Петровна (СИ) - Охитина Татьяна

Тот побледнел, попятился… Но быстро уперся в стену, и, взвизгнув, сполз вниз, сжавшись в комок.

— Да что с тобой? — Петровна растерялась. А затем, оставив коляску, подошла поближе и присела на корточки, легонько тронув мальчишку за плечо. — Ты чего это, а? Не бойся, не съем. — В ответ на ее слова мальчишка вздрогнул и тут же обмяк, потеряв сознание. — Приехали, — произнесла Петровна, глядя на бездыханное тело. — И что мне делать? — Незнакомое место, подозрительная комната и полуживой ребенок — в такую ситуацию она еще не попадала. Петровна задумалась, затем встала и еще раз огляделась. В углу обнаружилась дверь, к сожалению запертая. Окон не было. Свечи догорали…

Петровна снова опустилась на корточки и стала приводить мальчишку в сознание. После четвертой пощечины тот, наконец, открыл глаза, мутным взором уставился на Петровну и прошептал: «бабушка». А когда взгляд прояснился, тут же попытался отползти, но ему не дали. Встряхнули, посадили, привалив к стене и учинили допрос.

Поняв, что сжирать его заживо никто не собирается, Алмус немного успокоился — возможно ему все-таки повезло, и существо, которое он извлек из перекрестья миров, это не беталисса. Не смотря на двойку по морфологии, он точно помнил, что беталиссы к разговорам не склонны, разве что после обеда и с сородичами. Но он помнил, что захватил арканом только одно существо, и при нем оно ничего не ело. «А вдруг штуковина, которую она притащила с собой — это метаморф, сейчас он разинет свою пасть, и они с этой «бабушкой» меня сожрут?»

К ужасу Алмуса, «бабуля» и вправду потянулась к своему «мешку», дернула за веревочку и запустила руку в раскрытую пасть.

Алмус издал вопль ужаса, снова попытался отключиться, но ему не позволили, крепко тряхнув за плечо.

«Совсем плох, — подумала Петровна, запуская руку в сумку. — Может его голодом морили? Вон какой тощий». И, передумав, принялась нашаривать под овощами пакет с бутербродами. Что в овощах толку, одна вода. Достав заветный сверток, развязала пакет и, отлепив кусок хлеба с маслом и сыром, протянула мальчишке.

— На-ка, пожуй.

Взгляд у мальчишки был дикий. Переводя его с бутерброда на Петровну и обратно, он, наконец, слабо пискнул и, робко протянул руку к подношению. Взял, понюхал, а затем осторожно откусил.

— Ешь, не бойся. Не отравлено.

Мальчишка поперхнулся.

«Бедняга, — с жалостью подумала Петровна, хлопая его по спине, — беспризорник, наверное. Сирота. Ни кола ни двора, спит под забором, питается на помойках». Сама Петровна с подобным не сталкивалась. Зато одна из детсадовских нянечек, которая прежде работала в детском приемнике, рассказывала про таких. Тогда Петровну эти рассказы не трогали, мало ли у кого какая жизнь, но сейчас, когда один из бедняг сидел перед нею, стало не по себе. Захотелось отдать ему и второй бутерброд, но включился здравый смысл — пока неизвестно, где она оказалась, разбазаривать стратегический запас ни к чему.

Впрочем, мальчишке и этого хватило. Осторожно, по чуть-чуть умяв еду, он немного успокоился и стал выглядеть попроличней.

— Ну что, — произнесла Петровна, — давай, рассказывай, кто ты такой, что это за место и как я здесь оказалась, — парень смотрел настороженно, явно не горя желанием отвечать. — Ладно, — решилась Петровна, — расскажешь — и я угощу тебя помидоркой. Она извлекла из сумки сочный мясистый плод, нарочно выбрав самый крупный. Мальчишка отпрянул, на лице его отразился ужас.

— Расскажу! Я все расскажу! — воскликнул он, не сводя взгляда с помидора.

Это конец! Уж лучше бы это оказалась беталисса, они сжирают своих жертв сразу. А вот гортеры любят поедать по частям, оставляя в живых на долгие месяцы. Для этого у них есть помощники-симбионты, которых они таскают с собой и скармливают тем, кого хотят съесть. Картинка из учебника с красными шарообразными симбионтами и раздутым телом жертвы тут же возникла перед глазами Алмуса. У «бабули» симбионтов был целый мешок. О, небеса, притащить в этот мир гортера — большее несчастье трудно представить! Можно посочувствовать не только себе, но и миру, которому придется расхлебывать его, Алмуса, головотяпство. И неизвестно, удастся ли расхлебать.

— Ну? — произнесла «бабуля»-гортер в ответ на его заминку. — Я жду.

Красный шарик по прежнему находился в ее руке, и Алмус прилип к нему взглядом, не в силах вымолвить ни слова.

Она вздохнула и… впилась в симбионта зубами, откусила, брызнув алым соком себе на подбородок, и принялась жевать. Сочно, с удовольствием.

Этого разум Алмуса вынести не смог и снова отключился.

Да что же такое с этим мальчишкой?!

Петровна доела помидор и, вытерев руки о бриджи (все-равно грязные), снова принялась приводить беднягу в чувство. Это ж надо, так уморить ребенка, что он то и дело в обморок падает.

Когда мальчишка открыл глаза, она, решив больше его не мучить, протянула ему помидорку. Тот взвыл и отдернулся, впечатав затылок в стену. Раздался глухой удар, и парень снова обмяк.

Нет, это ни в какие ворота не лезло. Петровна решила оставить мальца в покое. Она встала, еще раз обошла комнату, подергала дверь… И тут ей в голову пришла интересная догадка. Подойдя к лежащему без чувств парнишке, она проверила его карманы. Куртка из грубой ткани ее не порадовала — в кармане удалось найти только огрызок бумаги с какими-то каракулями и схемой. Зато в кармане штанов обнаружился ключ от входной двери.

Приоткрыв ее, Петровна выглянула наружу.

За дверью оказалась лестница с вытертыми от времени ступенями, которая вела наверх. И оттуда, сверху, шел свет.

Стараясь не шуметь, Петровна ступила на лестницу. Ступени скрипели, подниматься тихо оказалось непросто, но она старалась. Наверх она вылезла едва дыша, словно с полными сумками до автобуса пробежалась. Дав дыханию успокоиться и подождав, пока перестанет шуметь в ушах, она на цыпочках подошла к приоткрытой двери и прислушалась — снаружи не доносилось ни звука, словно дом был необитаем.

Приободренная этим фактом, Петровна приоткрыла дверь пошире. Взору предстал обшарпанный коридор с тумбочкой, на которой стоял засохший цветок в уродливом глиняном горшке. Дальше по коридору находилась комната, разглядеть которую было сложно, как и понять, есть ли в ней кто-нибудь. Чутье, которое Петровну обычно не подводило, утверждало, что комната пуста, как и остальная часть дома. Выглядел дом на редкость заброшенным, словно хозяева давно его покинули. Петровна отправилась исследовать окрестности, все также стараясь не шуметь.

Предусмотрительность оказалась излишней — дом действительно был пуст. Но обитаем — в раковине на кухне обнаружилась грязная кружка с остатками какой-то жидкости, на столе — брошенный впопыхах носок, а на подоконнике — пучок травы в щербатой, наполненной водой кружке. Судя по бардаку и пылище, мальчишка жил здесь один. «Странно, — подумала Петровна, — куда смотрит опека?». Впрочем, стоило Петровне выглянуть в окно, как этот вопрос вытеснился из ее головы другим, более насущным вопросом — «где я?!».

Петровна повидала всякое и считала себя женщиной бывалой, с крепкими нервами. Но от увиденного ей стало не по себе. Срочно захотелось присесть, и она, подтянув к себе табуретку, грузно плюхнулась на нее, переводя дух. Отдышалась, а затем вновь уставилась на странный мир по ту сторону стекла.

Окно выходило в заросший травою двор, оканчивающийся низким забором, за которым проходила дорога… по которой бодро цокала тянущая повозку лошадь. На повозке сидел мужик, придерживая стопку глиняных горшков. Он был похож на ожившего персонажа со старинной картины. Двухэтажные каменные дома по ту сторону дороги со свисающим на улицу бельем вызывали те же ассоциации. «И помои из окон выливали» — всплыло в голове Петровны. Средневековье какое-то. Словно в подтверждение ее мыслей, за забором показалась парочка местных кумушек, в чепцах и с кошелками. Темные юбки, кофты с длинными рукавами и жилетки, из под которых торчали фартуки, сразили ее наповал. Мужик, который прошел следом, тоже выглядел допотопно. Только кошка оставалась кошкой — мелкая серая «дворянка», вскочив на забор, бросила равнодушный взгляд на Петровну и потопала по штакетнику дальше, задрав хвост. «Может фильм исторический снимают?» — мелькнула спасительная мысль. Ответа у Петровны не было, а единственный, кто мог его дать, валялся без чувств в подвале.