Дуб и кролик - Мартин Вальзер

Горбах. Разве я не запретил тебе, Алоис, давать кроликам еврейские имена? Если ты и дальше будешь так поступать, тебя никогда не примут в хоровой кружок...

Алоис. У меня просто такая привычка осталась еще со времен лагеря. Я могу только сослаться на унтершарфюрера Шёка, который нам приказал так называть кроликов. Каждый раз, когда в лагере на одного еврея становилось меньше, унтершарфюрер говорил нам, что такое-то и такое-то имя освободилось. А когда эсэсовцы желали отведать жаркого, они приходили ко мне, потому что я занимался кроликами, и говорили: «Дай-ка мне Веньямина или Морица!»

Горбах. Несмотря на это, Алоис, ты должен немедленно перекрестить своих кроликов. Может произойти недоразумение.

Алоис. Но тогда я, с вашего разрешения, сошлюсь на унтершарфюрера Шёка, господин крейслейтер.

Горбах. Его же никто не знает.

Алоис. Это ошибка! Его должны были бы знать все. Сам фюрер однажды в Бюкебурге пожал ему руку. (Встает по стойке «смирно».) Сам фюрер, господин крейслейтер.

Горбах. Ах, Алоис, фюрер сейчас далеко. Пошли.

Алоис. Вверх или вниз?

Горбах. Вверх. И если появится патруль, тебе придется туго. Понимаешь? Я скажу, что ты сбежал, а я за тобой погнался. Вперед, руки вверх, по крайней мере подними одну руку.

Алоис. Так точно, господин крейслейтер.

Горбах. И никаких попыток к бегству, понятно?

Алоис. Так точно, господин крейслейтер.

Идут вперед.

Горбах. Как только мы снова очутимся в районе Брецгенбурга, ты сможешь опустить руку. Не так быстро... Алоис... Если ты вздумаешь удрать, я выстрелю. Понятно? (Достает пистолет.)

Алоис. Так точно, господин крейслейтер.

2. Дорога на вершину Дубовой горы.

По крутой дороге слева направо поднимаются трое нагруженных фольксштурмистов и член гитлерюгенда Ценкер. Таща за собой велосипеды, они скрываются направо.

За ними медленно следуют пленные: поляк Ежи и кельнерша Мария. Они тащат прицеп, нагруженный продуктами, котлом и ящиками с вином. За прицепом идет Машник. По всей видимости, он является сторожем пленных. По костюму мы узнаем в Машнике кельнера, но на рукаве у него повязка фольксштурмиста.

Машник. Так, а теперь я командую: отделение, стой! У меня руки чешутся сервировать завтрак. Должно быть, уже пять минут первого. (Вынимает часы.) Ну, что я сказал: шесть минут первого. Хорошо я теперь выгляжу, нечего сказать! Вокруг ни одного крейслейтера, которому я мог бы подать завтрак. Ну, вы там, устраивайтесь поудобнее!.. Приказа развязать вас дано не было. И даже не дали приказа накормить вас. Так для кого же мне теперь сервировать стол? Черт побери, вот так положение! За тридцать девять лет службы такое случилось первый раз: пять минут первого — и никого нет, кому можно подать завтрак. Обычно я начинаю ощущать голод только четверть третьего, но в данной ситуации у меня нет другого выхода. Война есть война. Машник, ты должен с этим примириться. (Снимает с прицепа продукты. Расстилает на пеньке салфетку и расставляет легкую закуску.) Может быть, вы пока немножко отвернетесь в сторону, а то мне совсем кусок в горло не пойдет. Мария, слышишь, что я сказал? Смотреть в другую сторону! Это приказ. (Вздыхает.) Тяжелый это крест — подавать самому себе. Все одно что самого себя целовать. (Ест с отвращением. Разглядывает каждый кусок.)

Ежи и Мария следят за ним голодными глазами.

(Не замечая этого.) Да, Мария, красивый парень твой поляк. Если хочешь его немножко приласкать... Я не смотрю. (Взглянув на них.) Смотреть в другую сторону! Что я сказал! Черт возьми, ну давай, поцелуй его. Может статься, это в последний раз!

Мария и Ежи молчат.

Это же не моя вина, что вас сцапали. Для чего тебе нужно было открывать дверь и пускать их в комнату, когда у тебя находился поляк?

Мария. А откуда я могла знать, что Анна такая подлая и сразу донесет на меня? Все оттого, что она мне просто завидует. Ее Алоис никуда не годится.

Машник. Не обязательно было для этого связываться с поляком.

Слева выходит Анна. Легкое пальто распахнуто, виден фартук кельнерши.

Мария. Нате вам... пожалуйста... Явилась благородная подруга. Желает теперь поразвлечься. Поглазеть, как крейслейтер будет брить меня наголо.

Машник. Кого я вижу! Анна! (Вскакивает с места.)

Анна. Мне нужно с тобой поговорить, Машник!

Машник. Всегда к твоим услугам, Анна. Проходи. Садись. Может быть, слегка закусишь?

Анна. Нет, я не хочу есть. (Смотрит на Ежи.) Мог бы ты развалиться здесь как ни в чем не бывало, если бы довел человека до такого несчастья?

Машник. Я предлагаю тебе, Анна, немножко успокоиться. (Поворачивает ее спиной к Ежи.)

Анна. Что ты на меня так смотришь, как будто хочешь что-то выведать? Я же этого не хотела, Машник. Она сама хотела почваниться, показать мне, как он лежит в ее постели. А теперь все смотрят на меня, указывают на меня, Машник. Я не пойду больше вниз. Пусть госпожа крейслейтерша найдет себе другую акушерку. Ты можешь сказать об этом самому крейслейтеру. Я останусь в лесу, пока не придут французы. И работать не буду. Лучше уж прислуживать французам, чем помогать другим людям производить на свет детей. Скажи это крейслейтеру. Скажи ему, что у меня стали ненадежные руки. Держать стаканы у меня еще не пропала сноровка. А ребенка я могу уронить. Скажи ему: Анна боится. Она себе больше не доверяет. (Шепотом.) А что с ними сделают?

Машник. Мне приказано доставить их в главный штаб, который будет размещен на вершине Дубовой горы.

Анна. А потом?

Машник. Ей, я думаю, придется поплатиться волосами, а ему, боюсь, это обойдется дороже.

Анна. Тогда отпусти его.

Машник. Чтобы веревка мне самому досталась?

Анна. Погибнуть из-за такого ничтожества, Машник! Подумай только. Он этого не заслужил.

Машник. Это ты должна была раньше сообразить.

Анна. Я на него не доносила.

Мария. Но к хозяину «Льва» ты с этим сунулась. А что он на сто пятьдесят процентов проверенный, тебе было известно. Если с Ежи что случится, это будет на твоей совести, так и знай.

Машник. Будь я на твоем месте, Анна, я бы совсем не смотрел в их сторону.

Слева появляется доктор Церлебек, он тащит мотоцикл. На нем черная эсэсовская форма. На руке — повязка Красного Креста.

Подъем! Устроили себе отдых. Я этого не потерплю. Приказ есть приказ.

Мария и Ежи встают.

(Делает удивленное лицо.) Ах, это вы, господин доктор! Хайль Гитлер, господин доктор! Что случилось? Сгорела свеча или что другое? (Бежит к доктору Церлебеку.)

Анна прячет в карман плаща нож, которым Машник резал хлеб.

Д-р Церлебек. Привет, Машник! Что за свиньи! Дать мне такую машину! Вы в этом что-нибудь понимаете?

Машник. С вашего разрешения, ничего не понимаю, господин доктор. Но я могу подать господину доктору легкую закуску.

Д-р Церлебек. Я должен спешить на вершину, Машник.

Машник. Я слышал, что дорога туда очень крутая.

Д-р Церлебек (строго). Я ждал Алоиса. Он же знает, что должен являться по понедельникам для обследования.

Анна. Он ушел с крейслейтером.

Д-р Церлебек. А почему же мне тогда не позвонили? Не извинились? Вы хотя бы заполнили мой опросный лист?

Анна. Ваши вопросы — сплошное свинство. На них мы не будем отвечать.

Д-р Церлебек. Но поймите же, госпожа Грюбель, ваш муж был в лагере. Значит, он представляет типический случай. Весь опыт пойдет кошке под хвост, если я не получу нужных данных. Вы постигаете это, Машник?

Машник. Я должен сказать: так точно.

Анна. Вы думаете, что можете обращаться со мной так же, как с моим мужем?

Машник. Она в полном упадке, господин доктор. Сами видите. Сегодня утром она была еще вполне благоразумна и донесла на Марию, потому что та спала с поляком у себя дома. Согласно приказу поступила она и доложила. Но сейчас она попросту не в себе.

Анна, все это время смотревшая на Ежи, внезапно поворачивается к доктору Церлебеку и падает к нему на плечо. Он ниже ее ростом.

Анна (рыдая). Господин доктор... Не делайте ему ничего дурного.

Д-р Церлебек (беспомощно). Вот тебе и на. Типичная женщина. Совершенно типичная. Сначала так. Потом этак.