липни. И свет от нее, далеко видно будет. Тебе она очень нужна?

— Нет, совсем не нужна. Это же одноразовый парашют. Он разрушается на свету. Через двое–трое суток он рассыплется в пыль, чтобы не загрязнять лес. А контейнер растает через месяц.

— Это нам хорошо, — кивнул старик, — Теперь мы будем немножко обмани злого духа-Харги. Пурга будет всю ночь. Мы мало–мало спи, мало–мало пьём чай. Здесь оставляем чум из твоей ткани, будет как палатка. Рядом будем ставить твои старые обутки. И Улькан оставит старые олочи. Как будто спим. А сами быстро–быстро ходи совсем в другое место. Пурга заметёт тропу. Придёт Харги. Увидит — следа нет. Обутка и палатка здесь — значит, мы спи. Ждёт Харги день, другой — мы всё спи. Огня нет, следа нет. Подумает, совсем умерли. А мы, однако, будем очень далеко.

— Но как же нарта? Разве мы её бросим?

Старик покачал головой:

— Что нарта? Старое дерево, старые вещи. Не уйдём — всё равно пропади.

— Хорошо, — согласился Николай, — Мы сделаем, как ты хочешь.

Ночь уже давно сгустилась до угольной черноты, стиснув мир в маленький пятачок, освещённый огнём. Ветер шумел в вершинах елей, сбивая отяжелевшие от мокрого снега шишки. Где–то у самой реки жалобно скрипела расколотая молнией одинокая сосна. А когда порывы ветра были особенно сильны, она вскрикивала, вереща, словно раненый заяц. Совсем неслышно подошёл Харги. Злобно зыркнул жёлтыми совиными глазками. Взметнулась позёмка за длинными полами белой снежной парки, расписанной диковинными ледяными узорами. Седая паутинистая борода развилась по ветру. Зашуршали, загремели медвежьи когти, висящие на длинной морщинистой шее. Харги медленно двинулся вдоль освещённого круга, начиная свой страшный танец смерти.

Николай допивал чай, искоса поглядывая на старого эвенка. Улькан докуривал трубку, сгорбившись над умирающим огнём. Отсветы пламени играли на его редкой бороде и плоском морщинистом лице, с которого не сходила тень беспокойства. Кадр был бесподобен. Николай обернулся проверить, работает ли аппаратура, и похолодел. Объектив камеры, устремлённый поверх головы старика, медленно поворачивался, беспрерывно и тщетно пытаясь навести фокус на нечто, растворённое в темноте. Николай прикрыл рукой глаза, загородившись от света костра, но не разглядел впереди ничего, кроме позёмки, временами взлетающей вверх высокими быстрыми смерчиками.

С долгим тяжёлым выдохом осела масса намокшего снега. Улькан вздрогнул и очнулся от своих мыслей. На обычно бесстрастном лице его застыл суеверный ужас.

— Он пришёл, — прошептал старик, — Он тут! Совсем рядом!

Николай нервно оглянулся. Чувство страха, кольнувшее сердце, вдруг выросло и обрушилось на него с быстротой снежной лавины.

— Что ты, Улькан, — попытался успокоить он скорее себя, чем старика, — Нам совершенно нечего бояться. Снегоход исправен, рация в порядке. К тому же, у нас есть маяк. По его сигналу нас найдут где угодно.

Николай взглянул на часы со встроенным маяком и с изумлением нашёл, что купание всё–таки не прошло для них бесследно. Индикатор маяка странным образом погас. Такое с Николаем было впервые. Это его неожиданно разозлило. Безотчётный страх отступил, и всё как будто встало на свои места.

— У нас всё хорошо, — нарочито спокойно повторил он, — Ты не должен бояться Харги, как я его не боюсь. Потому что здесь нет никакого Харги. Это просто пурга. Усталость и пурга.

Улькан упрямо покачал головой:

— Ты очень смелый. Очень сильный. Твоя машина словно сто оленей. Твои вещи все очень умные.

Огорчённо нахохлившись, он отвернулся и продолжил, глядя в сторону:

— Ты ходи моей тропой много дней. Ты хорошо говори со мной. Твоя камера слышала мои слова, видела священный обряд камлания. Зачем это, если Харги нет? Люди погляди, скажи — совсем старый Улькан, однако, давно весь ум потерял.

— Что ты, — растерялся Николай, — Я вовсе не хотел тебя обидеть.

— Тогда зачем говори — здесь нет Харги? Разве старый шаман тебя когда–нибудь обмани? Если не веришь ему, спроси Качи, кто же там ходит в этой темноте…

Медленно, медленно замыкал круг Харги, раскачиваясь в своём страшном танце. Загребал снег полами длинной парки, хватал большими горстями, бросал в огонь. Трещал костёр, взрывался паром и снопами оранжевых искр.

Низко пригнув лобастую голову и щеря зубы в зверином оскале, так же медленно двигался за ним Качи, всем телом, напряжённым до нервной дрожи, каждым волоском вздыбленной на загривке шерсти чувствуя впереди нечто дикое и злое, но недоступное глазу. Оно продвигалось странной, вихляющей походкой, осторожно приближаясь к замершим у огня людям. И когда оно притаилось там, выжидая, Качи тоже весь напрягся в ожидании, подобравшись для решающего прыжка. Он не видел ни лиц людей, ни беспорядочно водящей объективом видеокамеры, лишь только какое–то смутное сгущение над костром. Из тьмы вдруг возникло нечто, мелькнула серая тень, словно мохнатая когтистая лапа скользнула по хозяйской парке…

Качи не увидел, как маленький жёлтый цилиндрик выпал из её прохудившегося кармана. Он увидел лишь мелькнувшую серую тень, и в то же мгновение сомкнул на ней свои волчьи клыки.

Вихрем прянул в сторону Харги, кинулся прочь, подвывая и кружась, бросая в небо пригоршни снежных хлопьев.

Качи, на долю секунды запоздавший с прыжком, перелетел через костёр и всей своей массой рухнул на Николая, повалив его в снег.

— Бес в тебя вселился! — чертыхнулся Николай, барахтаясь на спине под тяжестью собаки, — Да слезь же с меня, Качи!

Внезапно, резко и сухо грохнул выстрел, разметав по снегу угли костра. Громко взвизгнул Качи от испуга и боли, завертелся волчком, хватая пастью разорванный пулей бок.

— Патрон! — охнул старик, вспомнив об осёкшемся патроне, который сунул сегодня в карман парки. Он помог Николаю выбраться из–под обмякшей собаки.

Качи дышал мелко и часто, подрагивая от боли. Левый бок его был залит кровью. Когда его перекладывали со снега на парашют, он только тихо застонал, как человек, ища слезящимися глазами взгляд хозяина.

У старика, начавшего было разматывать бинт, в отчаянии опустились руки:

— Совсем худо Качи. Сейчас совсем умрёт. Однако, не надо мучить напоследок…

Улькан вытер набежавшую слезу и потянулся за ружьём. Но тут в глаза ему ударил ослепительный свет. Это Николай включил обе фары снегохода.

— Ты что это? Зачем? — нахмурился он, показав на ружьё, — Убери это сейчас же.

Старик вдруг послушно кивнул и с готовностью положил одностволку.

Николай торопливо раскрыл принесённый из снегохода оранжевый чемоданчик с красным крестом и вынул пневматический инъектор и кассеты с ампулами.

Улькан заворожённо следил, как Николай, быстро меняя обоймы, вводил собаке камфару и морфин. Потом он придерживал голову Качи, пока Николай выстригал шерсть, промывал рану, накладывал швы походным сшивателем и заливал их сращивающим коллоидом.

— Качи очень сильный, — осторожно заметил старик, — Когда дурной амикан, шатун, хотел есть Улькана, Качи ему не дай. Он схвати амикана сзади и держи, пока Улькан перезаряжал ружьё… Скажи, теперь он будет жить?

— Рана не очень опасная, — ответил Николай, — Крови он успел потерять немного. Надеюсь, всё обойдётся. Мы сделали всё, как надо. Теперь будем лишь четырежды в день впрыскивать ему пенициллин, чтобы не было жара и воспаления. Пёс крепкий, выкарабкается.

Николай приставил заряженный инъектор к бедру собаки и нажал гашетку. Раздался негромкий хлопок, Качи даже не проснулся.