Сеющие смерть, или Кто заказывает террор - Юрий Мухин

Коммуникативные акты, нам говорят, требуют кода. Но должен ли этот код быть единым? Сила кадров событий 11 сентября состоит в том, что они одновременно вошли во множество полей коммуникации внутри глобальной публичной сферы и с чрезвычайно разнообразными значениями — от ужаса до восторга. Не только американцам и даже не столько им адресован был этот акт. Ведь, действительно, в отношении американцев цель состояла не столько в том, чтобы передать сообщение, сколько в том, чтобы взорвать сложившиеся стереотипы понимания. Это было подрывное оружие огромной разрушительной силы, оно как компьютерный вирус: когда получаешь сообщение с вирусом, последствием становится разрушение кода. Чтобы прочитать смысл, заложенный в этом послании, мы, американцы, должны были признать реальность: гибель пяти процентов иракского населения в результате бомбардировок и ракетных атак и последовавшего за ними эмбарго; упорный оппортунизм внешней политики США в Центральной Азии; двойные стандарты в отношении политических и экономических прав, а также прав человека; поддержка Израиля, несмотря на колониальное угнетение палестинцев, — все это реальности, которые мы видели и слышали десятилетиями, но они были успешно заблокированы как незначащие кодом самопонимания американцев, где главным элементом была наша «невиновность». После 11 сентября постоянно звучит один и тот же вопрос: «Почему они нас ненавидят?», и он не предполагает ответа. Это более чем просто риторический вопрос, это ритуальный акт: настаивать на том, что этот вопрос не имеет ответа, есть попытка отвести смертельную атаку на американскую «невиновность», которой никогда и не существовало.

11 сентября пробило брешь в американской психике. Но и при всем отчаянии была возможность увидеть просвет, открывающуюся дорогу к новому коллективному пониманию своего «я», надежду на то, что фальшивая невиновность Америки осталась позади. Нью-Йорк Сити находится на американской земле, но он принадлежит миру, и не (только) как один из узлов в сети деловых центров мира, но и как место, где живут и работают люди. Его называют своим домом представители самых разнообразных национальных, этнических и религиозных сообществ. Да, Нью-Йорк Сити несовершенен, его раздирают конфликты, Нью-Йорк Сити— арена борьбы, но Нью-Йорк Сити — это реально существующая глобальная публичная сфера в ее самом конкретном и, на нынешний момент, самом оптимистичном выражении. И когда — сразу же — начались спасательные работы, обитатели этого города действовали сообща, не думая о своих отдельных проблемах, они вели себя героически во имя разнообразного множества по названию «нью-йоркцы». Они-то и дают мне мужество писать.

11 сентября стало ясно, насколько уязвимы стабилизирующие структуры глобального общества, которые более или менее поддерживали мировой порядок в работоспособном состоянии. Нападение сделало очевидным тот факт, что глобальный капитализм вовсе не экстерриториален, как это нам представлялось. Так же, как во время инцидентов с сибирской язвой, выяснится, что «государство»— это почтовые работники, которые продолжают свою службу, так после 11 сентября выяснилось, что «капитал» — это люди, оказавшиеся перед проблемой увольнения и вне союза, который мог бы оказать им поддержку. Башни Мирового Торгового Центра были символом, но они были и реальностью, человеческой и материальной; и фотографически переданный опыт нападения был и символическим, и реальным, антагонистически наложившимся один на другой.

Как говорит Питер Осборн, «фотография — это теологическая технология», потому что она осуществляет жест указания как след интеллигибельности материального мира.[3] След этот— добавочный смысл, ускользающий даже из всего того множества значений, намеренно вложенных в сообщение, в нашем случае — в террористический акт. Фотография «теологична» совсем не в фундаменталистском смысле слова. Такая теология, объясняя мир как пророческую интенцию, апеллирует к тексту, будь то Библия или Коран. Интерпретировать подобным образом — значит исключать материальный след фотографии, значение которого превосходит предопределение слова. Сила травматического воздействия образов разрушения находилась именно в этой точке: их кинематографичность сделала их ненамеренно актуальными, совершенно материальными и реальными. И реальность исказила символичность послания.

Когда гегемонии угрожают, она не терпит сложных значений. Но разнообразное множество в глобальной публичной сфере нуждается именно в сложности. Просто поразительна скорость, с которой все образы нью-йоркской катастрофы в течение недели редуцировались до одного-единствен-ного американского флага с единственной же подписью: «Нападение на американскую нацию». Грубо упрощая, президент Джордж Буш заявил: «Кто не с нами, тот против нас». Сотни тысяч демонстрантов, по всему миру выступавших за мир, были просто проигнорированы. Миллионы критикующих международную политику США и внутри страны, и за ее пределами подпали под подозрение.

Джордж Буш, которого все-таки остерегли после его первоначального угрожающего призыва к «крестовому походу» против «трусов», красноречиво говорил о необходимости четко различать два ислама: один — это великая и почитаемая религия, которая в течение многих веков была гуманизирующей силой и которой придерживается миллиард людей на Земле; второй же— просто прикрытие для уголовных террористических актов. Вот что еще сказал Буш: нельзя позволить маленькой группке терроризировать большинство. А мы, кто же мы есть, если не большинство, которое обе стороны вынуждают к тому, чтобы согласиться с убийством невинных гражданских лиц? Но выражение космополитического сознания в данный момент рассматривается как угроза той исключительной лояльности, которая нынче требуется. Нас заставили бояться.

Как уже давно замечено, террор порождает террор, бен Ладен и его сторонники действительно представляют собой угрозу, но угроза эта удваивается, когда ей противостоят теми же методами. «Фундаментальный парадокс» параноидального стиля американской политики, писал Ричард Хофштадтер в 1952 году, в эпоху «холодной войны», «состоит в имитации врага».[4] И теперь, в этом конкретном случае, действия противников зеркально отражают друг друга. Война не может существовать без такого отзеркаливания, оно обеспечивает создание единого пространства войны. В этом пространстве нас, запуганное множество, огромное большинство людей, вынуждают подчиняться затертому пониманию насилия и контрнасилия, нам запрещается вовлекать друг друга в общую публичную сферу. Тем из «нас», кто является американцем, по причине террористической атаки предъявлен ультиматум, наши защитники требуют, чтобы мы молчали о своем несогласии, безоговорочно положились на наших столь человечных лидеров и полностью доверяли тому, как они определяют наши интересы, дойдя до этого определения тайными (для нас) путями. Другим странам США предоставляют относительную свободу действий в соответствии с дипломатическим прагматизмом, однако одно условие обсуждению не подлежит: выступать против терроризма означает признавать законность применения Соединенными Штатами военной силы по всему миру для борьбы с террористами, а кто они такие — это единолично и тайно определяют сами Соединенные Штаты. Для мусульман на карту поставлено отнюдь не их право исповедовать ислам. На карту поставлено их право открыто противостоять — во имя ислама — террористическим акциям государств, как то: израильскому террору в отношении палестинцев и американскому террору в отношении гражданских лиц в Ираке. Но даже и секулярная критика уже оказывается под подозрением.

Могу ли я по-прежнему использовать здесь термин «Соединенные Штаты», «США»? Политика США? Насилие США? С 11 сентября, еще более чем прежде, мы должны — если хотим видеть ясно— видеть двойным зрением. Существуют две страны под названием США, и любой — будь то с левых или с правых позиций — политический анализ, претендующий на корректность, должен учитывать это разделение. Одна страна под названием США, гражданкой с правом голоса которой я являюсь, — это институционально демократическая республика. Конституция обязывает ее поддерживать баланс между властями — выборными чиновниками на местном и федеральном уровне, с одной стороны, а также между исполнительной, законодательной и судебной властями — с другой. Эта страна основывается на принципах свободы — не на пустой свободе масс-культурной посредственности и свободе потребительского выбора, — а на настоящих, человечных, я бы сказала, универсальных политических свободах — вероисповедания, слова, собраний, достойного правосудия и равенства перед законом, равенства, для установления которого потребовалось более двухсот лет гражданской борьбы и которое означает— не принимать в расчет половые и классовые различия, не оказывать предпочтения по половому признаку, не обращать внимания на расовое и этническое происхождение, и все это — ради того, чтобы утвердить и защитить как индивидуальное, так и коллективное разнообразие во всех мыслимых человеческих смыслах. Я с головой предана этим Соединенным Штатам, стране, которая исповедует такие идеалы — идеалы, ни в коей мере не являющиеся продуктом исключительно нашей истории, поскольку за них боролась вся глобальная публичная сфера. Но есть и другие Соединенные Штаты, которые я не могу держать под контролем, потому что эта страна по определению не является демократией и республикой. Я имею в виду государство национальной безопасности, которое было вызвано к жизни суверенным провозглашением «чрезвычайного положения» и которое образует бесконтрольную зону варварской и насильственной власти, действующей без демократического присмотра ради того, чтобы победить «врага», угрожающего не только и не столько его гражданам, сколько его суверенитету. Парадокс состоит в том, что это недемократическое государство притязает на власть над гражданами свободной и демократической страны.