Любовь и бесчестье - Карен Рэнни

И снова она заколебалась, потом помотала головой, будто собираясь прояснить сознание.

Председатель подался вперед и прошептал что-то не слышное Монтгомери.

Она не ответила, и председатель снова склонился к ней. На этот раз его голос прозвучал громче:

— Скажите: «Я отдаюсь на волю Братства Меркайи».

Она закрыла глаза, и ее голова качнулась вперед и опустилась.

Монтгомери сделал еще один шаг к ней, сознавая, что не может допустить, чтобы эта игра была сыграна до конца.

Толпа теснее сомкнулась вокруг нее, по-видимому, объятая желанием увидеть остальное. Мужчины за спиной председателя расступились, и стал виден стол, задрапированный белой тканью.

Монтгомери положил руку на рукоять пистолета, заткнутого за пояс куртки.

Четырехлетняя привычка никуда не выходить безоружным сегодня оправдалась. Нащупав под балахоном зеркало, он сжал его ручку.

В случае необходимости оно могло сыграть роль дополнительного оружия.

Монтгомери должен был спасти женщину, но, черт бы все побрал, если бы его это вдохновляло.

Вероника заметила, как трудно ей сидеть прямо, а тем более трудно стоять на коленях. Она силой заставила себя поднять голову, и от этого усилия голова закружилась. Пламя свечи, которую она держала в руке, окружало яркое белое сияние.

Возможно, ей не следовало пить то, что ей предложили.

— Этот напиток разгонит вечерний холод, — сказал кто-то, когда она вошла в дом.

— Я не пью спиртного, сэр, — возразила она.

Человек улыбнулся:

— Это не спиртное, моя дорогая, а просто кое-что согревающее.

Этот человек был так добр и красив, его синие глаза напомнили ей летнее небо в Шотландии. Вероника не хотела показаться грубой, поэтому приняла чашу и опустошила ее.

По воле случая Вероника подслушала разговор в табачной лавке, куда дядя Бертран послал ее за своим любимым табаком. И вопреки общепринятым правилам поведения обратилась к незнакомцу прежде, чем тот покинул лавку.

— Мы будем рады принять вас в наше Братство, — сказал он с улыбкой. — Очередное собрание состоится в первый вторник следующего месяца. Вы сможете прийти?

— Смогу. Благодарю вас.

Он назвал адрес, и Вероника его запомнила.

До сегодняшнего вечера дни катились медленно. Она дождалась, пока все уснут, и выскользнула через кухонную дверь. Скоро Вероника оказалась на шумной и людной улице, где наняла кеб, что уж вовсе не вязалось с поведением порядочной девушки и повлекло бы за собой наказание.

Теперь же она смотрела на председателя этого Братства, того самого человека, которого встретила в табачной лавке, и поздравляла себя с тем, что оказалась здесь.

Председатель взял у нее свечу, и тотчас же ее пальцы ощутили холод, как снежной зимой в Шотландии. Дадут ли ей одеяло, если она попросит? Слова уже сформировались в ее сознании, уже были на кончике языка, но упали в бездну, как только она попыталась их произнести.

Вероника подняла руку, потом замерла, зачарованная видом своих пальцев. Она поднесла их к лицу и пошевелила каждым, ощутив вдруг абсурдное желание рассмеяться.

— Встаньте!

Председатель отдал распоряжение, и ей следовало подчиниться, но ноги не держали ее. Ей помогли встать, потом убрали с дороги скамью. Вероника улыбнулась в знак благодарности, удивляясь тому, как ее губы онемели.

Двое мужчин крепко взяли ее под локти и подвели ближе к председателю.

Когда они ее отпустили, Вероника покачнулась. Опустив глаза, она увидела красивый кроваво-красный ковер и подумала, что он выглядит так, будто под ее ногами образовалась лужа крови.

Куда девались ее башмаки?

Председатель... — а слышала ли она его имя? — склонился к ней, как сарыч[2] с ветки, ожидающий смерти своей добычи. Он что-то сказал ей, но слова его затерялись в тумане, окутавшем ее сознание.

Когда двое мужчин подвели ее к столу, накрытому скатертью, в одурманенном мозгу прозвенел сигнал тревоги, но и это чувство опасности было далеким и неясным.

Председатель подошел к ней и, распахнув ее хламиду, стянул с плеч.

Вероника больше не чувствовала в нем доброты. Теперь он вызывал у нее ассоциации с чем-то острым: кошачьими когтями, клювом попугая, острием ножа. Она отступила назад и поняла, что двое мужчин стоят за ее спиной, преграждая выход.

Откуда-то послышался смех. Неужели смеялись над ней: над ее невинностью и легковерием? Или наивность и готовность верить в лучшее походили на глупость?

Ей не следовало сюда приходить, покидать дом дяди Бертрана.

Мужчина провел ножом по одежде, распоров ее от ворота до корсажа. Нож прорезал все слои ткани, включая дорогой корсет на китовом усе, унаследованный от матери, а также ее единственную сорочку, одну из немногих предметов одежды, привезенных из Шотландии.

Когда Вероника оказалась обнаженной, ее подняли и положили на стол. Глядя вверх на лепную розетку над головой, она подумала, что это, должно быть, сон. Самый страшный и непристойный из кошмаров, приснившихся ей.

Люди смотрели на нее. Вероника чувствовала их взгляды. Ткань под ее спиной была холодной. Она холодила ягодицы и бедра. Можно ли ощущать холод во сне? У нее замерзли обнаженные пальцы ног и кончик носа.

И снова раздался смех. Она была Вероникой Мойрой Маклауд, дочерью шотландского писателя и его возлюбленной жены. Отец всегда говорил: вопрос — продукт тренированного ума. Тогда почему над ней насмехаются за желание получить ответы на вопросы?

Комната вращалась вокруг нее, а холод становился все сильнее. Может быть, она умирает?

Вероника почувствовала, как ее ног коснулась ткань, и заставила себя поднять голову. Председатель стоял у дальнего края стола, поглаживая ножом тыльную сторону ее ноги. Вероника ощутила собственную дрожь, но не могла и двинуться.

Его рука обжигала кожу, раздвигала колени.

Находясь в полузабытьи, она слышала волчий вой. Но ведь в Лондоне нет волков. Взгляд уловил неясное движение, она повернула голову и увидела мужчину, дерущегося с председателем. Он кричал. Что-то металлическое, блестящее, похожее на красивый талисман мелькнуло в воздухе.

Двое мужчин присоединились к драке. Послышался гром, причем так близко, что Вероника на мгновение лишилась слуха. Небо обрушилось вниз, и его осколки осыпали ее.

Значит, Господь пришел спасти ее. Слава тебе, Господи!

Веки ее так отяжелели, что ей с трудом удавалось держать глаза открытыми.

Бог, разумеется, одерживал победу. Так и должно было быть!

Внезапно она оказалась в вертикальном положении. Нет, не то! Ее кто-то взвалил на плечо. Разве Бог носит грешников таким образом? «О Боже, я согрешила! Пожалуйста, прости меня!» В ее живот впивалось что-то твердое, оттесняя холод. Внезапно она почувствовала себя дурно и хотела предупредить об этом Бога.