Между ночью и днем - Анатолий Афанасьев

— Себе, — буркнул нерешительно. Оптовик открыл туза и шестерку — семнадцать.

— Ваших нет, — сказал я и забрал из банка сто пятьдесят баксов. Оптовик перемешал колоду, поднял заблестевший взгляд на юнцов, столпившихся у стола.

— Вам что, больше делать нечего, ребятки? — спросил негромко.

Ребятки захихикали.

— А ну убирайтесь отсюда!

В его осипшем голосе вдруг прорвалось столько ярости, что молодежь не решилась возражать, гуськом потянулась в глубину зала.

— Сколько там на кону? — небрежно спросил Гусь.

— Около тысячи, — ответил банкир.

— Давай по банку.

То, что произошло дальше, меня не слишком удивило. Гусь попросил две карты, банкир протянул ему одну, потом не спеша вторую и внезапно левой рукой, опустив колоду, ухватил Веню за кисть и резко ее вывернул. Проделал он это так ловко и стремительно, что я и в нем заподозрил шулера, решившего тряхнуть стариной. На столе, как в карточном фокусе, открылось очко из трех семерок и добавочный валет. Гусь продолжал улыбаться с прилипшей к губе сигаретой.

— Ну и что теперь? — спросил он нагло.

— Ничего, — ответил оптовик и слева, точно кувалдой, маханул ему по уху. Удар был сочен, как поцелуй сладострастника. Веня Гусь опрокинулся вместе со стулом и по воздуху плавно долетел до стены, в которую воткнулся башкой, как штопором. За ним, вопреки уже всем вообще физическим законам, туда же мягко спланировал бубновый валет и уместился у него на груди. Драчун не удовлетворился содеянным. С неожиданной для тучного человека легкостью он подскочил к поверженному шулеру и начал сноровисто охаживать его пинками под ребра. Самое поразительное, что Веня Гусь при экзекуции даже не пытался увернуться и продолжал лучезарно улыбаться. Самообладание, достойное героя. Когда озверевшего оптовика оттащили от жертвы двое местных качков, Гусь смачно выплюнул на пол кровавый сгусток и с укором произнес:

— Это не аргумент, старина!

Игра, конечно, была испорчена. Я вернулся к бару, чтобы на дорожку выпить еще глоточек. Люська сидела на том же стуле и с тем же бокалом шампанского, видно, и у нее выдался неудачный вечерок. Бармен дядя Жорик, на спрашивая, подал коньяк.

— Что там за скандал? — поинтересовалась Люська.

— Веню Гуся прижучили.

— Давно пора, — сказала Люська, — Жлобина тот еще!

— Сильно побили? — спросил дядя Жорик.

— Да нет. Пару зубешек вынули. Не знаешь, кто такой — этот громила азиатский?

Жорик ритуально заглянул под стойку.

— Из самых крутых. Две тачки с охраной всегда дежурят на дворе.

— Да-а? — оживилась Люська, — Может, познакомишь?

— Нет, Люсенька, это не для тебя. Он вроде больше по мальчикам.

— Ну что за мужики пошли, — огорчилась красавица, — Никакой духовности.

Через пять минут я вышел на улицу.

Москва ночью — мертвая зона. Впрочем, такая же она и днем, хотя это не так заметно. Сбивают с толку потоки машин, разукрашенные иномарками, и множество бодрых, сытых, оживленных молодых людей обоего пола, которые носятся по городу как очумелые. Но сам город уже мертв. Мне больно об этом говорить, потому что я коренной москвич и все человеческое в великом городе исчахло на моих глазах.

Ночью, в полудреме, Москва всеми своими порами источает гниль и ужас. Злодейство для нее не новость. Веками кого только не мучили, не пытали и не убивали в ее сокровенных закоулках, но Москва не горевала, ей всегда удавалось, встрепенувшись, стряхнуть с себя мерзость человеческих деяний, когда они достигали вопиющего предела. Сегодня впервые она не сдюжила, и нарядные пестрые гирлянды западной рекламы, навешанные на полутруп, придавали ее тихому умиранию зловещий оттенок.

Эта ночь была особенной. То ли я все же чересчур понервничал в проклятом притоне, то ли вообще немного устал к сорока годам, но ехал на своем стареньком «жигуленке» через Москву, как через тоску, точно плыл по воздуху, в каком-то сонном отупении и даже не был уверен, что направляюсь именно в свою одинокую холостяцкую берлогу на Профсоюзной.

Свернув к кинотеатру «Улан-Батор», откуда рукой подать до моего дома, я заметил в одной из телефонных будок женскую фигурку и, проехав по инерции еще немного, невольно затормозил. Надо сказать, если я и был когда-то искателем приключений подобного толка, то очень давно. Но мираж все тянулся, и эта нелепая женщина посреди глухо уснувшего (умершего?) города вписывалась в него как нельзя лучше. Я глядел на нее через стекло. Тоненькая, странно замершая, с неразличимым в полумраке лицом. Третий час ночи. Кто она могла быть? Одурманенная наркотиком ночная фея? Несчастная беженка из страны победившей демократии, не ведающая пути? Современный призрак дамы с камелиями? От ее таинственного присутствия в двух шагах от моего дома веяло очарованием скорой или уже случившейся беды. Кряхтя и засыпая на ходу, я выбрался из машины и подошел к будке. Женщине (или девушке?) было на вид лет двадцать пять — худенькое, большеглазое личико.

— Привет! — сказал я. — Лишнего жетончика не найдется?

— Вы хотите позвонить?

— Конечно, но все закрыто. Негде жетон купить.

Чтобы ее не напугать, я не подошел близко и говорил чуть виноватым тоном, как человек, который сознает, что его поведение неприлично, но его вынудили к этому чрезвычайные обстоятельства. Опасения оказались напрасными: девушка не испугалась.

— Ничем не могу помочь. У меня было два жетона, но автомат их проглотил.

Она не была похожа на проститутку, и улыбка у нее была хорошая.

— Да? — удивился я, — И чего же вы теперь ждете?

— Не знаю. Я задержалась в гостях и опоздала на метро.

— Поезжайте на такси.

— На такси у меня нет денег. Я далеко живу.

— Что же, вы собираетесь стоять здесь всю ночь?

— Ну и что такого? Осталось-то часика три. Сейчас лето, не замерзну.

— И вам не страшно?

— Страшно, конечно, да что поделаешь.

— А где вы живете, далеко?

— Аж в Текстильщиках.

— Хотите отвезу?

— Спасибо, что вы, не надо!

Все-таки осторожничала, не такая уж была отчаянная. А там кто знает, может, я ей просто не подходил по каким-то причинам в провожатые. Женский умишко прихотлив. Следовало откланяться, но что-то меня удерживало. Внезапно я понял что. Мираж, томивший меня всю дорогу, исчез, как только мы с ней заговорили, и ночная Москва обернулась своим давним, утешным ликом.

Девушка вдруг сказала:

— Не угостите сигареткой?

Я ушам своим не поверил, но ответил находчиво:

— Пойдем в машине покурим. Чего на ветру стоять.

Никакого ветра не было и в помине, теплый предрассветный воздух ласкал душу, но она пошла, словно только и дожидалась именно этого приглашения. Выступила из будки и пристроилась рядом, изящно, гибко качнувшись на высоких каблуках.

В машине мы продолжили светский разговор.

— У тебя там кто в Текстильщиках? Родители?

— Ага.

— Небось волнуются?

— Не-е, привыкли.

— Часто не ночуешь?

— Иногда приходится.

— Но ты же не проститутка.

Пока нет. Пробовала, не получается.

— Почему?

— Что — почему?

— Почему не получается?

— Характера, наверное, не хватает. Я слабовольная.

Слово за слово, познакомились. Ее звали Катя. Меня — Александр Леонидович. По своей дневной специальности она была чертежницей и работала до сих пор в каком-то загнивающем бывшем НИИ. Ее сегодняшняя история, похоже, была связана как раз с очередной попыткой надыбать денежек натуральным женским промыслом. Но попытка опять сорвалась. Я не понял почему. Кажется, что-то было неладное с клиентом. Или, скорее всего, с ней самой. Ко второй сигарете я уже понял, что девушка не совсем как бы в нормальной кондиции. Она была со мной так поспешно откровенна, как со старым приятелем, и в то же время путалась и умолкала на полуфразе. По ее словам выходило, что некий старый хрен в их институте, важная научная шишка, давно за ней ухаживал и, наконец, до такой степени воспламенился ее прелестями, что предложил руку и сердце. От лестного предложения Катя уклонилась, но, жалеючи одинокого, несчастного старика, пообещала иногда наведываться к нему в гости. Именно сегодня это первый раз и свершилось. Но что там дальше между ними произошло и почему она среди ночи оказалась на улице, она не досказала.

— Странно как, — заметила она, оборвав историю в завершающей фазе. — Все мужчины, даже самые умные, так умеют все обязательно опошлить.

— Я сам над этим частенько задумывался, — согласился я. — Послушай, Катя. Почему бы нам не подняться ко мне? Во-он мой дом, видишь, с такой башенкой? Хоть угощу тебя кофейком. Не сидеть же нам в машине еще три часа.

Во мраке салона ее взгляд вспыхнул сумрачным огнем.

— Но без всяких обещаний?