Наследие - Бентли Литтл

«А мне-то почему не позвонила?» – снова мысленно спросил Стив. Почему предпочла пользоваться помощью посторонних людей, а не звонить сыну? Впрочем, Стив знал: об этом спрашивать – значит ее злить. А кроме того, сомневался, что хочет знать ответ.

– В тот же вечер его перевезли в Ветеранский госпиталь, – продолжала мать. – Оттуда мне позвонил врач. Отец и сейчас там, под наблюдением.

– А они понимают, что произошло? Почему он на тебя напал? Что с ним было – удар, какой-то… не знаю… какой-то припадок или что? – Стиву требовалось какое-то объяснение, название, ярлык, который сделает то немыслимое, что произошло с отцом, чуть более реальным.

Мать кивнула.

– Да, врачи думают, что он перенес инсульт. И надо сразу тебя предупредить: говорит он по большей части бессмыслицу. Что-то перемкнуло у него в мозгу: самому ему кажется, что он говорит нормально, а на самом деле несет какую-то чушь. – На ее лице отразилась боль. – Тяжело это слушать…

– Но это не объясняет, почему отец на тебя напал.

– Верно. Поэтому он под наблюдением.

– Значит, в Ветеранском госпитале?

– Да, в Лонг-Бич. Он там уже лежал – с сердечным приступом, помнишь? Я не уверена, что там хороший уход…

– А сегодня что-нибудь было? Какие-нибудь новости? – спросил Стив. Он все не мог поверить, что мать целый день ждала, прежде чем с ним связаться.

Она покачала головой.

– Хочешь, я позвоню туда и узнаю?

Мать оскорбленно выпрямилась.

– Он напал на меня. Сломал мне руку. Называл меня… называл… я не могу повторить как… – Ее губы сжались в тонкую обиженную линию.

Отец обзывал мать какими-то непристойными словами?! Дико слышать. На памяти Стива он даже слова «черт» не произносил.

– Прости, – покаянно пробормотал Стив.

Разумеется, надо было догадаться! Мать обижена, что он не уделил должного внимания ее бедам. Хоть и сама заверила, что с ней всё в порядке, хоть и благополучно добралась домой, а отец сейчас заточен в психиатрическом отделении… Мать всегда была эгоисткой, и вряд ли возможно ее убедить, что в долгосрочной перспективе инсульт куда серьезнее сломанной руки.

Еще несколько минут они обсуждали травму матери – неловко, неумело: оба не привыкли общаться друг с дружкой наедине. Мать хотела сочувствия, однако на все вопросы отвечала, что с ней всё в порядке и беспокоиться не о чем. В конце концов, уже довольно жалким тоном, Стив спросил, чем может ей помочь: купить лекарства, сходить в магазин или, может, постирать, пропылесосить, еще что-то сделать по дому…

– Не нужно, я со всем справляюсь, – ответила она.

Стив взглянул на часы. Два часа дня – уже поздновато.

– Я съезжу к папе. Не хочешь со мной?

Мать покачала головой.

– Не могу, – проговорила она, и на лице ее промелькнуло странное выражение – сразу и смущение, и гнев, и испуг.

Телефона больницы у матери не оказалось, так что Стив позвонил в справочную службу, набрал полученный номер и попросил оператора соединить его с палатой отца. Дежурный ответил, что отец все еще под наблюдением и сейчас спит. Новостей о его состоянии нет, доктор будет чуть позже – и, конечно, встретится и поговорит со Стивом.

Най повесил трубку и снова взглянул на часы. Они с Шерри собирались сегодня вместе поужинать. Может, успеет смотаться в Лонг-Бич, вернуться и в шесть забрать ее из библиотеки? Нет, вряд ли: ведь ехать придется по шоссе в час пик…

Несколько секунд Стив раздумывал, как лучше поступить: отменить свидание с Шерри или сегодня поужинать с ней, а к отцу поехать завтра. Потом сообразил, что сам такой вопрос звучит на редкость красноречиво, устыдился, позвонил Шерри и сказал, что сегодня с ней встретиться не сможет – отец попал в больницу. Шерри заахала, даже предложила съездить в больницу с ним вместе; но тут он соврал, что уже в дороге, пообещал позвонить вечером и дал отбой. Не хватало только, чтобы Шерри увидела отца в таком состоянии!.. Затем он попрощался с матерью, ей тоже пообещал позвонить и узнать, как она, едва вернется домой, – и отправился в путь.

Ветеранский госпиталь в Лонг-Бич оказался многоэтажным зданием, со всех сторон окруженным громадной парковкой. Было в нем что-то от советских казенных учреждений – никакой красоты, строгая функциональность; унылые серые стены и грязные окна тоже не внушали особой бодрости. Стив несколько раз объехал больницу кругом, прежде чем нашел, где припарковаться: какой-то красный «Джип» прямо перед ним неожиданно попятился и освободил место. Дальше пришлось долго идти пешком, и его едва не сбил какой-то чудила на «Хаммере», гнавший по узкому парковочному проезду милях на пятидесяти в час. Наконец Стив вошел внутрь и поинтересовался, как попасть в палату 242 – к отцу. Неулыбчивый человек за конторкой ответил: «Это на втором этаже», – и махнул рукой в сторону лифта в дальнем конце почти пустого холла. В лифте Стив ехал один. Вдоволь поскрипев и повздыхав, престарелая машина разжала челюсти и выпустила его в огромный коридор, идущий, казалось, вдоль всего здания: в дальнем конце его смутно маячили человеческие фигуры.

В коридоре воняло. Воняло рвотой и лекарствами, какой-то химией и фекалиями. Стив продвигался по коридору, прикрыв нос и стараясь дышать через рот; но медсестры и санитары, попадавшиеся ему навстречу, должно быть, притерпелись к запаху и вовсе его не замечали. По обеим сторонам сквозь приоткрытые двери Най видел темные палаты со множеством кроватей: примерно так Стив представлял себе тюремную больницу. Мимо проехал пациент в коляске, без ног и с повязкой на глазу. Стив поспешно отвел взгляд, потом сообразил, что это может обидеть инвалида, взглянул на него, готовый улыбнуться. Пациент ответил ему сердитым взглядом своего единственного глаза и проехал мимо.

– Где мои таблетки?! – завопил вдруг кто-то в палате слева. В отчаянном вопле звучала такая боль, какую Стив и представить себе не мог; однако никто вокруг словно не услышал. – ГДЕ МОИ ТАБЛЕТКИ?! – снова завопил больной.

И в таком-то месте заперли отца?!

Наю здесь совсем не нравилось. А кроме того, в глубине души он боялся встречи с отцом. Да, из слов матери ясно, что мозги у него не в порядке, – и все же Стив представлял себе знакомую картину. Ему казалось: к тому времени, как он доберется до отца, тот придет в себя и, разумеется, во всем обвинит сына. Как обычно. Будет рвать и метать из-за того, что его перевезли сюда из Анахаймской больницы. Мысль эта была так неотступна, что, подходя к дверям палаты номер 242, Стив уже придумывал себе оправдания.

Таблички или чего-то подобного с надписью «Психиатрическое отделение» он нигде не заметил, так что поначалу даже подумал: произошла ошибка, отца положили не туда. Ведь он должен быть под психиатрическим наблюдением – а все пациенты, которых Стив здесь видел и слышал, страдали физически. Но потом сообразил: он же в Ветеранском госпитале. Естественно, тут кругом калеки. Должно быть, весь этот этаж и есть психиатрическое отделение.

Он постоял немного перед дверью, собираясь с духом, и заглянул внутрь. Палата оказалась небольшая, всего на троих – не как те барачного вида помещения, что остались позади. Отец лежал ближе всех к двери. Лампы в палате светили так приглушенно, что ровно ничего не освещали, однако света из коридора хватило, чтобы разглядеть: отец не просто лежит на больничной кровати – он к ней привязан. Глаза у старика были закрыты, дышал он глубоко и ровно. Стив приободрился, подошел к кровати и задернул шторку, отделявшую «комнату» отца от других пациентов.

Воняло здесь еще хуже, чем в коридоре; пришлось зажать нос. Кто-то из соседей отца явно страдал серьезными проблемами с кишечником.

– ГДЕ МОИ ТАБЛЕТКИ?! – снова завопил вдалеке беспокойный пациент, а еще один, дальше по коридору, завыл, как волк.

Но в палате отца было тихо, если не считать тихого бульканья какого-то аппарата по другую сторону от задернутой шторки. Спящий, отец выглядел бледным и изможденным – почти безжизненное тело. Ремни, пристегивающие его к кровати, очевидно, призваны были уберечь самого отца или окружающих от новых припадков ярости, а на деле усиливали ощущение, что перед Стивом лежит труп.

«Вот таким он будет, когда умрет», – подумал Най.

Он знал, что должен быть расстроен, опечален… но ничего не ощущал. Хотел хоть что-нибудь почувствовать – и не мог. Разве что стыд за свою бесчувственность. Стив пытался найти себе оправдания: говорил, что отец пожинает то, что посеял, что и в лучшие свои годы он был жестким, безжалостным человеком, никогда не упускал случая напомнить, что единственный сын горько его разочаровывает… Не помогало. В конце концов, Стив уже не ребенок и за свои чувства, поведение и действия отвечает сам.

Нет, кое-что он, конечно, чувствовал. Облегчение. Глядя на недвижное тело отца, Най радовался, что старик крепко спит и не может накинуться на него с упреками.

И за эту мысль Стиву тоже было стыдно.