Говорящий кафтан - Кальман Миксат

― Бог с ним, ― отвечал сенатор весело. ― Каков же будет выкуп за мула?

― Цена без запроса, ― твердо сказал Чуда. ― Сто девяносто семь золотых!

У кечкеметцев волосы дыбом встали, а маленький Бабош подозрительно уставился на куруца: не шутит ли? Но загорелое продолговатое (чтоб его оспой побило!) лицо Чуды, до этого веселое, стало вдруг необычайно серьезным.

И все же кечкеметцы решились возражать:

― И как вам, господин начальник, не совестно требовать с нас такую уйму денег за какого-то несчастного мула! Да за этакую сумму, по крайней мере, четырех кровных арабских скакунов купить можно!

― Уступите, сударь, святого отца отдельно.

― А за мулом мы в другой раз приедем, ― пообещал Бабош. Дальнейшие дипломатические переговоры вел Гергей Дома, заявивший, что святые отцы все равно больше не смогут использовать мула в монастыре, поскольку он уже скомпрометировал себя военной службой в протестантском войске.

Но умнее всех оказался господин Поросноки, сразу же сообразивший, что куруцы хотят получить за игумена двести золотых, а историю с мулом придумали просто для потехи. Вытащив из кармана традиционный чулок, сенатор тряхнул спрятанными в нем золотыми монетами:

― Сто штук, как одна. Ни больше и ни меньше. Или деньги отвезем назад, или ― игумена. Все от вас, сударь, зависит.

― Не могу, ― упрямо покачал головой вожак куруцев.

― Вспомните, ваша милость, ― вмешался Бабош, ― что Иисуса Христа в свое время за тридцать сребреников продали. Отчего же за отца Бруно недостаточно ста золотых?

― Ишь начетчики какие! ― прикрикнул на парламентеров куруцкий вожак. ― Верно, Иисуса Христа продали за тридцать сребреников! А вот сколько христианство заплатило бы сейчас за то, чтобы спасти его от смерти, ― это вы знаете?

Наконец после долгих препирательств, стороны сошлись на ста золотых. Чуда внимательно осмотрел каждую монету, не опилена ли чеканка, проверил на звон, нет ли «трансильванского акцента» (в то время в Трансильвании делали фальшивые деньги). А когда все было улажено, кечкеметцам был вручен заметно отощавший отец Бруно, которого они и повезли с большим триумфом домой.

Однако не долгой была их радость. Едва депутация миновала Надькёрёш ― горбатые домики его еще виднелись в лазоревых вечерних сумерках, а с правой стороны уже показалась стройная кечкеметская колокольня, ― как впереди на дороге заклубилось облако пыли. Облако двигалось им навстречу.

― Что бы это могло быть? ― гадали члены делегации.

― Наверное, приветственную депутацию навстречу нам выслали.

― Речь будут держать, reverendissime[4]. Неплохо бы и ваше ответное слово подготовить.

У отца Бруно даже слезы на глаза навернулись.

― Бедная моя паства! О, как она любит меня! Страх как любит! Но кто же все-таки с речью будет выступать?

― Патер Литкеи, вероятно. Наш лучший оратор! Ну конечно! Я уже вижу его. Не иначе как он и идет впереди! Собакой мне быть, если не он это.

Незачем было Гергею Доме оборачиваться собакой, поскольку навстречу им действительно шел отец Литкеи ― его можно было узнать еще издали по широкополой шляпе и гигантскому росту. Только сопровождала его не приветственная депутация, а отряд турецких солдат, предводительствуемых висельником Али Мирза-агой.

― Добрый вечер, добрый вечер! ― крикнул турок, проезжая мимо наших кечкеметцев. ― Везете домой, добрые люди, своего попика? А мы ― нашего!

Ага захохотал, отец Литкеи воззвал громогласно: «Иисусе Христосе!» ― а отец Бруно помахал ему на прощание платочком:

― Выкупим и тебя, сын мой!

Вернувшись, отец Бруно действительно тотчас же приступил к сбору денег, необходимых для выкупа отца Литкеи. Вдова Фабиан, горбунья Галгоци и сухопарая Клара Булки вновь стали взывать к сердобольным мирянам:

―Не допустим, чтобы наш бедный монах погиб в руках у проклятых нехристей! Что подумает о нас христианство?

А там, где и такой довод не открывал кошельков, вдовушка Фабиан добавляла:

― И что станут говорить о нас в Надькёрёше?!

Разумеется, перед такой угрозой патриот Кечкемета не мог устоять и тут же раскошеливался на несколько филлеров. Словом, отец Литкеи вскоре тоже вернулся домой.

Все было бы ничего, если бы на том дело и кончилось. Но торговля попами настолько вошла в моду, что стоило какому-нибудь военачальнику ощутить недостаток в деньгах, как он тотчас же отдавал распоряжение:

― Мне нужен один кечкеметский поп! (На денежном рынке это означало вполне определенную сумму.)

Некоторое время добрые горожане покорно выкупали святых отцов. Наконец бургомистр Янош Сюч положил конец столь бесстыдной эксплуатации Кечкемета, безбожно заявив;

― Коли бог не выручает своих слуг, чего ради мы должны делать это за него? В конце концов они ему служат.

После того как несколько монахов остались на шее у похитителей, цена их упала до нуля, и завоеватели стали изыскивать другие ценности. Их-то не проведешь!

На Петра и Павла сольнокские турки ворвались в город и увели с собой возвращавшихся из церкви женщин: молодую супругу бургомистра, а с нею заодно и жену Гергея Домы…

Город заволновался. Дело нешуточное, земляки! С попами куда ни шло, с ними ничего не случится, пока они сидят в неволе, ожидаючи выкупа. А женщины ― совсем другое дело. Тут неладно получается.

Янош Сюч был столь огорчен происшедшим, что тотчас же отказался от должности бургомистра, продал один из своих каменных домов, и они вместе с Гергеем Домой отправились за женами. Сюч заплатил за свою дражайшую половину двести золотых, а Гергей Дома предложил за супругу только двадцать пять, если ее выпустят, или сто ― если турки навечно оставят ее у себя, с тем чтобы он мог жениться на другой. Зюльфикар-ага задумался на миг, а затем разочарованно сказал:

― Вези-ка ты лучше свою бабу домой, дружище!

Смятение объяло кечкеметцев, когда вскоре и куруцы совершили налет на город и похитили Вицу, дочь сказочно богатого Тамаша Вега, когда та гуляла на свадьбе у своей подруги. Прямо во время лётёгтете: танец был в самом разгаре ― кавалер Вицы, Михай Надь-младший, лихо вертел девушку, сжимая ее в своих объятиях, а та, грациозно покачивая станом, дробно отстукивала каблучками, ― как вдруг дверь распахнулась, и в дом ворвались гусары господина Чуды.

Что ж теперь будет, господи! Прямо с супружеского ложа скоро начнут похищать наших благоверных?! А тут еще в крымский хан грозится: дескать, и он точит зуб на десять самых красивых кечкеметочек. Да и будайские турки тоже каждую минуту могли заявиться.