Избранница колдуа - Алеся Лис

племянника собственным телом, до упора натягивая собственную перевязь, удерживаю соскальзывающее тело мальчика на месте.

И откуда появился тот «Шумахер»? Дорога же была пустынной. Виталик вел внимательно и не спеша, пока на черной «Хонде» его не обогнал этот дуралей. И ведь видел специальную наклейку на стекле, что в машине дети, а все равно подрезал. Сам не справился с управлением и нашу старенькую девятку толкнул. Был бы сухой асфальт — отделались бы легким испугом. А так, несмотря на визг тормозов, машина продолжает вертеться и ударяется правым бортом об ствол дерева. Я дергаюсь от удара, продолжая прижимать Жорика к спинке сидения, с левой стороны слышится плач Владика. Кажется, обошлось. Только… только треск…. пугающий… громкий…

Интуиция продолжает завывать сиреной. Дергаю левой рукой пряжку ремня, сковавшего Жорика. Из-за спешки пальцы раз за разом соскальзывают с гладкой кнопки. Моих усилий явно недостаточно, чтобы отщелкнулся карабин. Всхлипываю от отчаяния, ломаю ногти и снова ударяю по рычагу. Ремень с тихим шорохом сматывается. Толкаю племянника на пол, в последний момент отстегиваюсь сама и успеваю навалиться сверху. Между лопаток адским огнем взрывается боль, ветка дерева, пробив стекло, беспрепятственно входит в щедро подставленную спину. Слышится жуткий скрежет, хруст позвонков и яркая вспышка заливает светом мое сознание. Плач Владика отдаляется, я, словно проваливаюсь в глубокий колодец.

— Катя-а-а!!!

* * *

Сознание возвращается медленно, словно пробирается сквозь густой, вязкий туман. Дурнота накатывает волнами, будто меня не один час уже рвало в уборной. Уверена, мне переломило позвоночник. Ведь слышала этот жуткий хруст, чувствовала боль. Теперь я еще и, похоже, парализована. Может, все-таки подвижность рук сохранилась? Иначе просто не знаю, как жить… Одно радует. Кроме меня, кажется, никто не пострадал.

Владик плакал. Сильно. Громко. Но ветка его не зацепила, это точно. Жорик подо мной тоже живо трепыхался, значит, его прикрыть удалось. Вика и Виталик на передних сидениях получили легкие ушибы. Зять, по-моему, даже руль не выпустил из рук, у сестры наливалась кровью ссадина на лбу… Возможно, сотрясение мозга… Но жива… Ее крик был весьма показательным…

А я… Что я… Жизнь никчемная, но хоть ребенка спасла… Только хлопот теперь у семьи прибавится…

Медленно открываю тяжелые веки. Взгляд скользит по сероватому беленому потолку, скрытым сумраком углам… Где я?

Осторожно поворачиваю голову и утыкаюсь взглядом в искусно вышитый гобелен на стене, свечу на тумбе, таз с водой и плавающую в нем тряпку.

При виде воды горло сжимается в спазме. Облизываю пересохшие потрескавшиеся губы… Как же хочется пить… Но рядом нет никого, кто бы мог мне подать хоть стакан воды. А ведь от вида вокруг во рту пересыхает еще больше. И если я раньше полагала, что нахожусь в больнице, то теперь понимаю — это помещение совсем не напоминает палату. Скорее старый деревенский дом… или сарай… но уж никак не лечебное заведение или современную квартиру.

Осторожно пытаюсь подняться на локтях, чтобы осмотреться более тщательно, но слабость накатывает снова. Тело покрывается липким потом. К горлу подкатывает тошнота. Дрожащие локти разъезжаются, и я падаю обратно на колючую подушку. Интересно чем она набита. Перьями? Соломой? Очень уж красноречиво впиваются в шею и затылок острые кончики внутреннего наполнения. Одеяло, укрывающее меня, тоже непривычно колючее. Шерстяное и тонкое. По телу пробегает озноб. Температура или в комнате холодно? Зато теперь хоть понятно, что двигаться я все же могу.

Вожусь под одеялом, стараясь поплотнее укрыться, и понимаю, что что-то не то… Совсем те то… Руки схватившие краешек шерстяного куска материи, несмотря на слабость, крепко держат его. Обе. Обе руки держат одеяло! Две совершенно одинаковые руки с одинаковыми ровненькими пальцами, нежной упругой кожей, которую видно даже в сумерках, с короткими, но ухоженными ногтями и длинными тонкими пальцами, на которых нет ни одного мозоля. Даже от вязального крючка.

Не верю глазам. Просто не верю. Не могу.

Левая рука тут же тянется ощупать правую. Подушечки пальцев скользят по гладкой ровной коже. Такой тонкой, нежной и… без сомнения молодой. Судорожно сбрасываю покрывало, не обращая внимания на холод, и всматриваюсь в худенькие стройные, даже тощие, ножки, торчащие из-под подола сероватой сорочки. Ножки, покрытые тонким подростковым пушком. Ножки, которые точно не могут принадлежать сорокалетней женщине. Ножки с узкими ступнями, беленькими пальчиками и без следов гангрены.

В ушах начинает звенеть. Голова становится тяжелой и неподъемной, а затем взрывается болью. Сознание ныряет в благословенную спокойную, как ночное море, темноту.

— Кася, Касенька, — звучит родной голос. Он разрывает мягкий кокон фланелевой черноты, заставляет пробудиться от ласкового уютного беспамятства.

— Ба-а-а? — удивленно тяну. Только она меня называла Касей. Но бабушки Марийки уже давно нет в живых.

Удивленно распахиваю веки. Передо мной по-прежнему все та же темнота. И лишь образ дорогого человека ярким светлым пятном выделяется на фоне беспросветного мрака.

— Да, это я, моя дорогая, — шепчет бабушка, подходя ближе. Ее старческие шершавые пальцы пробегают по моим волосам.

— Я умерла? — с губ срывается логичный вопрос.

— И да… и нет… — мягко улыбается старушка. — Твой путь на Земле закончен. Но начат новый, в новом мире. Живи! Цени каждое мгновенье. Не бойся двигаться вперед… Ты умная и целеустремленная девочка, и все у тебя получится.

— Ба… Что случилось? Почему я… там? — смотрю широко открытыми глазами в родное лицо, покрытое морщинами времени. У каждой этой морщинки свои история, свое бремя, свое горе. Жизнь бабушки Марийки не была простой и легкой.

— Разве это важно «почему»? — сверкает она глазами, в которых светится вселенская мудрость. — Главное другое!

— Что? — настойчиво допытываюсь. Из груди вырывается нервное, рваное дыхание.

— А вот это ты должна понять сама… — загадочно отвечает бабуля. — А теперь спи, Касенька. Набирайся сил. Они тебе понадобятся.

Мои веки будто наливаются свинцом, тяжелеют, и устало прикрываются. Ласковая невесомая темнота подхватывает тело, баюкая как младенца. Но прежде, чем полностью уплыть в небытие, слышу последние слова бабушки Марийки, которые явно не мне предназначены.

— Я сделала все. Теперь, Касенька, ты здорова. А мне пора на покой… Долг жизни уплачен…

Глава 2

Второй раз открываю глаза и уже пристальнее осматриваю свое новое пристанище. Значит там, на Земле, я все же умерла. На мгновение осознание того, что я больше не увижу свою семью, сжимает сердце невыносимой тоской. Как же там Вика, моя сестренка, которая привыкла меня опекать, моя половинка. Мы с ней никогда не разлучались, всегда чувствовали друг друга даже на расстоянии, и в отличие от других близнецов, по характеру