Красная нить - Иван Андрощук

– В том, что мы видим и слышим, нет ничего удивительного, – вмешался в спор товарищей Корн Лекок, третий контактор. – Айвен, ты разговариваешь на интерлинге, однако и теперь в твоём голосе слышится простор казахстанской степи. Звучание голоса, фонетический состав языка очень зависит от среды обитания его носителей. Фонетика – это и есть мелодия наречия, музыка, которую мы, вникая только в смысловую сущность речи и засоряя её заимствованиями, разучились слышать. Но давайте вслушаемся в какое-нибудь древнее слово. Например, «дождь». В звучании слова «rain» англичанина больше, чем в томах этнографов; не меньше расскажет о немце слово «Regen». «Дождь», – говорит русский, и на смену германскому рокоту струй приходит колокольный звон, слышится глубокая, непереводимая ни в слова, ни в мысли грусть. «Дощ», – скажет украинец, и напряжённая звонкость становится мягким шорохом, а безысходная грусть непостижимым образом переходит в ласковый тихий вздох…

– А может быть, – предположил Айвен. – Здесь мы столкнулись с противоположным явлением – сохранив музыку, ариадняне полностью потеряли её смысловое наполнение?

– А это мы сейчас проверим. В нашем распоряжении – новый аппарат профессора Цыбули.

– Переводить – музыку?

– А почему бы и нет? Если музыка имеет семантическое содержание – традуктор нам переведёт её, если нет – поможет найти её источник.

Корн вышел и вскоре вернулся с небольшим сиреневым ящиком. Контактор утопил клавишу: из традуктора выдвинулись и начали быстро вращаться две небольшие антенны. Прошло минут пять, прежде чем антенны остановились и вошли обратно в корпус, и ещё столько же времени, прежде чем традуктор заговорил:

– Очень сложная программа. Не могу найти решения.

– Значит, в музыке всё-таки есть семантический подтекст?

– Это не смысл. Предназначение, сверхзадача. Не знаю, что. Их много. Они везде.

– Но где они? Где источник звука?

– Они везде. Источник звука – звук. Звук рождает звук, – традуктор умолк.

– Перегорел? – спросил капитан после минутной паузы.

– Думает, – возразил Копн, кивнув на огоньки, бегающие по пульту традуктора.

– Что бы это значило – звук рождает звук?

– Эхо?

– С эхом аппарат разобрался бы. Тут что-то другое…

– Быть может, музыканты – невидимы?

– Нет. При работе в звуковом диапазоне традуктор не реагирует на световые волны – он только слышит и анализирует то, что слышит. Кстати, традуктор, ты так ничего и не придумал?

Щёлкнула клавиша, и шкала пульта погрузилась во мрак.

– Обиделся, – усмехнулся Айвен. – Машины профессора Цыбули на редкость обидчивы. Я бы назвал это комплексом машинной неполноценности, – он повернулся к обзорному экрану. В стремительно возрастающие и низвергающиеся темпы вплёлся плавный, нежный, какой-то даже цветной мотив. – Смотрите…

Мерцающий туман между стволами скал растаял и открыл перспективу. В прогалах виднелась просторная равнина. Её зелёный простор делила надвое широкая ленивая река.

– А вот и равнина…

– Чуть-чуть промахнулись.

– Мы не могли промахнуться, – жёстко возразил Ван: он страдал тем же комплексом профессионального несовершенства, что и машины профессора Цыбули. – В этой местности вообще не было никаких гор.

– Значит, так, – сказал капитан. – Дарий, сообщи на Землю, что будем выходить. Об обстоятельствах особо не распространяйся – а то ещё не разрешат.

– Земля не отвечает, капитан.

Некоторое время люди ошарашенно молчали – только мощные волны музыки бились в стены ходовой рубки. Затем снова заговорил капитан:

– По инструкции в случае потери связи с центром мы должны: а) немедленно возвращаться и б) в особых случаях – действовать на своё усмотрение. Ответственность, а следовательно, и командование во втором пункте полностью ложится на капитана. Кто как считает – следует ли считать наш случай особым? – Бранзолетто обращался главным образом к группе контакта – и не только потому, что им надлежало решать вопрос о целесообразности экспедиции – но и потому, что в остальных членах экипажа он не сомневался.

– Конечно, следует. Не возвращаться же нам с пустыми руками только потому, что пропала связь.

– Я тоже так считаю.

– Надо высадиться. Осмотреть всё как следует, ощупать. Взять пробы. А то получается, что мы пришли в гости – и уходим, даже не постучавшись в дверь.

– Значит, решено. Кто пойдет?

– У меня разряд по альпинизму, – сообщил Отто Влипп.

– Хорошо, пойдём с тобой. Пристёгиваемся.

– Но, капитан! – запротестовал Корн. – В группе должен быть контактор!

– Контактор, контактор… Скоро к родной жене без контактора не подойдёшь. Ладно, кто из вас?

– Я, – сказал Лекок.

– Хорошо, пойдёшь с инженером. Осмотрите площадку. Спускаться вниз только при полной уверенности. Ни в коем случае не отстёгиваться. При малейшей опасности – катапультируйтесь. С Богом.

Фигуры в оранжевых скафандрах на конце тонкого, как нить, красного троса, быстро уменьшались, спускаясь по отвесному склону. 350, 360, 370, 380… – цифры на счётчике барабана мелькали, как будто это не люди спускаются вниз, а окованная железом бадья летит в бездонный колодец.

– Я вот о чем подумал, парни. Если музыка принадлежит аборигенам, если они нас так встречают – то может, и мы им ответим музыкой?

– В своём ли ты уме, Саймон? Крутить им нашу музыку? Ведь это позор на всю Галактику!

– Но капитан, – возразил Айвен. – Ведь наша музыка – это не только группа Карман и Барух Гробовщиков. У нас есть превосходные записи духовной музыки, Пет Говена…

– Нет, Айвен. Я имею в виду другое. Мы можем дать им прослушать запись их собственного радиопослания. Таким образом, они поймут, кто мы и зачем здесь.

– Неплохая идея, Саймон! – донёсся голос Лекока.

– Эй, Корн, как вы там?! – крикнул капитан.

– Мы на дне каменного ущелья. Прямо перед нами, в двухстах метрах – выход в долину. Никаких холмов, никаких предгорий – равнина начинается прямо у каменных стен. Как… как море. Разрешите разведку, капитан?

– Только ради Бога, будьте осторожны. Всё время поддерживайте связь.

– Будьте спокойны, капитан!

Саймон поставил кассету с записью звёздного сигнала. При первых его аккордах музыка ариаднян вдруг исчезла – но через несколько тактов хлынула вновь, с удвоенной силой. Бардадим закрыл глаза и ему привиделась другая равнина – степное раздолье где-то над Донцом или Ингулом. «Красная нить» вернулась, астронавты стоят на её площадке у открытого люка, со всех сторон бегут люди, тысячи радостных лиц, сияющие глаза, море цветов, приветственные крики слились в один ликующий фон. Фрагмент кончился. Саймон перемотал пленку и снова включил запись. «Нет!!!» – закричал Бардадим, но было поздно: в глубине ликования проскользнула странная леденящая струна, бегущий первым остановился и цветы выпали из его рук, за ним замедляли бег и останавливались другие – с печатью ужаса на бледных лицах, которые только что сияли от восторга. Бардадим невольно покосился на стоявшего рядом вместо лица капитана Паоло Бранзолетто – и вдруг увидел обезьянью морду, из которой рос огромный клюв ворона; затаил дыханье и потянулся за пистолетом – но обнаружил, что не может расстегнуть кобуру. Взглянул на руку – вместо человеческой кисти в рукаве его скафандра извивался конец скользкого пупырчатого щупальца.

Мелодии становились всё тревожнее; недоумение, разочарование и ужас достигли апогея, стремительные, дрожащие мотивы возникали, взвивались и таяли, словно языки адского пламени.

Тишина наступила вдруг – упала, точно занавес. Саймон недоумённо обернулся к Ступаку:

– Что с тобой, Бардадим? Ты что-то заметил?

– Повтор… нельзя было повторять. Они… они не знают повторов. Они восприняли это как… Как нечто жуткое. Очень жуткое.

– Такое встречается и на Земле, – послышался голос Корна. – В некоторых первобытных племенах люди приходят в ужас, когда видят на фотографиях себя или своих знакомых.

– Но речь ведь не о дикарях. Не могли же дикари послать сигнал в космос.

– Что касается обитателей Ариадны, то расстояние между нашими племенами может оказаться гораздо большим, чем несколько тысячелетий земной истории. Мы присвоили себе исключительное право понимать, объяснять, называть. Однако здесь многое так и останется для нас непонятным, необъяснимым и даже не поддающимся обозначению. И дело далеко не в том, что они опередили нас в развитии на тысячу или на миллион лет. Если из двух путников каждый идёт своей дорогой, никогда нельзя сказать, что один прошёл больше другого, пусть даже первый тысячу лет в пути, а второй только что покинул дом, – некоторое время Корн молчал, затем заговорил быстро и возбуждённо:

– Внимание! Кажется, мы видим источник музыки! Взгляните на северо-восток!

Все бросились к обзорному экрану. На равнине, километрах в пяти от корабля, клубилось закрученное в спираль облако мерцающего тумана. Сквозь оранжевую дымку виднелись искривлённые контуры необычных, ни на что не похожих строений. Сооружения эти невозможно было разглядеть – они постоянно переливались, меняли форму, точно узоры в калейдоскопе.