Журнал «Вокруг Света» №04 за 1962 год - Вокруг Света

Месяц сбереженного времени — это, конечно, не пустяк».

Письма, которых ждут

На небе желтым сиянием пушится тонкий ломоть луны. Вздрагивают звезды. Светает. Лесорубы уже на ногах.

— Ребята, геодезистку не видели?

— Машу-то? Она на трассе...

Вечер. Луна заволакивается морозной дымкой. Давно вернулись лесорубы. А Маши Селезневой все нет и нет...

— Ребята, где же Маша?

— Там, — и кивают в сторону тайги. — Еще не приезжала.

Поздно возвращается Маша. Запорошенная снегом, в клубах морозного пара. В валенках, ватных брюках и телогрейке, в громадной косматой шапке. Щеки, огненно нарумяненные морозом. Глаза большие, темные. Брови тонкие, надломленные посередине. Подходит к столу, наливает в стакан чай. И, с трудом разжимая посиневшие губы, спрашивает:

— Но... и ...ок?

— Да, новичок, — говорю я.

Так мы и познакомились. Как-то, побывав у нее в гостях, я увидел рядом с «Русским лесом» — это настольная книга Маши — стопку писем.

— Получили? — спросил я.

— Нет, не отправила. Нужно было бы писать о другом, а я все о тайге да о работе. Теперь письма у меня вместо дневника.

Секретов там нет, посмотрите...

«20 мая 1961 года. Падунские пороги.

...Работаю я теперь не в лесхозе, а в Управлении строительства и монтажа сетей и подстанций — сокращенно УСМСП. И живу не в избушке, а в большом двухэтажном доме на Падуне.

Тебе не терпится узнать, почему я вдруг сменила профессию? Ведь я выросла в лесу, мечтала стать лесником, оберегать русский лес. После техникума, как ты знаешь, я два года моталась по тайге, пугала браконьеров, тушила пожары. А рядом, совсем рядом, была Братская ГЭС... И мне захотелось жить в большом коллективе, потянуло к строителям.

Не помню, писала ли тебе о том вечере, когда мы, голодные, озябшие, усталые, после двухдневных скитаний по тайге вышли на линию электропередачи Братск—Иркутск.

Вдаль через сопки убегали ажурные опоры. Гудели провода. И шумела тайга. Ровно и сдержанно. Пламенел закат. Ветер срывал с деревьев снежную пыль и поднимал ее над лесом. А провода все гудели и гудели... Глядя на бегущие по сопкам мачты опор, я завидовала тем, кто сумел в глухой тайге сделать такую красоту. И захотелось самой, своими руками сделать такое же, как эти опоры, — воздушное, изящное, такое, чтоб нравилось людям с первого взгляда.

Недавно я окончила курсы геодезистов и теперь работаю на ЛЭП-500, Братск—Тайшет. Участок это новый, необжитый. Ни дорог, ни жилья».

«20 сентября. Турма.

Ты спрашиваешь, какая сейчас тайга. Но разве осеннюю тайгу опишешь? Ее можно сравнить с музыкой, в которой есть колдовство. Она — волшебная...»

«1 октября. Тарея.

Недавно начали земляные работы: роем котлованы и ставим фундаменты для опор. Все шло как по писаному — и вдруг неудача... По моим отметкам экскаваторщик вырыл котлован для опоры и ушел на следующий пикет. И вдруг я обнаружила, что ошиблась в расчетах: котлован был недорыт на полтора метра. От стыда «аири» я не знала куда деться. Но люди в бригаде хорошие: пожурили новоиспеченную «геодезистку» и всё переделали. А скоро сбудется то, о чем я так мечтала: начнем первую опору».

«16 октября. Тарея.

...Вот послушай: Морозом скованная, инеем одетая, в дымке сизой стоит, задумавшись, дремучая, спокойная тайга. Не вздрогнет ветка под кипенью белою, не вскрикнет птица, зверь не зарычит. Лишь иногда треск легкий, выстрел гулкий — от лютой стужи колется земля.

Эти строки пришли сами собой, от радости. Опора почти готова. Первая опора, представляешь? За ней пойдет вторая, третья... десятая, двадцатая... И побегут по тайге провода...»

Надежный парень

Широко расставив ноги и сунув руки в карманы полушубка, на тропе стоял широкогрудый великан. Синие глаза, брови сошлись на переносице. Было в нем что-то сродни красоте окрестных мест — неброское, сдержанное, но такое, что запоминалось с одного взгляда.

 — Пантелеймон, — знакомясь, оглушительно прогудел он.

И мне показалось, что, вздрогнув, ответно зашумел лес.

— Видали, какой? — сказал начальник участка, когда мы отошли.— Ручищи, как кувалды, хлопнет — мокрое место останется. Как-то, встретив шатуна, пошел на него с голыми руками. Медведь остановился, заревел — и пустился наутек.

Я прожил несколько дней в бригаде, но вопреки ожиданиям великан подвигов не совершал. Был такой же, как всегда, — будничный, неулыбчивый. Вместе со всеми поутру отправлялся в лес и, усталый, вечером возвращался с трассы. О себе рассказывать не любил. Но однажды, листая дневник Володи Майстришина, я обнаружил две любопытные записи. Они имели прямое отношение к Пантелеймону, которого Володя назвал «надежным парнем».

«29 октября 1961 года.

На днях Лешке Изотову повредило бревном ногу. Как на грех, под рукой не оказалось машины: накануне ушла за продуктами, а Лешку нужно было срочно отвезти в больницу. Он скрежетал зубами и тихо стонал. Тогда Пантелеймон взвалил больного на спину и пошел напрямки через тайгу к зимовью. Идти по снежной целине, да еще с ношей, — дело нелегкое даже для такого силача, как Пантелеймон. Он спотыкался, проваливался в ямы. На полпути оступился и вывихнул ногу, но промолчал. 22 километра он прошел за пять с половиной часов! Добравшись до зимовья, сразу же позвонил по телефону в поселковую больницу.

— Машины нет, — ответили ему,— ушла по вызову. Да и не проехать к вам. Пурга...

— Как же быть? Парню плохо. Он потерял много крови.

В трубке помолчали.

— Давайте так: несите больного до наезженной лесхозовской дороги. Туда подойдет «Скорая помощь».

До лесхозовской дороги семь километров. По сугробам и целине... Пантелеймон срубил палку, туго перетянул портянкой вспухшую ногу и снова взвалил Лешку на спину. Скоро совсем стемнело. Звезд не было. Пантелеймон брел наугад, доверившись чутью.

Через несколько часов он присел, чтобы передохнуть. Лешка был совсем плох: метался в жару и бредил... И вдруг Пантелеймон увидел мигающие огоньки. То была «Скорая помощь». «А я уж подумал: волки», — рассказывал потом Пантелеймон.

Вместе с Лешкой положили в больницу и его».

«2 декабря 1961 года.

Никому не пожелаешь взбираться на Лысую сопку. Дорога крутая, скользкая.

...Два дня гуляла метель. Сугробы перемели дорогу. Вечером буря улеглась, а утром ветер принес оттепель. У подножья Лысой шофер остановил машину и скомандовал:

«Вытряхивайся живо!» Покинул кузов только Пантелеймон. («Мне еще жить хочется».) Положил на плечо бензопилу, медленно зашагал в гору. А мы остались в машине.

— Не впервой же, Саня. Ничего не случится, трогай.

Шофер сплюнул и сел за баранку. Крутизна так опасна, что дверку кабины он держал открытой. Мотор ревел из последних сил. Когда до перевала осталось метров пятьдесят, машина забуксовала. А спустя минуту мы пожалели, что не «вытряхнулись» вовремя. Машину начало сносить вниз. Случилось то, чего так опасался шофер: не держали тормоза... В крытом кузове мы оказались, как в западне. Выпрыгивать было глупо: тут же угодили бы под колеса. И не прыгать нельзя: с каждым мгновением приближался обрыв.

— Баранку, баранку выворачивай! — донесся голос Пантелеймона.

Сашка вывернул баранку — и тут произошло чудо. Росшая на краю обрыва сосна вздрогнула и, отряхнув снежную пыль, с треском и грохотом пошла вниз и упала на пути скользящей машины. «ЗИЛ» встряхнуло, и наступила тишина... Ничего не понимая, мы стали выпрыгивать из кузова. Задние колеса упирались в могучий ствол дерева. А в стороне стоял Пантелеймон, стирая со лба пот. У его ног в снегу лежала дымящаяся бензопила. Как он успел сообразить, а главное — так быстро спилить сосну, до сих пор не понимаю!»

Степан остается в тайге

А вот запись из дневника Ильи Зверева:

«В бригаде появился новичок — Степан Ерофеев. Нам не понравился сразу. Надменный и франтоватый. Курил, держа папиросу на самом кончике губ. На работу поехал в поскрипывающих хромовых сапогах и блестящих кожаных перчатках.

— Лучше бы сразу ушел, без канители и по собственному желанию, — сказал о нем Гаврик Фатеев.

— Зеленый еще, ошелушится, — возразил я и сказал Гаврику:

— Будешь шефом...

Характер у шефа был крутой.

— Этой железкой, что, лес рубят? — кривляясь, спрашивал Ерофеев, показывая на топор.

Гаврика взорвало:

— Нет, рыбу чистят... Ну, чего глаза пялишь? Видишь бревнышко? Тащи в костер.

В бревнышке больше четырех пудов. Ерофеев поднатужился, крякнул И... сел. Бревно-то примерзло к снегу. Да и не под силу была ему такая тяжесть.

— Не мужчина, а барышня слабосильная, — проворчал Гаврик, подтаскивая бревно к костру.

Но и такие случаи не задевали мужского самолюбия новичка. Ерофеев работал с ленцой, слишком часто устраивал перекур, дольше всех обедал. Гаврик, однако, заставлял его работать наравне с собой. А надо сказать, в работе злее Гаврика трудно найти по всей трассе. «Сбежит, не выдержит, — думали мы, — уж слишком занозист и к увещеваниям глух».