Алекс и Адель. Рождество в Нью-Йорке - Манич Мария

По коже стекает вода, превращая мурашки в озноб, но наполняющая каждую клетку паника сильнее.

Зачем он пришёл?! Мы могли бы сделать вид, будто ничего не было. Да, точно. Именно это я и сделаю!

Выйдя из ванной на носочках, держусь подальше от двери и кричу, кривясь от того, как идиотски это звучит:

– Я… кажется, заболела! Лучше держись подальше!

Я чувствую его даже на расстоянии в два метра, поэтому отхожу от двери ещё на полшага.

– Твой язык вчера был у меня во рту, так что будем болеть вместе.

Возмущённо вскрикиваю.

Мы целовались?

– Кхм, да. И не один раз, – летит мне из-за двери.

Я что, спросила вслух?!

Понятное дело, мы целовались! А я ни черта не помню! Ничего! Такое возможно? Я сотни ночей представляла, как он меня целует, а теперь ничего не помню?!

– И мы… – пытаюсь выдавить из себя этот ужасный вопрос, но от стыда просто сгораю. – У нас было… ну… что-нибудь?

– Я не буду обсуждать это, стоя в коридоре, полном китайцев.

Его голос звучит напряжённо, несмотря на насмешку.

Мне страшно впустить его сюда, но ещё хуже, если он уйдёт и оставит меня наедине с праздничным городом и самой собой. В неведении и догадках относительно того, что заставило его завалиться спать без трусов, а меня – в одних трусах!

В панике думаю о том, что хочу, чтобы все было как раньше. Хочу, чтобы мы были друзьями и чтобы он был рядом, как раньше.

– Сейчас! – выкрикиваю, направляясь к своему чемодану.

Быстро надеваю трусы, футболку и джинсы, а потом пальцами расчесываю спутанные волосы.

Я уже два года как рассталась со своим натуральным цветом. Я рыжая, но не настолько рыжая, как моя старшая сестра. В отличие от неё, я хотя бы могу позволить себе поэкспериментировать, поэтому сейчас я шатенка. Блондинкой я тоже была, но это совсем не моё. А в этом цвете мне максимально комфортно.

Замерев у двери, не решаюсь повернуть ручку. Медлю, думая о том, что ему скажу.

– Я тебя слышу. Открывай.

Вдохнув поглубже, проворачиваю замок и приоткрываю дверь.

Широкие плечи загородили собой весь дверной проем.

Подняв глаза, встречаю сощуренный взгляд напротив. Его зелёные глаза впиваются в моё лицо, заставляя замереть в ступоре, а потом соскальзывают вниз, ощупывая моё тело. Медленно и вдумчиво они рассматривают прилипшую к моей мокрой груди ткань футболки!

Смотрю вниз и вижу затвердевшие соски.

Твою мать!

Быстро закрываю локтями грудь.

Его кадык дёргается, потому что сглатываем мы одновременно.

В волосах Алекса безумный бардак, который так же безумно ему идёт, как и лёгкая щетина на точёном подбородке. Вместо пальто на нём вязаный свитер, джинсы и куртка, а на ногах не до конца зашнурованные ботинки, будто он выскочил из дома, одеваясь на ходу.

– Ты что-то рано проснулся… – начинаю громко нести всё, что приходит в голову. – Экскурсия у нас в четыре. Я тут немного занята…

Развернувшись, отступаю в комнату.

Всё что угодно, лишь бы не смотреть в его сощуренные глаза.

– Сбавь обороты, Эйнштейн. – Заходит следом, прикрывая за собой дверь. – У меня тоже голова болит. – Кладёт руки в карманы джинсов и останавливается посреди моего номера, неторопливо осматриваясь.

Он был здесь вчера. Лежал на моей кровати и маялся дурью, пока я принимала душ и переодевалась после десятичасового перелёта. Подарил мне микроскопическую электрическую елку на батарейках. Это копия странной дизайнерской елки, которую в этом году предьявил американский Белый дом. Слава богу, в этом году всё достаточно консервативное, а не какое-нибудь чёрно-красное. Сейчас она стоит на прикроватной тумбочке, мигая как ненормальная, будто выкурила косяк. Кровать идеально заправлена, потому что сегодня я на ней так и не поспала!

Отскочив к окну, обнимаю себя руками, с преувеличенным интересом глядя в потолок.

– Я что-то устала… – вру, взмахнув рукой. – Что-то уже не хочу на экскурсию…

– Болеешь, значит? – спрашивает насмешливо, покачиваясь на пятках.

– Голова раскалывается, может, у меня температура? – говорю доверительно.

Алекс шагает вперёд, а я пячусь назад, пока мои бёдра не упираются в подоконник. Смотрю на него, в панике расширив глаза.

Упершись рукой в подоконник, Немцев склоняется надо мной и, обняв горячей ладонью лицо, прижимается своими обжигающими губами к моему лбу…

Мои глаза закрываются. Вдыхаю запах его туалетной воды будто дурман…

– Ты что делаешь? – шепчу, стараясь удержаться на ватных ногах.

– Измеряю твою температуру, – щекочет губами мой лоб. – У тебя она в норме. В чём дело, Адель?

– Давай всё забудем! – выпаливаю, снова отскакивая от него в сторону.

Елка сменила режим и мигает ещё быстрее. Примерно на тот, в котором стучит моё взволнованное сердце!

– Почему? – спрашивает деревянным голосом Алекс, не двигаясь с места.

– Потому что я не хочу… – «все портить» проглатываю. – В общем… ты мне друг, понимаешь? И… и всё… такое. Лучший друг…

– Правда? – Чешет он подбородок. – А вчера ты говорила другое.

– Что? – тонко пищу я.

С ужасом думаю о том, что могла ему наговорить!

Что ему было девятнадцать, а мне пятнадцать, когда я увидела его голого в душе в загородном доме моих родителей? Когда он гостил у нас вместе со своим отцом. И это самое эротичное из всего, что когда-либо со мной случалось. Неделю после этого я не могла смотреть ему в глаза, поэтому пряталась как трусливая мышь, хотя знала, что он уедет, и я увижу его не раньше собственных летних каникул, которые собиралась провести на Кипре в доме его семьи вместе с Никитой, моим чокнутым младшим братом.

В то лето у него была девушка, а я была тощая, нескладная и бесконечная. Мой рост метр семьдесят пять, и, кажется, я до сих пор расту!

Я представляла, чем они с его девушкой занимаются, когда выходят из дома. Когда остаются наедине. Лёжа в постели, я представляла на её месте себя.

Это было влажно и пошло. Даже сейчас я краснею от этих мыслей. Я не хотела, чтобы он когда-нибудь об этом узнал.

Мне девятнадцать, и я толком не целовалась, а Алекс… кажется, он в свои двадцать три знает про секс всё, что было накоплено человечеством за последние две тысячи лет существования, а я такая зашуганная, что половину соответствующих терминов боюсь произнести вслух.

А потом он уехал в Нью-Йорк, потому что ему предложили стипендию. Из нас двоих Эйнштейн не я, а он. Он просто безумно умный. И то, чем он занимается в лаборатории своего университета, – чуть ли не национальная тайна.

– Ты что, не помнишь ничего? – Алекс смотрит на меня с подозрением, снова прищурив свои зелёные глаза.

– Нет… – лепечу, хлопая ресницами. – Давай просто забудем, ладно?

Он молчит, глядя в моё пылающее лицо так пристально, будто высверливает на нём дыру. Упрямо смотрю на него в ответ. В его глазах сверкают черти, природу которых я не могу расшифровать, но это что-то, от чего у меня мурашки. А потом он слегка откидывает голову и усмехается, принимая ленивый и безмятежный вид.

– Ла-а-дно, – тянет Немцев. – Давай забудем. Ничего не было, Зануда. Расслабься.

От облегчения кружится голова.

Отвернувшись, Алекс идёт к идеально заправленной кровати. Сдёрнув с тумбочки сошедшую с ума елку, выключает и скидывает куртку на единственный в номере стул. Затем заваливается на матрас прямо в ботинках. Схватив с тумбочки пульт, включает телевизор.

– Закажем пиццу? – спрашивает нейтрально, листая каналы.

– Сейчас должны привезти китайскую еду, – произношу, присаживаясь на край.

Мне бы облегчённо выдохнуть и перевести дух оттого, что он так просто решил всё забыть, однако внутри меня вдруг поднимается непонятно откуда высунувшийся протест.

Я что, настолько плоха в поцелуях?!

Глава 3

– Извините… – Выставив вперёд плечо, продираюсь через толпу к гигантскому пластиковому бронтозавру – символу нью-йоркского музея.