Марина - Карлос Сафон

Мелодия показалась мне смутно знакомой, но вспомнить ее я не смог. Музыка раздавалась из особняка. Я последовал ее гипнотическому зову. Лучи неяркого света струились через полуоткрытую дверь стеклянной галереи. Я увидел глаза кота, который пристально глядел на меня, сидя на подоконнике на первом этаже, и подошел к галерее, откуда доносились эти неописуемые звуки. Голос был женский. Внутри мерцало не меньше сотни свечей. Их сияние освещало золоченую трубу старинного граммофона, в котором проигрывалась пластинка. Не отдавая себе отчета в действиях, я внезапно двинулся в глубь галереи, плененный этой сиреной из граммофона. На столе, где он стоял, я увидел блестящий предмет круглой формы. Это были карманные часы. Я взял их и стал внимательно изучать при свете свечей. Стрелки не двигались, а циферблат был поврежден. Мне показалось, что часы сделаны из золота, а лет им не меньше, чем дому, в котором я их нашел. Чуть дальше стояло спинкой ко мне большое кресло, развернутое к камину, над которым висел написанный маслом портрет женщины в белом.

Взгляд ее больших серых глаз, печальных и бездонных, охватывал весь зал.

Вдруг чары развеялись. С кресла поднялся силуэт и повернулся ко мне. Массивная белая шевелюра и глаза, похожие на угли, блестели в полумраке. Я увидел две огромные белые руки, протянутые ко мне, запаниковал и бросился к двери, задев по дороге граммофон и уронив его на пол. Было слышно, как игла царапает поверхность пластинки. Лунный голос сменился адским стоном. Я ринулся в сад, чувствуя, как эти руки хватают меня за одежду, и со всех ног понесся к выходу, до смерти напуганный. Не теряя ни секунды, я бежал и бежал без оглядки, пока меня не остановила колющая боль в боку: я едва мог дышать. К тому моменту меня уже покрывал холодный пот, а в тридцати метрах блестели огни интерната.

Я проскользнул через вход рядом с кухней, за которым никогда не следили, и прокрался в свою комнату. Остальные воспитанники совсем скоро должны были собраться в столовой на ужин. Я вытер со лба пот, и сердце постепенно вошло в привычный ритм работы. Ко мне почти вернулся покой, когда кто-то постучал в дверь комнаты костяшками пальцев.

— Оскар, пора ужинать, — из-за двери раздался голос одного преподавателя — рассудительного иезуита по имени Сеги, который очень не любил напоминать воспитанникам о заведенных порядках.

— Сию минуту, падре, — ответил я. — Секундочку.

Я быстро надел форменный пиджак и выключил свет в комнате. За окном висел лунный диск, освещавший Барселону. Только в этот момент я понял, что все еще держу в руке золотые часы.

Глава вторая

В последующие дни мы со злосчастными часами стали неразлучны. Я везде носил их с собой, даже клал под подушку на ночь, опасаясь, что кто-то их увидит и спросит, где я их нашел. Мне нечего было ответить. «Это потому что ты их не нашел, а украл», — обвинял меня внутренний голос. — «Юридический термин — «незаконное вторжение и кража», — продолжал он. По странному совпадению тембр очень напоминал голос актера, который дублировал Перри Мейсона.

Каждую ночь я терпеливо дожидался, пока заснут мои товарищи, и принимался изучать мое сокровище.

В тишине ночи я рассматривал часы при свете лампы. Никакое чувство вины не могло умалить восхищения, охватывавшего меня при виде первого трофея на ниве «неорганизованной преступности». Часы были тяжелыми и, казалось, отлитыми из чистого золота. Стеклянный циферблат был расколот — скорее всего, в результате удара или падения. Вероятно, тогда же сломался и механизм: стрелки навсегда остановились на шести двадцати трех.

На обратной стороне часов была надпись:

Герману, в котором говорит свет.

Мне пришло в голову, что часы, должно быть, стоят уйму денег, и угрызения совести моментально вернулись. А при взгляде на выгравированные слова, я почувствовал себя еще и вором воспоминаний.

В дождливый четверг я решил поделиться своим секретом. Моим лучшим другом в интернате был паренек с пронизывающим взглядом и нервическим темпераментом, который настаивал, чтобы его называли «Шеф», хотя эта кличка не имела ничего общего с его настоящим именем. У него была душа поэта-анархиста и такой острый ум, что он мог укоротить язык любому. Он был очень худ и если слышал слово «микроб» в радиусе километра, тут же думал, что подхватил инфекцию.

Однажды я нашел в энциклопедии слово «ипохондрик» и принес Шефу копию.

— Ты, наверное, не знаешь, но твоя биография есть в Словаре королевской академии, — заявил я ему.

Он посмотрел на копию и бросил на меня испепеляющий взгляд.

— А ты открой «идиот» на «И». Увидишь, что из нас двоих я не единственная знаменитость.

В тот день во время послеобеденного отдыха мы с Шефом проскользнули в темный актовый зал. Наши шаги будили в главном коридоре сотни теней, кравшихся за нами на цыпочках. Два луча света падали на пыльную сцену. Мы сели в этом освещенном пространстве напротив пустых кресел, которые оставались в полумраке. Дождь тихо барабанил по стеклам первого этажа.

— Ну, — поторопил Шеф. — К чему вся таинственность?

Не говоря ни слова, я вытащил часы и протянул их другу. Шеф удивленно поднял брови и осмотрел предмет. Он изучал часы несколько секунд, после чего вернул их мне, бросив на меня любопытный взгляд.

— Что думаешь? — спросил я.

— Думаю, что это часы, — ответил Шеф. — А кто такой этот Герман?

— Не имею ни малейшего представления.

Я начал подробно рассказывать о своем недавнем приключении в заброшенном особняке. Шеф сосредоточенно слушал мой рассказ о событиях с почти научным вниманием и терпением, которые были для него так характерны. Когда я закончил, он, казалось, какое-то время взвешивал услышанное, прежде чем выразить свое мнение.

— Значит, ты их украл, — подытожил он.

— Вопрос не в этом, — возразил я.

— Я думаю, у Германа другое мнение на этот счет, — справедливо заметил Шеф.

— Может, он уже давно умер, — неуверенно предположил я.

Шеф потер подбородок.

— Мне интересно, что говорится в уголовном кодексе по поводу преднамеренной кражи личного имущества и часов с дарственными надписями… — возразил мой друг.

— Не было у меня никакого намерения, — запротестовал я. — все произошло слишком быстро, я не успел сообразить. Когда я увидел, что часы еще у меня, было уже поздно. На моем месте ты бы сделал то же самое.

— На твоем месте я бы скончался от сердечного приступа, — уточнил Шеф, который был человеком слова, а не дела. Ты с ума спятил — вломиться в чужой дом в погоне за демонической кошкой. Представь, каких бацилл ты мог подцепить от этой твари.

Мы какое-то время молчали, прислушиваясь к отдаленному эху дождя.

— Ну ладно, — сказал Шеф. — Что сделано, то сделано. Ты же не собираешься туда возвращаться?

Я улыбнулся.

— Один — нет.

Глаза моего друга чуть не выскочили из орбит.

— Ну уж нет! И думать забудь!

В этот же вечер после окончания занятий мы с Шефом выскользнули через кухню и пошли по таинственной улочке, которая вела к особняку. На мощеной брусчаткой дороге были лужи и опавшая листва. Небо угрожающе нависало надо городом. Шеф, которому явно было не по себе, побледнел больше обычного. Когда я вновь увидел это затерявшееся в прошлом место, мой желудок сжался до размеров горошины. Тишина была оглушительной.

— Думаю, нам лучше развернуться и пойти прочь отсюда, — сказал мой друг, замедляя шаги.

— Ты трусливее зайца.

— Зайцев недооценивают. Они занимают важное место в цепочке питания.

Вдруг ветер донес до нас звон колокольчика. Шеф потерял дар речи. За нами пристально наблюдали желтые глаза кота. Внезапно он зашипел как змея и высунул когти. Шерсть на загривке встала дыбом. Кот ощерился, обнажив клыки, которые за несколько дней до этого оборвали жизнь воробья. Отдаленная вспышка молнии прочертила контур кратера на небесном своде. Мы с Шефом посмотрели друг на друга.

Пятнадцать минут спустя мы уже были на территории интерната и сидели на скамейке у пруда возле церкви. Часы были в кармане моей куртки. Тяжелые как никогда.

Я не покидал пределов школы до конца недели. В субботу на рассвете я проснулся оттого, что мне снился голос из граммофона. За окном Барселона одевалась в алые одежды рассвета, освещавшего лес антенн и плоских крыш. Я встал с кровати и взял злосчастные часы, вокруг которых вертелись все мои мысли на протяжении последних дней. Мы с ними посмотрели друг на друга. Наконец я пришел к выводу, что мы сомневаемся, только когда сталкиваемся с абсурдными ситуациями. Пора покончить с этой нелепицей и вернуть часы.

Я тихо оделся и на цыпочках пошел по темному коридору четвертого этажа. Никто не заметит моего отсутствия до десяти, а то и одиннадцати утра. К тому времени я уже вернусь.