Ясновельможный пан Лев Сапега - Леонид Дроздов

требовала покаяния, может, поэтому он основал двадцать четыре костела [71, с. 386]. Впрочем, другие авторы, гораздо более авторитетные (например, А. Киркор в очерке «Историческая судьба белорусского Полесья»), называют цифру более весомую — семьдесят (!) костелов [88, с. 306].

Спор о месте Льва Сапеги в истории был начат еще современниками ясновельможного пана. Но, если одни отмечали его выдающиеся способности и называли «отцом и спасителем Отечества», то другие проклинали, полагая, что за дела свои он должен гореть в аду [67, с. 203].

После его смерти оценки стали еще категоричнее. Причем не только на словах. Дважды российские вандалы осквернили его прах, а в 1655 году даже выбросили гроб на улицу [43, с. 2]. Так они отомстили Льву Сапеге за участие в событиях Смутного времени и разорение их страны. Не имея сил расправиться с ним живым, московиты позволили себе издеваться над мертвым. Однако, как это ни прискорбно, такая месть была в обычаях тех времен. Нечто похожее, например, сделали с бальзамированной мумией кардинала Ришелье во время французской революции. Подобная судьба ждала многих из тех, кто опередил свое время или при жизни был недоступен для своих недоброжелателей.

С конца 90-х годов XVII столетия, к великому сожалению, наша неординарная и весьма противоречивая, но вместе с тем богатая и интересная отечественная история свыше трех веков и вовсе не признавала Сапегу — одного из руководителей старинного белорусского государства, реформатора и крупного общественного деятеля — как личность [43, с. 2]. И тому тоже есть свое логическое объяснение.

В это время языком межнациональных отношений в Речи Посполитой становится польский, конфедерация быстрыми темпами полонизируется и постепенно белорусско-литовское государство — ВКЛ — приходит в упадок. В XVIII столетии после трех разделов Речи Посполитой землями ВКЛ завладевает армия Российской империи. На протяжении почти ста пятидесяти лет, с 1696-го по 1840-й, перечеркивается все, что было достигнуто при участии Льва Сапеги. Белорусский язык утрачивает статус государственного. Приостанавливается деятельность высшего апелляционного суда — Литовского трибунала. Упраздняется церковная уния (с 1839 года униаты под давлением российского самодержавия переходят в православие). Великий князь ВКЛ и король польский Станислав Август Понятовский отрекается от трона, Великое княжество Литовское теряет независимость, его земли становятся губерниями Российской империи. В 1840 году указом императора Николая I приостанавливается действие Статута ВКЛ 1588 года, объявляется нежелательным применение в печати названий Литва и Беларусь.

Камня на камне не оставляют от наследия Льва Сапеги сначала господа поляки, а затем российское самодержавие. Они в равной степени прилагают максимум усилий, чтобы стереть память о защитнике белорусчины. И эти энергичные действия достигают своей цели.

Только в ХХ веке предпринимаются первые попытки вернуть имя Льва Сапеги в белорусскую историю.

М. Шкялёнок в 1933 году в статье «В трехсотлетнюю годовщину смерти великого канцлера Льва Сапеги» проводит глубокий анализ сделанного ясновельможным на ниве национального возрождения: «Деятельность Сапеги не спасла Великое княжество и белорусскую культуру от позднейшего упадка. Объясняется это теми очень большими противоречиями внутренней жизни Великого княжества, которые даже Сапеге, несмотря на достойные удивления усилия с его стороны, не удалось уничтожить. И все-таки эпоха Сапеги навсегда останется в истории белорусского народа и его культуры золотой порой, а мощная фигура великого канцлера будет ярким примером больших творческих устремлений, скрытых в белорусском народе» [76; 75, с. 291] (пер. наш — Л. Д.).

Такой взгляд на наследие Льва Сапеги возможен в государстве, которое придерживается демократических принципов «сапежинского» статута. Статья М. Шкялёнка печатается в столице свободной Литвы — Вильно, которую все больше отождествляют с Великим княжеством Литовским.

Надо сказать, что именно М. Шкялёнок, вольно или невольно, стал прародителем некоторых исторических мифов о Сапеге. В частности, главные достижения ясновельможного этот исследователь связал непосредственно с должностью великого канцлера. С его подачи большинство белорусских авторов будут соотносить личность Льва Сапеги как раз таки с этой должностью, считая ее наивысшей в государстве.

За время Советской власти в Беларуси имя Льва Сапеги упоминалось только в связи с принятием третьего Статута ВКЛ и Брестской унии. Однако вместо слов благодарности в адрес Сапеги сыпались обвинения. Белорусские историки и писатели вменяли ему в вину полное с его подачи порабощение крестьянства шляхтой и духовное притеснение римско-католической церковью.

Наиболее яркую оценку деятельности Сапеги через теорию классовой борьбы дал писатель М. Садкович: «Уже третий год разъезжали по деревням и городам воеводские тивуны, трубили в трубы, сгоняли народ посполитый на площади и с высокого места провозглашали королевскую милость. Новый Статут. Указом Сигизмунда Вазы, короля польского и великого князя литовского, в господскую неволю попали не только землепашцы, но и их дети, и дети детей. А кто сбежал от пана, хотя бы и через год находили, приводили к тому же господину, и он имел право наказать беглого как хотел, без суда и защитника. Не было времени ужаснее и хуже. Крепостному „вотчиннику“ уже не хватало дней на неделе „исполнять барщину“. Ночь и ту отнимали у бедных страдальцев, принуждая нести службу и караульную, и пешую, и конную. Паны, магнаты доводили крестьянство до нищеты, но еще решили надеть узду и на души посполитых людей» [112, с. 398]. В общем, и Статут 1588 года, и Брестская уния расценивались как самое плохое, что было в истории белорусов. Но ждать другого взгляда и не стоило. Цитируемая книга впервые была издана в 1956 году. В то время, если кто-то и осмеливался на собственную точку зрения, которая не совпадала с линией коммунистической партии, за пределами собственной кухни вряд ли ее озвучивал.

Чуть позже, в 1973 году, небольшой, всего несколько строк, биографический материал о Сапеге был размещен в Белорусской советской энциклопедии: «…один из организаторов Литовского трибунала, под руководством которого закончено составление Статута Великого княжества Литовского 1588 года» [7] (пер. наш — Л. Д.). Иными словами, сторонник сильного правового государства, в котором «должны царить законы, а не личности». Текст этой заметки, конечно же, не выражал отношения белорусской науки к Сапеге, но вступал в явное противоречие с куда более категоричной информацией о фамилии в целом: «…были жестокими угнетателями белорусского, литовского и украинского народов». Неужели Лев Сапега являлся жестоким угнетателем? Наверное, версия автора статьи в энциклопедии 1973 года звучит не совсем убедительно, поэтому закономерными представляются вопросы, заданные А. Мясниковым: «А действительно ли были угнетатели? И кем, наконец, был самый знаменитый, талантливый и мужественный из Сапег — Лев?»