Ангел гибели - Евгений Сыч

— Шустрый стал, — одобрительно кивнул ему Терентьич и пошел по лесенкам обратно устранять прочие помехи, возникшие от толчка на гладком пути режима.

Сергей двинулся за ним.

— Растешь, — буркнул старший машинист через несколько шагов. И добавил: — Смена…

— Расту, — пообещал Сергей, пружиня по ступенькам и удивляясь легкости собственного шага. В нем разрасталось воспоминание о полете, желание попробовать еще раз. За спиной Терентьича он осторожно попробовал. Получилось.

— Иван Терентьич, я ж до нее долетел, до задвижки, — не удержался он, догоняя старшего. — Я ж, понимаете, летать научился!

— Летать, летать, — снова буркнул Терентьич, не оборачиваясь. — Клапан надо ставить соленоидный, а не летать. Тогда прямо на щите кнопку нажмешь, клапан — бряк, и летать незачем.

Сергей промолчал. У него на этот счет было свое мнение: летать Сергею понравилось.

С тех пор он часто летал, в часы ночной смены особенно. Раз уж Терентьич отнесся к его словам так небрежно, другим и вовсе говорить не стоило, а человеком Сергей был тихим, нрава застенчивого, и потому старался лишний раз не высовываться, тем более, что летать казалось ему чем-то нескромным. Уж слишком ярким и праздничным было ощущение, с которым он взмывал на отметку восемнадцать — на восемнадцать метров, — чтобы посмотреть, скажем, деаэраторы. Хорошо!

Но взлетел как-то, обернулся, смотрит — инженер по технике безопасности, по тэбэ, иначе говоря.

— Летаешь, значит? — спрашивает.

— Ага, — согласился Сергей.

— Мне указывали, но я не верил. Ну, считай, долетался, премии тебе в этом месяце не видать.

— Почему?

— Не соблюдаешь технику безопасности, — веско сказал инженер по тэбэ. И удалился, акт писать, наверное.

Сергей только и подумал: что же это жизнь такая подлая? Ведь вновь приобретенная летучесть в работе ему не мешала, а даже наоборот.

Назавтра Сергея вызвал к себе начальник цеха. Сергей пошел с вечным чувством жертвы, влекомой на заклание: с одной стороны, лучше бы не ходить, с другой — интересно, что же там будет, с третьей, не ходить все равно никак нельзя. Впрочем, что там будет, и так было ясно: доказать, что инженер по тэбэ не прав, еще никому и никогда не удавалось.

— Летаешь, значит? — неоригинально встретил его начальник цеха.

— Летаю! — подтвердил Сергей упрямо.

— В рабочее время? — уточнил начальник.

— В рабочее, — снова согласился Сергей, озадаченный неожиданным поворотом.

— А какая у тебя должность в штатном расписании? Обходчик. Ты думаешь, зря это придумали — обходить? Теперь скажи, за какое время ты свое оборудование обходишь? За полчаса? А облетаешь?

— За пять минут, — гордо сказал Сергей.

— Во! А много ли за пять минут увидишь?

— Все я увижу, — сказал Сергей.

— Все? На третьем насосе сальник не подтянут — ты видел?

— Это к делу не относится, — запротестовал Сергей, — это я и так мог упустить.

— Все говорят: к делу не относится, — сказал начальник, — а со стороны виднее. Вот, говорят, выпил — одно, а прогулял — другое, и никакой связи между этим нет…

— Причем тут — выпил, прогулял? Я разве прогуливал?

— А кто тебя знает? Сегодня ты технику безопасности нарушаешь, — у начальника, очевидно, с утра было плохое настроение, и это сказывалось, — а что от тебя дальше ожидать?

— Но премию-то за что снимаете? — уходя от скользкой темы, спросил Сергей. — Что я нарушил, какую инструкцию?

— Как! — возмутился начальник цеха, — а для чего у нас тут лестницы, перила, переходы? Если бы требовалось летать, были бы сплошные пролеты. Тебе удобства создают, ходи себе, как положено. А для полетов здание не проектировалось. Для летунов — тем более.

— Что же, — сказал Сергей обиженно, — раз для меня здесь не приспособлено, надо другое место искать.

— Уходить, значит, собираешься?

— Уйду.

— Куда?

— Не знаю, — сказал Сергей. — В цирк, может быть.

— В цирк? — поразился начальник. — У нас ты, значит, четвертый год работаешь и применения себе не нашел, а летать без году неделя как начал и уже считаешь, что пора на публику выходить? Думаешь, это просто? Ну, и что ты можешь сказать зрителям своим летанием? О сверхзадаче ты слышал? Станиславского читал? Просто будешь летать взад и вперед, да? А хоть улыбаться-то ты умеешь? Ну, улыбнись! Видел, как артисты в цирке улыбаются? Да ты погляди на себя в зеркало, вон, в шкафу висит, да дверцу-то открой! Видишь? Ну, разве это улыбка артиста? Это не улыбка, это ухмылка. Народ этого не примет. Зрители пожмут плечами и разойдутся.

— Все равно, — расстроился Сергей, — уйду.

— Еще один летун, — сказал начальник. — Нет у меня для тебя больше слов, раз этих ты не понимаешь. А мы тебя учили, воспитывали. Квартиру тебе…

— Не дали, — сказал Сергей.

— Но собирались дать, — не растерялся начальник. — И на старшего собирались дублировать, в техникум на вечернее направить. Чего же тебе больше хочется — летать или работать? Эх ты!

Вечером, за чаем, Сергей пожаловался Ивану Терентьевичу:

— Вредный у нас начальник!

— Что он тебе сделал? — удивился Терентьич. — Начальник как начальник. — Подумал и добавил: — Знающий.

— Может, и знающий. А летать запрещает.

— Правильно запрещает, — сказал Терентьич. — Ты же летаешь по делу и без дела, по сторонам не глядишь, я видел. Трахнешься о штангу — несчастный случай. С кого спросят? С него.

— А если летать не буду — разучусь. Жалко.

— Не разучишься. Ты летай, когда нужно, никто тебе слова не скажет. Вот недавно, зимой, мы смену сдали, я уж и за проходную вышел, вдруг чувствую — стопорный на седьмой сел…

— Как — чувствуешь? — перебил Сергей.

— Обыкновенно, — отмахнулся Терентьич. — Поработаешь с мое — узнаешь. Так вот, и махнул я, старый дурак, как перепел, прямо через забор к турбине. Взвел стопорный и пошел себе тихонечко через ту же проходную. Кто мне что скажет?

— Как — через забор к турбине? Окна же зимой закрыты?

— Обыкновенно, — пожал плечами Иван Терентьевич. Он приподнялся, воровато взглянул по сторонам — нет ли кого, потом взлетел до отметки четырнадцать прямо сквозь мостик, опустился на площадку и оттуда сказал:

— Так-то!

Не имущий вида

Этот день начинался ночью. Кто-то сидел рядом с Егором и давил ему на зуб мудрости крепкими, словно железными, — может, и вправду железными? — пальцами. Сквозь сон Егор понимал, что это просто кариес или абсцесс, как там его еще, но сейчас, во сне, боль приняла для него очертания человека, и он пытался договориться по-хорошему: «Ну, хватит, хватит, видишь, ты уже совсем меня разбудил. Ну вот, я уже не сплю, ну, отпусти. Спать хочется, очень спать хочется, мне завтра на работу». А тот давил и давил, и лицо у него было серое, гладкое, будто правильный овал непрерывно вращался вокруг большой своей оси, так что не понять, не разглядеть в частоте мельканий ни одной конкретной черты.