Иначе жить не стоит - Вера Кетлинская

— Мне не жалко! — воскликнул Игорь, устремляясь к девушке. — Только я уж сам, руки перемажете.

Девушка выпрямилась, он увидел в луче света, падающем с веранды, ее гордое лицо и горячие, лукавые глаза.

— Попробуйте, — сказала она. — Такое чудо техники построили, так неужто самовар раздуть не сумеете!

Он с удовольствием слушал ее мягкий южный говор, так пленявший его, москвича, в этих новых для него местах. Ожесточенно сжимая в гармошку и разжимая голенище, он старался припомнить, что рассказывал Никита о своей семье, одна у него сестра или две и о какой говорилось свадьбе. Теперь он знал, что именно эта девушка милей, и жених был здесь лишним. Но жених оказался тут как тут.

— Давайте я. Вы ж с дороги…

Угли не раздувались, Игорь охотно отдал сапог, и в новых руках сапог так бешено запрыгал, что в самоваре разом вспыхнуло алое пламя.

— Сапог-то отдай, Вовка, не скакать же гостю на одной ножке, — сказала девушка. — И углей подложи. Пойдемте в дом, Игорь… простите, не знаю, как по батюшке.

— Откликаюсь на Игоря без батюшки.

— Ну, пошли, Игорь просто так.

Вовка мрачно смотрел, как они шли по двору, перекидываясь шутками, поднялись на веранду, но не вошли, а остановились у двери, и этот кудрявый парень зачем-то потянулся за абрикосами (ведь зеленые еще!) и притворялся, что ему нравится эта кислятина, а Катерина из его рук губами поймала абрикос и тоже сделала вид, что ей нравится… И откуда он взялся, строитель бабушкиных рыдванов?!

Когда Вовка внес на веранду самовар, приезжие с аппетитом уплетали ужин, а Катерина сидела напротив Игоря, подперев голову руками, и была особенно красивая — вызывающе красивая.

Мать приняла самовар и снова приросла взглядом к Никите. Широкоплечий, как отец, самый высокий и сильный в семье, Никитка рьяно перемалывал мясо крепкими зубами. Тщательно лелеемый чуб падал на лоб, прикрывая одну бровь и веселый глаз — самый его веселый глаз, которым он любил подмигнуть как раз в ту минуту, когда надо бы отругать его. Ох, Никита, совсем взрослый стал, и такой завидный парень, что девушки и там небось вьются кругом да около, хлопцы и там небось наперебой зовут в компанию!.. А ты и рад, Никитка? Это ничего, это молодость… Только удержался бы ты на той работе! Удержись, Никитка, пора научиться хоть какому делу, ведь двадцать третий год! Любо ли тебе там, сынок? Не слишком ли тяжело на этих буровых? Не слишком ли суров начальник?..

Сотни вопросов горели на губах у матери, но не задала ни одного: где уж тут, при всех!

Какой-то интересный разговор завязался за столом, так что и Павлушка Светов весь загорелся, и Костя сам не свой стал, и старик оживился — любит поговорить! Все приметила Кузьминишна, а вникнуть в разговор не могла: слишком устала она и от хлопотного дня, и от старания всех приветить, и от тревожного предвкушения предстоящих разговоров с глазу на глаз и с сыном, и с этим его начальником — каков-то он, что за человек? Ведь ему одному, каков бы он ни был, до конца поверит Кузьма Иванович.

Сколько раз старалась она представить себе человека, который должен «хоть кнутом, хоть вожжами» зажать ее сына в кулак. И вот он сидит перед нею, ширококостный, сутулый, бритоголовый, пьет третий стакан крепкого чаю и молчит. Не улыбнется. Бирюк бирюком. Как под таким работать?..

И вдруг бирюк отставил стакан, в упор глянул на Аннушку и на сына, снова на Аннушку и снова на сына, спросил:

— А вы понимаете, геолог и гидротехник, перспективный смысл этой работы?

Игорь смотрел на отца выжидательно и почему-то недоверчиво, даже с досадой, Аннушка быстро и радостно ответила.

— А как же! — И стала пояснять, обращаясь к Кузьме Ивановичу и мужу. — Вы же знаете, что такое грунтовые воды для шахтеров. Пытка! А под нашей речонкой залегают мощные пласты угля, ее воды фильтруются через грунт и создают труднейшие условия для добычи («добыча» она произнесла с ударением на первом слоге, по-шахтерски)… А мы эту речонку берем и поворачиваем в новое русло, сами приказываем ей: иди сюда, тут ты вредить не сможешь!

Теперь и Кузьминишна поняла, обрадовалась. Посмотрела на Никиту — доволен ли он, что работает в таком важном деле. Никитка уплетал пирог. Может, и не слышит?

Кузьма Иванович тоже глянул на Никиту.

— Ну как, сын, интересное дело?

Никита перестал жевать, усмехнулся:

— Наше дело простое. Где прикажут бурить, там и бурим.

Кузьма Иванович поморщился, Игорь вызывающе сказал:

— А это и есть для нас самое главное — буровые работы.

Митрофанов фыркнул, но промолчал, только протянул стакан — еще чайку!

Палька Светов заинтересовался, на сколько километров новое русло, нет ли по пути городов и селений. Аннушка объяснила, чертя вилкой по скатерти.

— Да я не о том, — прервал Матвей Денисович, наклонив голову и выставив крутой лоб, будто собирался боднуть кого-то. — Эта речонка пустяшная. А не думаете ли вы, что настает пора распоряжаться, свободно и сознательно распоряжаться природой в интересах общества?

— Вот именно! — вскрикнул Палька.

— Ну а конкретнее? — спросил Саша.

— Я думаю: на нынешнем уровне техники государство может начать планомерное и масштабное улучшение природы в интересах своего экономического развития. Наша речушка — акт местного значения, не отражающийся на экономике и климате даже Донбасса, а ведь можно себе представить…

Кузьминишна начала терять нить разговора. Бирюк говорил словами, которых она не понимала, вернее, каждое в отдельности и разобрала бы, но, когда они соединялись все вместе в ученую речь, общий смысл ускользал от нее, и она снова со страхом подумала: нет, не сумеет бирюк живую Никиткину душу понять и обуздать…

Но тут у бирюка засветилось лицо: и угрюмые глаза, и сухие губы, и лоб, прорезанный белыми, незагоревшими полосками морщин, и щеки с пробивающейся седой щетиной — все засветилось, заиграло, и стало видно, что никакой он не бирюк, а чистый и горячий человек.

— Ты помнишь, Кузьма, Каракумы, а? Неделями песок на зубах, а? В волосах песок, в пище песок, а вода — будь у нас золото, мы бы его вес на вес обменяли на воду! Помнишь? Так разве мы не можем повернуть воду туда, в песчаные пустыни?

— В пустыни? — охнул Кузька.

— Голое небо над головой! Сутки, неделю, месяц — голое небо, без единого облачка. Раскаленное небо!.. А дать туда воду, ты понимаешь, Кузьма?! Облака будут! Ого-го-го! Конец голому небу! Засухе! Бесплодию пустынь!..

— Вон куда ты клонишь! — сказал Кузьма Иванович. — Оно бы и замечательно, да только как?

— Пожалуй, это осуществимо, — задумчиво сказал Саша. — В принципе.

— Конечно! — воскликнул Палька. — Но какую реку?

И что тут поднялось!

Дерзкие предложения посыпались одно за другим: уже и Волгу начали куда-то заворачивать, и Дон потревожили; кто-то махнул на Урал и тоже повернул — не горный хребет, а Урал-реку…

Катерина сидела, подперев голову рукой, устремив глаза поверх спорящих; поглядит на притихшего Вовку — и снова отведет взгляд.

— Двенадцатый час, папа! — вдруг резко сказал Игорь. — И пока нам важнее хорошо и в срок отработать данные по нашей речушке.

Он сделал упор на слова «хорошо» и «в срок».

Митрофанов-старший сразу осел, смущенно задвигался.

— Мы ж еще хотели Русаковского навестить. Гостиница от вас далеко?

Пошли мелкие разговоры о том, как проехать в гостиницу, условились, что завтра Митрофановы приедут обедать. Матвей Денисович говорил добродушно, но Кузьминишна видела: что-то в нем погасло. И она с недоброжелательством покосилась на Игоря: зачем он так?

Еще меньше ей понравился Игорь минутой спустя, Когда снова оказался с Катериной на крылечке.

Она хотела выйти, отвлечь Катерину, но тут же забыла об этом, потому что Кузьма Иванович и Митрофанов перед прощанием ушли вдвоем в комнату. О Никите разговор? Никита понял это и мгновенно исчез. Калитка не хлопнула, но уж мать-то знала, как ловко он перемахивает через забор и как нескоро возвращается.

Уход с веранды двух старших мужчин был сигналом, все разбежались кто куда. Собирая посуду, Кузьминишна слышала голоса и шепот во всех углах сада, узнавала: под сиренью шепчутся Люба с Сашей, на крыльце сидят, обнявшись, Липатовы, а по дорожке прогуливаются втроем Катерина, Вовка и этот приезжий. Катерина и приезжий непринужденно болтают, смеются, а голоса Вовки и не слышно.

Кузьминишна снесла посуду в летнюю кухню, постояла в раздумье — мыть ее или оставить до утра? — беспечно махнула рукой и пошла в сад — что я, хуже других? Все гуляют, а я буду гнуться!

Под вишней, на скамеечке, сидели Палька Светов и Кузя.

— Костенька, спать пора! — сказала Кузьминишна, ласково подтолкнув сына, и сама подсела к Пальке, обняла, засмеялась. — А тебе и парочки нет, кроме Кузьки?