Ядовитый ринг - Николай Норд

– Ч-чё-ёр-р-р-т! – придушенно простонал я, увидев представшую перед моим взором картину.

На отопительной трубе в белом венчальном платье, в свадебной фате, под венком из алых роз на голове, висело безжизненное тело старухи. Шею ее обвивал золоченый шнур, какие обычно применяются для отделки мягкой мебели. Пенный язык вывалился из ее рта, а с одной из ног, с телесного цвета чулка, сморщенного на щиколотках гармошко, из-за фатальной худобы ног, спала белая туфелька. Она валялась рядом со слуховым аппаратом и опрокинутой табуреткой. Голова ее была скособочена, видимо из-за переломанной шеи, а выпученные, еще незамутненные смертью, серые глаза, на лице в полном мейк-апе, со скорбным укором смотрели на меня, болезненно проникая мне прямо в душу. На ней, как поминальные свечи, мерцали все ее драгоценности, которые я когда-то уже видел, когда меня впервые привели сюда год назад.

И это мертвое тело, с беспомощно висящими вдоль него роковой синюшности руками в белых кружевных перчатках, еще покачивалось из стороны в сторону, словно затухающий часовой маятник.

Нос глушило одуряющим смрадом человеческих фекалий…

ГЛАВА I

ИЗ ДНЕВНИКА МАЙОРА ВЕРШИНИНА: ЦИНКИ ОБЕРГРУППЕНФЮРЕРА СС

Берлин. 28 апреля 1945 года. Время 19–00. Квартира представителя рейхсфюрера Гиммлера при ставке Гитлера – обергруппенфюрера СС Германа Фогеляйна.

Это фундаментальное четырехэтажное здание постройки двадцатых годов. А из-за него одного и весь прилегающий квартал был занесен нашим командованием в зону тишины и не обстреливался ни с земли, ни с воздуха. Со стороны видеть это удивительно: целехонькие, лишь слегка прикопченные, несколько домов среди дымящихся развалин. Даже стекла в квартире все на месте, разве что потрескались кое-где под воздействием постоянной дрожжи и сотрясания земли от непрекращающихся, сливающихся в сплошной адский гул, взрывов бомб и снарядов. Но внутри дом мертв: нет ни электричества, ни воды, ни тепла – система электроснабжения Берлина, впрочем, как и прочие жизнеобеспечивающие коммуникации столицы Германии, разрушены до основания…

У меня еще есть час – полтора, чтобы не жечь фонарь и не привлекать лишнего внимания до наступления темноты и шифрованно записать в дневник события сегодняшнего дня, потом выспаться и утром – в Москву, на отчет к самому наркому НКВД СССР – Лаврентию Берия. Даже если со мной что-то случится, никто посторонний дневник не прочтет, шифр известен только нам двоим. Тем не менее, мне приказано выжить.

Мы в доме уже три часа, но все равно опоздали на полсуток, несмотря на все предпринятые нами усилия. Фогеляйна уже взяли эсэсовцы, посланные, видимо, по приказу Гитлера. В записке, которую он оставил в плафоне кухонной люстры, как и было условлено на этот случай, написано корявым, торопливым почерком человека, который вместо пера привык держать уздечку и плеть:

«Во дворе появились люди Мюллера. Я узнал в лицо одного из его офицеров, фамилия которого, кажется, Золлингер. Сейчас начнут ломиться в двери. Спешу сообщить последнее… Ева не согласилась бежать со мной. Но, в этот трагический для всей Германии час, я не могу оставить ее одну умирать в бетонной могиле с этим параноиком Гитлером. Поэтому я хоть и ждал вас, но не пытался скрыться от гестапо, вы могли спасти меня только вместе с ней или никак. Моя любовь к ней превыше цены моей жизни. Мы умрем в Фюрербункере вместе.

Фогеляйн

28.04.45, 6-30»

…С рассвета этого дня мы пытались пробиться к этому кирпичному, штукатуренному в серое, дому, находящемуся почти в самом центре района Шарлоттенбург.

Для осуществления операции в распоряжении моей спецгруппы «Зеро» танковый батальон из состава 3-й ударной армии и батальон пехоты 47-й армии Первого Белорусского фронта. Помимо того, лично меня и мою спецгруппу опекает команда офицеров спецназа Управления Госбезопасности НКВД, а руководит всей боевой операцией прорыва полковник НКВД Влас Слогодский. И все вместе эти боевые единицы являются лишь прикрытием для меня и тех высокопоставленных немцев, которых я должен встретить в воюющем Берлине и затем забрать с собой в Москву.

Все наши офицеры обряжены в простую солдатскую униформу без погон: каска, телогрейка, шерстяная гимнастерка, штаны и сапоги. Но под фуфайкой у каждого – бронещиты. Все блестяще владеют приемами рукопашного боя и, практически, всеми видами оружия воюющих армий, вплоть до снайперских винтовок и трофейных панцерфаустов. Однако никто из них не знает истинной цели операции, их задача – моя личная безопасность. Через каждые три часа по рации я докладываю состояние дел в приемную Берии, и о ней в Кремле не знает никто, даже Сталин. Я боюсь, что с её завершением меня могут ликвидировать как ненужного свидетеля, поэтому для подстраховки у меня для всесильного шефа НКВД есть сюрприз, и если со мной что-либо случится не так, то вся правда об отношениях Фогеляйна и Берии станет известна Сталину и Жукову. Я уверен, что Берия догадывается об этом – не дурак, и это должно гарантировать мне жизнь…

Вся наша команда продвигалась вперед лишь второй волной после того, как основные части наших войск медленно прорывались внутрь города квартал за кварталом. Немцы сопротивляются отчаянно, по сути это было массовым самоубийством – поведение защитников Берлина можно сравнить, наверное, с японскими «камикадзе». Такое же отсутствие альтернативы – только смерть во имя фюрера, который и сам уже стоял на краю могилы.

В ряды обороняющихся Берлина встали и престарелые ветераны Первой мировой, и четырнадцатилетние мальчишки, вооруженные фаустпатронами. Солдаты регулярных войск, прежде чем сдаться, сражаются до последнего патрона, пацаны из фольксштурма плачут, но не сдаются вообще, пока их не убьют, они упорно жгут наши танки фаустпатронами и забрасывают их с разных этажей гранатами и «коктейлями Молотова». Поэтому наши танкисты не могут ехать с открытыми люками.

Пока наша боевая группа ждала своей очереди, по улицам продвигалась обычная танковая группа в сопровождении пехоты. Движение их замедлено не только из-за огня противника. Вокруг глубокие воронки, ямы, груды щебня, от разрушенных зданий и мусора, которым немцы часто присыпают неубранные трупы, и из которых дурно пахнет. И все эти препятствия приходится объезжать.

Танки взаимодействовали попарно, а пары – между собой. Танковый взвод – два тяжелых танка ИС-2 – простреливал всю улицу: один танк – правую ее сторону, другой – левую. Пара двигается уступом, друг за другом – по обеим сторонам улицы. Вторая пара идет следом за первой и поддерживает ее огнем. Пехота бежит рядом и впереди, от дома к дому, очищая этажи и подвалы от обороняющихся.

Передний танк своим крупнокалиберным зенитным пулеметом ДШК, предназначенным в первую очередь для уничтожения фаустников, зацепился за трамвайные провода и тащит за собой их и сорванные с оснований трамвайные столбы. В конце улицы ожесточенное сопротивление нашей колонне оказывают САУ Хетцер – немецкая самоходка, истребитель танков, и вкопанный в землю «Тигр».

Армады наших самолетов летели к центру Берлина и бомбили там позиции противника, такие же армады возвращались обратно – уже отбомбившиеся. Летчики Геринга к этому дню потеряли почти все свои самолеты, они не могли оказать сопротивления нашей авиации в воздухе и теперь засели в окопы и за баррикады и воюют, как простая пехота. От гула моторов, лязга гусениц и грохота взрывов трепещет земля. Вой снарядов, особенно от стоящей за нашей спиной батареи 76-ти миллиметровых пушек, канонирующих отрывистыми, резкими залпами, въедается в уши, словно буравчики, высверливая перепонки и оглушая начисто. Осколки снарядов разлетаются на десятки метров вокруг, тонко визжат рои пуль. Повсеместно полыхают пожары, но тушить некому. Хорошо, что уже второй день идет нудный, непрекращающийся дождь, он прибивает кипящее море огня, иначе этого пекла можно было бы не выдержать вообще.

Вот первый справа танк подбит. Фаустпатрон поразил боеукладку, и танк мгновенно взорвался, ничего живого в нем и возле него не осталось. Экипаж погиб мгновенно, без мучений. На его место выдвинулся танк из второй линии. Он обвешан матрасами – импровизированная защита от фаустпатронов. Но тут же достается и ему – прилетел очередной такой патрон – и матрас разлетается в клочья, но броня цела, на ней остается лишь оплавленная вороночка – «засос ведьмы» – так называют этот след смерти танкисты. В ту же минуту из прикрывающего танка снаряд бьет по черной глазнице окна, откуда стрелял фаустник. Остаток стены дома с надписью белой краской по всему фронтону: «С нашим фюрером – к победе!» обрушивается, а стрелкА ударной волной подбрасывает на несколько метров вверх, потом мертвое тело, словно тряпичная кукла, падает вниз под танковые гусеницы. По развевающемуся белому, теперь окровавленному, головному платку определяю – фаустником была женщина.