Тимофеич и Дятел - Сергей Сабаев

– Ну а мне за науку? Итого шесть и выходит! – ухмыльнувшись, сказал Чапай.

– Обойдешься и без литра! – отрезал Тимофеич, нервно сглотнув и потушив окурок ногой, обутой в старую калошу на босу ногу.

Я решил больше не задерживаться. Пожав руки старикам, я отправился на реку, поэтому уж не знаю, чем там их разговор закончился. Но пока я шел, все думал: на кой человеку, страдающему бессонницей, будильник-дятел? Скорее дятлу нужен будильник-старик! И, улыбнувшись этим своим мыслям, я их оставил и полностью отдался рыбалке: услышал, как где-то в зарослях щука начала гонять молодняк, а потому тут и там то и дело слышались всплеск.

На следующее утро наша деревня получила уже два дятла. Один – дятел-птица – садился наверх слеги Тимофеича и начинал долбежку, а другой – сам Тимофеич – с черенком от лопаты снизу начинал охаживать жердь, чтобы отпугнуть птицу, сопровождая свои действия отборным матом. Все бы ничего, но все это происходило в четыре утра. После недельного противостояния человека и птицы, которое изрядно надоело всем соседям, к Тимофеичу пришло озарение в виде матерящийся бабы Веры.

– Ты что, старый, на старости лет совсем башкой ослаб? Что до птицы докопался? Что она тебе сделала? Уже целую неделю никому покоя не даешь! – сказала баба Вера, снимая высохшее белье с веревки.

– Да помолчи ты! Ты, со своим бабьим умом, этого не поймешь! – со всем мужским достоинством, на которое способен только поживший очень много лет старик, осек ее Тимофеич.

– Ах, туды растуды! Да куды мне… А ты уж постарайся! Объясни мне, дуре бестолковой, что это за блажь в голове твоей? – с ехидством и обидой в голосе парировала баба Вера.

– Ну смотри: дятел мне слегу передолбит, придется новую ставить. А это ж расходы! Головой думать надо! – с гордостью в голосе и полным удовлетворением своей мудростью закончил Тимофеевич свое поучение соседки, даже постучав сложенным кулаком по своей голове для пущего эффекта.

Тимофеич достал из кармана пачку сигарет, своих любимых, без фильтра, и коробок спичек. Прикурил, зажав зажженную спичку между ладоней, как бы закрывая ее от ветра, затянулся и выпустил небольшое облачко ароматного дыма. Он ждал похвалы и восхищения его прозорливостью, но тут же был разочарован: его подруга, баба Вера, взорвалась истерическим смехом, который продолжался около минуты. Просмеявшись, пожилая, но еще очень бойкая, женщина, опираясь на плечо Тимофеича, немного опешившего от такой реакции на его доводы, уселась рядом с ним на завалинку возле злосчастный слеги и, протирая глаза подолом фартука, спросила, не переставая заливаться от смеха:

– Это кто же, Тимофеич, тебя надоумил? Не твой ли дружок Чапай?

– Ну знаешь, что… Васька не такой уж и дурак! Иногда умные вещи говорит… – еще раз глубоко затянувшись, чтобы хоть как-то успокоиться, сказал Тимофеич.

– Ну да! Он и литр, наверное, с тебя взял? – протирая глаза от нескончаемого потока слез, прохохотала баба Вера.

– Литр – не так уж и много… Если этот петух недоделанный мне слегу сломает, придется потратить уже пять литров… – оправдывался Тимофеич, говоря совершенно расстроенным голосом, хотя уже сам начинал понимать, что он дал маху.

– Ваш дятел – бобер что ли? Ему это бревно лет двести долбить надо, а тебе, старый, два понедельника жить-то осталось! – продолжая смеяться, закончила баба Вера.

Ее заливистый смех разносился по всей округе. Именно он-то и напряг идущего проведать своего друга Василия Ивановича, который моментально сообразил, что его коварный план по раскрутке Тимофеича на литр раскрыт. Чапай подошел к калитке друга, заглянул через нее во двор, и, увидев там надрывающуюся от смеха бабу Веру, которая заметив его чуть не упала на землю от охватившей ее истерики, а рядом с ней совсем расстроенную физиономию Тимофеича, как вежливый человек, хотел в начале поздороваться, но слова приветствия так и застряли в горле. Вся деревня знала о норовистом характере Тимофеича, в комплекте с которым Бог наградил того не дюжею силой. Хоть и стар стал, но если ж доведешь, мало ли… Поэтому вместо «Привет!» Василий Иванович выдавил из себя:

– Тимофеич, ну ты это…

Тимофеич по началу этой пламенной встречи тоже был не многословен. Со словами «Ах ты ж, сморчок старый!…» Тимофеич потянулся за инструментом, которым он целую неделю боролся с дятлом. Заметив это движение, Василий Иванович не стал дожидаться рукопожатия старого друга и со словами: «Я зайду попозже…» пустился на утек. Праведный гнев Тимофеича позволил старику, не мешкая, броситься в погоню. На бегу толкая калитку и держа черенок от лопаты, как туземцы копье, обманутый друг совсем недолго гнался за своим обидчиком. Пробежав несколько метров, Тимофеич метнул свое оружие в обманщика и попал тому чуть ниже спины, прям по пояснице. Василий Иванович был обездвижен. Медленно и тяжело дыша, каратель подошел к другу и спросил:

– Ну че, хрыч старый? Будешь еще меня обманывать?

Вид у Тимофеича был такой, как, наверное, у Наполеона при победе под Ватерлоо. Василий Иванович, кряхтя и постанывая от боли, потирая раненное место, оперся на пасынок деревянной электроопоры, у которой его настиг снаряд, выпущенный рукой Тимофеича. Он, еле сдерживая смех, хотя ему и было больно, сказал:

– Не-е-ет… Сегодня больше не буду!

– Ах, ты ж еще издеваешься! Вот я тебя… – замахнувшись наотмашь, уже отдышавшись после погони, сказал Тимофеич. – И литр мне вернешь!

Сказав это, Тимофеич потянулся за черенком от лопаты, лежавшим чуть поодаль от места перемирия старых друзей.

– Верну! Верну-у-у! – закивал головой Василий Иванович. – Пенсия ведь только вчера была, всю еще не успел потратить. Вечером жди! Закуска с тебя!

– Ну вот и ладно.

Опираясь на свое копье, Тимофеич побрел к себе во двор.

Вечером того же дня, во дворе Тимофеича, у знаменитой слеги, был накрыт небольшой стол. Нет ничего лучше застольного перемирия! А стол – это ж, пожалуй, единственное, кроме гордости, что осталось крестьянину, то, что отнять у него, не возможно!

В центре этого стола стоял большой хрустальный графин, наполненный злосчастным литром ароматного, чистого, как слеза младенца, деревенского самогона. Рядом с ним стояла большая, похожая на ладью, посудина с горкой наполненная отварной и слегка обжаренной на сливочном масле молодой картошечкой. По соседству с этой парочкой располагались тарелочки поменьше, богато наполненные дарами с огорода Тимофеича: это были и розоватые, упругие, крупно порезанные помидоры, слегка посыпанные солью, и огурцы, порезанные вдоль пополам с диагональными насечками, чтобы лучше и быстрее просолились. На углу красовалась тарелка с порезанным разноцветным болгарским перцем. Конечно