Иначе жить не стоит - Вера Кетлинская

Разрывов не слышно, только видны взметы жирной земли — справа, слева, чуть впереди, опять справа. Еще раз взметнулась земля, ударив мокрыми комьями по крыше машины.

— Проскочили! — облизывая губы, сказал водитель, когда по сторонам встали дубы.

Холодная огненная вспышка возникла совсем близко, справа, и несколько дубков, роняя землю с корней, взлетели кверху, а потом начали оседать к обочине. Игорю показалось, что дверца машины распахнулась и тотчас захлопнулась, ударив его выше локтя.

— Проскочили, — подтвердил он, когда, почти не сбавляя скорость, машина свернула с дороги на проселок к штабу.

— Я уж думал — покойник! — весело сказал водитель. — Закурим?

Игорю хотелось потереть ушибленную руку, он попробовал это сделать, но невыносимая боль пронзила его тело до кончиков пальцев на ногах. Он еще подумал: закурить! — но к горлу подступила тошнота, и он начал валиться влево, на водителя.

Матвей Денисович взбирался по тропе неутомимым шагом старого изыскателя. За его спиной прерывисто дышал Юрасов, по шуршанию осыпи было понятно, как неточен его шаг.

— Последняя сопка! — ободряюще крикнул Матвей Денисович.

Она казалась невысокой, эта последняя сопка, но карабкались еще минут сорок. Юрасов все еще спотыкался.

И вот — перевал.

Какой простор вокруг! Куда ни поглядишь, курчавится и сияет зеленым многоцветьем тайга. Внизу — широкая падь с поблескивающей речкой, тут речка выглядит мирной, но километрах в трех отсюда она водопадом кидается со скалистого обрыва; издали, среди темных скал и хвои, водопад кажется струей чистого серебра, а прислушаешься — струя ревет грозно и беспокойно. Она — могучая сила, и в самый короткий срок ее нужно превратить в рабочую энергию для двух заводов, что уже поднимаются вон за теми сопками…

Юрасов белоснежным платком вытер лоб и шею, распахнул кожаную куртку — из-под куртки выглянула накрахмаленная рубашка, щегольской узел галстука. Рубашка, галстук и бархатистая серая шляпа при кожанке и охотничьих сапогах — это нелепое сочетание у Юрасова не казалось смешным.

— Мы облазили сто километров вокруг, — сказал Матвей Денисович, — лучшего створа не найти. И всего двадцать три километра по прямой…

Ему хотелось услышать похвалу знаменитого гидротехника, но Юрасов заговорил о другом:

— Завтра же потянем сюда временную линию передачи. Обрубим ветви с сосен — вот и столбы. Станцию будем строить ряжевой конструкции, все, что можно, — из местных материалов. Бетон — только на фундамент. Сегодня главная задача — дорога! Оборудование на себе не потащишь.

— Дорога строится с двух сторон. Все силы — там. Мои изыскатели тоже добровольно пошли, вместо отдыха.

И, опять не похвалив, Юрасов сказал:

— Вас мы скоро перекинем на Иртыш, большое дело там начинается.

Он первым пошел вниз по петляющей тропе. Услыхав голоса, заторопился — и вдруг замер над кручей.

С кручи был виден карьер, откуда брали гравий, и участок строящейся дороги, перерезанный речкой. Множество женщин и девчат, в низко повязанных платочках, в мужских сапогах, нагружали тачки и бегом, бегом, бегом гнали их по доскам на трассу, вываливали гравий и тоже бегом гнали пустые тачки к карьеру. Вот две тачки сцепились бортами, одна опрокинулась… Девчата переругиваются неистовыми голосами. Сзади напирают другие, тоже кричат во весь голос… У речки начали ладить мост. И там почти все — женщины и девчата. Вот группа подтягивает на волокуше толстое бревно. Маленький старичок прораб, прошедший с Юрасовым все стройки, пытается помогать и ритмично выкрикивает:

— Е-ще р-р-раз! Е-ще р-р-раз!

Юрасов проводит рукой по лицу. Глаза его влажны.

— Боже мой!.. Помните, на Волховстрое? Тачки… артели… салазки… Сотни людей в котловане и три деррика, да и то деревянные… Уже на Днепре все было по-другому.

Они стоят рядом, сразу постаревшие: резче морщины, тусклее глаза. Большое двадцатипятилетие труда — это их молодость и зрелость. Годы поисков и усилий воплощались в гидростанции, заводы, города. Казалось — на века…

— Только подумать, что ее взорвали…

Юрасов не докончил, но Матвей Денисович и так понял. Столько раз он пытался, сквозь боль и гнев, представить себе светлую красавицу — днепровскую плотину — в развалинах, и не мог.

— Где-то в тех местах воюет мой Игорь…

Это он пытался представить себе много раз на дню — дымные поля сражений и воюющего сына. И тоже не мог — нынешние бои мало похожи на бои его юности. Теперь воюют моторы, моторы, моторы. А значит, и заводы, что поднимаются за теми сопками. И вот эта кустарная гидростанция, воздвигаемая женскими руками.

Волокуши застряли на взгорке. Девчатам никак не сдвинуть их. Впрягаются, тянут, толкают сзади…

— А ну, взя-ли! А ну, друж-ней!

Матвей Денисович тяжело скатывается вниз и пристраивается в упряжку, подставив плечо под веревку.

Юрасов крутит шеей, будто тесен стал воротничок, потом легкой походкой, как всегда прямой, подтянутый спускается вниз и тоже подставляет плечо и тянет, тянет изо всех сил…

— Взя-ли! Взя-ли! По-шла-а!

Когда он входил в кабинет, гордо развернув плечи под замызганным ватником, всегда казалось, что он тут главный, и начальник становился суетлив. Но сегодня он забыл расправить плечи.

— Гражданин начальник, я еще раз прошу и требую…

— Садитесь, Егор Васильевич, и отбросьте формальности, когда мы одни.

— Александр Антонович! Что меня держит здесь — ошибка или преступление, — этого я касаться не буду. Но меня не имеют права… я не могу сидеть тут в безопасности, когда немцы в Донбассе и на Волге. Я имею право защищать… умереть за мое! Мое!

— Вы знаете, все, что я лично мог… Я поставил вас во главе мастерских. Вы даете оборонную продукцию.

— Ее выпустят и без меня! А если бы я… если бы меня перебросили в Донецк… Как бежавшего из лагеря, понимаете? А свои меня знают, они никогда не поверят, что Чубак… Я же могу столько сделать!

Начальник вздохнул и развел руками.

Чубаков поглядел на него и уже безнадежно повторил:

— Когда немцы в Донбассе и на Волге… Я мог бы столько сделать!..

Привез посылку тот же сержант, что и в прошлый раз. Сержант, который нарочно подчеркивал:

— Подполковник интендантской службы послал…

— Подполковник интендантской службы приказал…

Никто, кроме него, не называл так Костю. Говорили просто — подполковник. А этот исполнительно играет глазами и думает про себя… что он думает?

Она еще не успела распаковать посылку, когда в кабинете зазвонил телефон. Теперь, когда всё и все сдвинулись с мест, а частные телефоны мало где работали, это случалось редко.

Многоголосый шум хлынул ей в ухо; телефонистка грозно предупредила: «Вызывает Куйбышев, не отходите!»; потом очень долго не соединяла с Куйбышевом, а кто-то далекий кричал: «Отгружаю три вагона! Три вагона!» Настойчивый женский голос требовал: «Небольшую статью, строк полтораста, но покрепче!», а другой женский голос молил: «Приезжай хоть на один день, ты же можешь, на один день…» И вдруг без предупреждения раздался совсем близкий голос отца:

— Людмила? Сегодня мне сообщили, что под Обоянью убит Анатолий Викторович. Ты слышишь? При нем нашли твою фотографию. Я подумал, что все-таки следует известить тебя.

После паузы голос добавил:

— И еще убит Арон. Под Ленинградом. Ты, очевидно, здорова? Ну, вот и все.

И сразу — щелчок разъединения.

Люда на цыпочках вышла из кабинета и села на диван, оттолкнув раскиданные по нему свертки. Хотелось зареветь — и не получалось. Стукнула себя кулаком по колену и сказала:

— Дрянь!

Прислушалась к себе: ужасно ли это? Удивилась, что нет, не очень. И снова побелевшими губами шепотом сказала:

— Дрянь!

Грязный до черноты мальчишка толкал перед собою тачку с углем. Обычный мальчишка, раскопавший на терриконе куски угля и спекшуюся угольную пыль.

— Мальчик, продай угля! На кукурузу сменяю!

Катерина выглядывала через забор, окружавший землянку. Землянка давно скосилась набок и совсем вросла в землю; забор, сбитый из разномастных трухлявых досок, грозил обрушиться. Забор не укрывал Катерину, видны были ее старая, рваная кофта и шахтерские штаны. Нечесаная, на щеках сажа.

— Чего смотришь? — улыбнулась она прежней быстрой улыбкой. — Так теперь верней. Заходи во двор.

Мальчишка протолкнул тачку в узкую калитку. Развернуть ее тут негде, придется вытягивать назад… Катерина быстро набрала угля в ведро и пошла в комнату. На кровати спала девочка — розовые щеки на чистой, странно чистой наволочке. Катерина засунула руку под подушку, что-то быстро вложила в ведро, еле слышно сказала:

— Половину отдай Сверчку. Разбросать сегодня ночью. Наши близко… А домой не ходи.