Дьявол победил - Виктор Бондарук

Именно так у меня завершался один из многочисленных промозглых и тоскливых вечеров, когда я, завершив свой обряд очищения болью, вымыв нож и сделав глоток воды, дабы избежать синкопального состояния, собрался покинуть кухню и перебраться к себе в комнату, где мог бы в спокойной обстановке принять причастие медленно вытекавшей кровью. Выйдя за пределы кухни, я погасил там свет, оставшись в полной темноте, и уже собирался, пройдя коридор, попасть в залу, а оттуда – и в свою комнату, как вдруг мне показалось, будто я услышал глухой стук, напоминающий два или три тихих шага по линолеуму кухонного пола у меня за спиной. Я тут же замер и с минуту простоял, напряженно вслушиваясь, еще толком не понимая, как на это среагировать, не подшутил ли надо мной собственный слух; наконец, решился обернуться и, не зажигая почему-то свет (до сих пор не пойму, что меня удержало от этого), попытался всмотреться в темноту, но ничего не обнаружил. Однако на душе стало как-то совсем не по себе, все внутри заполнило неприятное ощущение, как будто меня мутило от предчувствия чего-то неизвестного и нехорошего, что наступит совсем скоро. Я быстрыми шагами двинулся в залу, зашел в ее открытую дверь и спешно щелкнул выключателем; свет не зажегся. И тут я услышал уже со всей отчетливостью, что кто-то там в темноте позади меня и правда медленно двигается вслед за мной, отставая на несколько шагов; теперь все спасительные сомнения отступили и появился серьезный повод к тому, чтобы все потроха мои похолодели и съежились от подбиравшегося ужаса. Должен сказать, что ранее меня тревожили полукошмарные сновидения, в которых свет также не желал загораться, и на кратчайшее мгновение я хотел было, как за соломинку, ухватиться за мысль, что происходящее сейчас мне снится; но исправно работающее сознание бесчеловечно заставило расстаться с этой мыслью, и я почти бегом проскочил через залу в параллельно прилегавшую к ней свою маленькую комнату, как будто бессознательно надеялся, что хоть в ней попаду в более выгодное положение. Попытка включить свет там имела не больший успех – люстра никак не среагировала. А шаги тем временем приближались – теперь они слышались уже на входе в залу и, благодаря поскрипыванию паркета, различить их можно было гораздо яснее. Я окончательно обессилел от острого страха и мучительной неизвестности и, лишь слегка прикрыв дверь в комнату, опустился на угол своего дивана и сел, как был – раздетый до пояса, обхватив голову руками. Скрип половиц за дверью медленно подбирался все ближе, и эта издевательская крадучесть едва не довела меня до нервного срыва. В окончательно завладевшем мною отчаянии я решил, что если мне уж суждено умереть и я переживаю последние миги жизни, то пусть только увертюра к моей гибели не затягивается долго. Минуты через две шаги затихли, и дверь стала медленно открываться… В последнем порыве инстинкта самосохранения я отодвинулся подальше, не вставая с дивана. Может я собрал остаток мужества, а может просто повиновался мазохистской потребности заглянуть жути в глаза, но что-то заставило меня слегка скосить взгляд в сторону двери. И то, что я увидел, повергло меня скорее в смятение, чем в предсмертную бесчувственность: в дверях стоял силуэт, принадлежащий высокой и стройной женщине, облаченной, по всей вероятности, в нечто вроде длинного, плотно облегавшего фигуру, платья; она сделала еще несколько плавных шагов и встала на расстоянии от меня около метра. Непонятно почему, но я не видел не только ее лица, но даже каких-либо едва обозначенных его черт, словно оно было начисто стерто; это было тем более странно, что все линии ее почти идеального стана и очертания чисто женских форм тела вырисовывались относительно отчетливо, что, собственно, и заставило меня подумать, что передо мной именно женщина, хотя ее принадлежность к человеческой расе была крайне маловероятна. Голова ее показалось мне обрамленной то ли ниспадающими на плечи черными волосами, то ли таким же темным платком, точно объяснить не могу. Время от времени, правда, мне чудилось, будто я все же вижу ее лицо, и оно неотличимо от лица одной некогда знакомой мне черноглазой женщины-брюнетки, но уж это я счел до бредового неправдоподобным. Ибо в целом, в тот самый момент, как мой взор на ней остановился, я ощутил целый ряд неуловимых, причудливых и не подпадающих под доходчивое описание трансформаций в сознании и самом мировосприятии. Прежде всего, само появление ее передо мной повлекло за собой возникновение чувства какой-то ленивой, притуплено-щемящей тоски и такого всеобъемлющего упадка сил, который наступает по завершении очень долгой, выматывающей, но крайне бессмысленной работы. Когда бросаешь усталый взгляд назад, на все пройденное и сделанное и недоумеваешь, в чем же был смысл всего этого; в то же самое время в тебе слабо, но еще достаточно живо теплится желание переделать все по новой, не оставлять такой халтуры, и это желание похоже на жгучую боль какого-то внутреннего органа, который один еще жив во всем помертвевшем и бесчувственном организме, потому и сохраняет способность еще недолго болеть. Вдруг, совершенно для меня нежданно, в давящей тишине прозвучал ее голос… Нет, такая формулировка ошибочна, поскольку я ни за что бы ни припомнил ни громкости, ни тембра голоса, ни даже тональности услышанного (восстановить в памяти эти факторы мне может помочь только собственное воображение да логические подсказки), вообще НИЧЕГО, за что отвечают слуховые анализаторы, как будто слова сами зарождались в мозгу, минуя все имеющиеся у человека рецепторы восприятия, они словно передавались из подсознания в сознание при стопроцентном сохранении целостности последнего. Возникало ощущение, что эти два составляющих человеческого «я» начали общение между собой, и бессознательное выступало инициатором. Но при всем при этом меня не покидала уверенность, что фраза, сформировавшаяся у меня в голове, должна исходить именно от этой гостьи и представляла она собой следующие слова:

– Да будет проклят тот миг, когда в безднах Священного Небытия зашевелился гнусный зародыш жизни, потревоживший неприкосновенный покой!

До сих пор я не могу понять, что тогда так подействовало на меня, но так или иначе, изречение это показалось мне чем-то вроде приветствия, на которое я обязан был ответить. Страх постепенно начал уступать другому чувству, напоминающему добровольное подчинение, так что я, недолго колеблясь, произнес с подчеркнутым согласием:

– Да будет проклят!

Едва только я вымолвил эти слова, как контуры всех окружающих предметов в комнате полностью исчезли, будто воздух в помещении утратил свойство прозрачности и в одно мгновение сделался сгущено-черным; но всего удивительнее было то, что силуэт Богини Небытия (она не соизволила представиться, но с той секунды неизвестно что внушило мне, будто величать ее следует именно так и никак иначе) оставался прекрасно различимым даже в наступившем беспросветье. Я хотел это связать с тем, что фигура ее обладала цветом еще более темного оттенка, а потому и выделялась в непроглядном мраке подобно тому, как источник сверхнизкой температуры при контакте с ним вызывает ощущение ожога, а не оледенения, но как-то не клеилось. К тому же все после этого смешалось в голове в странный сумбур; можно предложить в качестве упрощенного объяснения, что вся информация стала синтезироваться у меня в нескольких мозгах сразу, тогда как сознание оставалось прикрепленным лишь к одному, временами только бегло осматривая деятельность остальных. Замечу в первый и последний раз, что сном это нельзя было назвать, ибо присущие сну бесформенность, хаотичность и иррациональность не имели места, версия же болезненного бреда отметается автоматически, так как даже если бы дело было бы в психическом расстройстве, оно не могло бы проявить себя столь резко, сколь всеобъемлюще. Так вот, когда все утонуло в черной мгле, настрой моей собеседницы по непонятной причине кардинально изменился, и она мне заявила: