Публицистические статьи - Иван Стаднюк

2

Не может быть двух мнений и насчет того, с каких подмостков должен всматриваться писатель в исторические дали - с сегодняшнего дня или с позиций тех времен, которым посвящено его произведение. Мне думается, что только высоты познаний, достигнутые современностью, только вершины сегодняшней прогрессивной мысли должны стать главным наблюдательным пунктом автора военно-исторического романа. Очень важно, чтобы пафос художнических исканий писателя опирался на новейшие достижения марксистско-ленинской науки сегодняшнего дня. Эти требования неотъемлемы от само собой разумеющейся обязанности художника знать весь строй мыслей, всю гармонию чувств своих героев, какими они (мысли и чувства) были в те далекие годы. Читатель ни на грош не поверит писателю, как показывает некоторый опыт, литературные персонажи которого, живущие и действующие, например, в грозном 41-м, судят о событиях, о политике, о личностях с горизонтов, прояснившихся для нас только после XX съезда КПСС. Не устами своих героев, не модернизацией их суждений и эмоций, а глубинной идейно-философской основой повествования, всем его строем мы обязаны прокладывать мостки из прошлого в современность, всей силой творчества обнажать уроки истории, без измышлений и псевдоноваторского моделирования, не становясь при этом в позу поучителей и ни в коем случае не вырывая читателя из естественного плена подлинности происходящего на страницах произведения, памятуя, что война создала свою правду бытия, свою логику измерений и оценок, Перекраивать то, что было, - значит грешить перед историей, перед читателем, перед своим святым призванием инженера человеческих душ.

Нельзя также чураться поучительных уроков нашей литературы, например творческой одиссеи "Петра Первого". Алексей Толстой не сразу нашел путь к научному пониманию истории. Петр Первый долгое время для писателя "торчал загадкой в историческом тумане". И только вхождение в историю через современность, осмысленную с марксистских позиций, помогло Алексею Толстому настроить на должную волну свое художническое мироощущение.

При этом вспомним, сколь непросто относился к Петру Первому А. С. Пушкин. В своих записках он не без смятения писал: "Достойна удивления разность между государственными учреждениями Петра Великого и временными его указами. Первые суть плоды ума обширного, исполненного доброжелательства и мудрости, вторые нередко жестоки, своенравны и, кажется, написаны кнутом. Первые были для вечности или по крайней мере для будущего, - вторые вырывались у нетерпеливого самовластного помещика".

Несомненно, что это суждение Пушкина тоже послужило для Алексея Толстого указующим перстом в воссоздании сложного и противоречивого образа Петра.

Оценивая ту или иную историческую личность, нельзя отрывать ее от своеобразия эпохи, от устремлений народных масс, от понимания или непонимания личностью реальных, активно действующих общественно-экономических закономерностей и от условий исторического развития на этом этапе государства и общества. Каждая личность есть порождение своей эпохи.

3

Главная и отличительная черта советского военно-исторического романа - крупноплановое изображение в нем народа и партии как решающей силы, таящей в себе начала исторических сдвигов и творящей эти сдвиги всей своей неукротимой активностью. Только такая позиция писателя, только взгляд на народ как на творца истории, взгляд на партию как на вдохновляющую и ведущую силу эпохи позволят ему воссоздать подлинную историческую правду в приемлемом объеме и без злокачественного субъективизма.

4

Но существует, на мой взгляд, проблема, которую можно бы назвать "объективным субъективизмом". Она отчетливо проявилась во многих мемуарных произведениях о Великой Отечественной войне и стала заметно влиять на художественную литературу.

Известно, что одно и то же событие, один и тот же факт могут по-разному отражаться в человеческом сознании, а с течением времени приобретают в памяти некоторую трансформацию. И поэтому вполне естественно, что каждая мемуарная книга несет в себе черты индивидуальности ее автора. В ней может быть свое особое видение войны, свои нюансы в оценках оперативно-стратегической обстановки и действий войск, свое отношение к конкретным личностям и явлениям.

Казалось бы, что этот "объективный субъективизм" нам только на пользу, ибо делает наши представления о событиях войны более разносторонними. Однако авторы некоторых военно-художественных произведений безоговорочно берут "точку видения" и "аспект отношений" иных военачальников на свое творческое вооружение, приобщаются к ним как к единственно правильным и этим лишают свои произведения должной обобщенности и философской глубины. Сие явление грозит развернуться в бедствие для литературы и особенно для художнических исканий молодых писателей.

Отдельные литераторы надеются на силу факта, документа, на близкое к точности воспроизведение тех или иных обстоятельств, почерпнутых в доступных источниках, забывая при этом о ведущем значении силы собственной внутренней убежденности, силы художественных средств, которыми писатель доказывает истинность своего видения и своих верований.

Но встает вопрос: в какой же мере писатель-баталист вправе опираться на военные мемуары? Могут ли печатные воспоминания военачальников являться первоисточниками истины, например, о каких-то конкретных этапах боевых действий? Тем более что нельзя сбрасывать со счетов еще одно обстоятельство: многие суждения о ряде явлений и событий, о конкретных личностях в иных мемуарных книгах, вышедших в 50-х и в первой половине 60-х годов, заметно отличаются от оценок тех же самых явлений, событий и личностей, которые даны в более поздних изданиях. Мне думается, что наличие "субъективного объективизма" в военной мемуаристике мы должны рассматривать как естественный процесс развития общественной мысли в оценках явлений второй мировой войны и как правомерное самоопределение некоторых концепций исторического движения. Поэтому писатели военной темы вправе (хотя наша критика не очень одобряет это) обращаться к военным мемуарам (особенно когда автор мемуарной книги является персонажем или прототипом создающегося художественного произведения), подкрепляя их архивными материалами. Но при этом любой подлинный факт должен быть художественно раскрепощен, переплавлен и поглощен писательской мыслью. И пусть никто не думает, что это легкий путь. Обработка художественными средствами конкретного исторического материала всегда связывает писателя, сдерживает его фантазию, затрудняет выбор изобразительных средств и в целом очень замедляет процесс творчества, делает его мучительным.