Горбатые мили - Лев Черепанов

— Смыло?

— Не сразу. Я еще потом затеял закрыть целлофановым мешком мотор шлюпочной лебедки. Гляжу — он близко и уже далеко. — Изумленный Венка закрыл лицо ладонью: — Не подфартило. Пеной всего заляпало. Потом, как утерся, гляжу: что творится! Борт же передо мной. Гладкий, глянцевый. Чей? Узнаю: наш! Сверху потоки! Выгнутые! Жуть! Чувствую: надо скорей зареветь. Только ничего у меня… Горло было как не мое.

— Ты нынче-то кем, герой?

— А! — Венка махнул рукой. — Торчу в машинном отсеке, у компрессоров. Рефмашинист. Весь… — понюхал воротник, рукав, — мазутом пропах.

— Да? Учился в мореходном училище, и на тебе! — посочувствовал Назар. — Я думал, штурманишь. Определенно. («В собственном здоровье я уверен. Что мне осмотр!»)

— По-всякому в жизни приходится, — уклонился Венка. — Нужда заставит — капитаном пойдешь.

У базы тралового флота катер-перевозчик не задержался. Отвалил, побуровил напрямки — в бухте хозяйничал без стеснения, со всего маху ударил грязным обносным брусом баркентину в выпукло-белый борт, а затем так резко отскочил назад в самим же сделанный на ходу вал, что Назар беспомощно замахал руками, Венка же налетел на брашпиль с якорной цепью.

Да, легкой и грациозной чудо-птице, лишенной своего обычного парусного оперения, выпало доживать последние дни не в том положении, какое заслужила.

Повсюду витал дух запустения. Давным-давно забытая мокрой шваброй палуба растрескалась. Когда-то крытые белилами рейки повыворачивало. Рядом со спуском в жилой отсек отливали желтым бестолково нарубленные доски. Белели лохмотья выцветшего брезента, еще ярче — опилки.

У скрученного ходового компаса Назар запнулся о растерзанный ящик из-под каких-то консервов.

— Когда баркентина поднимала все паруса, в том числе косые, то не натыкалась на волны, а летела… как на зов откуда-то свыше.

— Она и сейчас хоть куда, — незаметно для себя подхватил Назар.

Но это Венка вроде не заметил — шел, как бы стараясь, чтобы у него не прорвалась наружу радость от пришедшей на ум новой мысли:

— Вы думаете, смирилась со своей долей?.. Как бы не так! Поднапрягите-ка свой слух! Как? Все пробует: крепки ли причальные канаты, нельзя ли порвать их, хо-хо!

— Точно!

— Скрипит! — расцвел Венка. Он долго наслаждался тем, что его восхитительная любимица, вопреки всему, рвалась на волю, к бравым вестам — самым устойчивым и потому обожаемым ветрам. Спросил возбужденно: — А у вас, скажите, куда бумага?..

Назар замешкался.

— Вы же, как пить дать, собрались в моря! — опять развеселился Венка. Решил, что человеку суши — Назару без него, океанского супермена, не обойтись, как без спасательного круга.

— А-аа! — заспешил Назар. — Я пока что в платном резерве.

— Над новичками-то потешаются… О тельняшке, к слову, слыхали? — Ткнул себя в хилую грудь. — Почему она, как зебра? Вся в полосах?

Глаза у Назара расширились. («Экзамен мне устраивает!») Венка подавил в себе смех:

— Представьте ее всю сплошь синей… Шхуна огибает Африку. Матрозов (я вам по-старому) шуранули на верхние ярусы, под самое солнце. Снизу ни единого дуновения — испечься можно. За распоряжением: «Развязать… Дать ход парусине!» — того сложнее… Если бы матрозов облачили в белое, чтобы выдерживали. А паруса же быстро выгорают. Делаются белыми. Как смог бы штурман отличать одних от других та-аам, на высоте? Потому пошли на компромисс. — Готовый к самозащите, чуть что — посмеяться над собой, он картинно, только чуть навалился на фор-марса-фал, прикрепленный к палубе двойной манильский канат: — Я вам не о чем-то!.. Об этом не прочтете ни в одной энциклопедии! Моя гипотеза! — И засмеялся. Да так, с такой гримасой, будто презирал сразу всех профанов. — Насчет клеша… тоже дундук? Теперь без него можно, в дудочках. Как моему корешу Сереге без усов.

Катер-перевозчик давно ушел по кольцу, за четырехугольный плавучий док — со всеми остановками, вплоть до железнодорожного вокзала. Широкий в кости Назар и тщедушный — живые мощи — Венка беспечно отдались досугу: сидели на фальшборте баркентины, болтали ногами над обманчиво тихой водой. У камней — они с трудом отличали их от затопленных сельдяных бочек — мотало, куда-то подталкивало, передвигало, стремительно несло студенистые, помеченные коричневым крестом зонты — ядовитые медузы.

Бриз окреп. Тонкие мачты охватил изменчивый шорох. Он нарастал, свободно плыл по-над палубой, омывал днища трухлявых шлюпок, верх рыжей камбузной трубы, доски траверзных фонарей…

— Воротничок на флоте… это же что? В девятнадцатом веке… косынка из кожи. В силу какой надобности на шею-то… — Показал, как повязывалась. — Чтобы масло за шиворот не стекало.

Под источаемый мачтами шорох Назар перенесся в свое прошлое. Словно не покидал Сашку Кытманова, своего амурского друга. Для того все было просто: ставил опалубку, управлял бульдозером, вязал арматуру и рисовал. Любил также всякого рода удовольствия. Умел отдаваться им и после никогда не раскаивался.

Сашке тоже довелось взойти на «Амурск». Трещал о нем потом без умолку («У тезки нашего города нос словно у боевого корабля, тоже хищный»), восторгался: «Каких познал людей!» Особенно выделял Нонну. («Ее возможности — батенька мой! Не просто так даны. Для масштабнейших достижений».)

— При чем тут масло? — рассердился было Назар из-за того, что позволил обходиться с собой, как с юнгой. «Сашка-то, Сашка. Он же взял с меня слово разыскать его любовь, пока не встреченную мной Нонну».

— При том! — так же упрямо вкладывал в него Венка. — Маслом мазали волосы перед вахтами. Когда их намочит, то известно, что тогда. Колотун. И вообще.

Они покинули баркентину с одинаковым настроением, когда всей широко распахнутой бухтой завладел бриз и крачья белая круговерть, как усталая пурга, осела на корму приумолкшего в отдалении «Тафуина».

Со взгорка перед Венкой и Назаром открылся вид на западное крыло мореходного училища — длинное оштукатуренное здание с башенками по углам и парой гарпунных пушек у парадного входа: восточное заслоняли тополя. Венке было наплевать, ч т о  сказали бы о нем, на всякие пересуды — сыпал:

— Мэк моней, сэр![3] Гуд ивнинг, сэр![4]

— Откуда это у вас? — спросил Назар, как бы позавидовав: смотри ты еще какой! Не думал!

А Венку уже занимало только одно: как быстрей попасть в город. Его как будто подгонял попутный шелкап — прибрежный ветер. Сказанное им оказалось разорванным на части.

— У нас так давно, сэр. От старпома пошло, от некого Плюхина. Его самого на аглицкий манер называем: чиф.

Они вышли на шоссе. От базы тралового флота мчало свободное такси. Назар махнул водителю, отступил.

— Садитесь, — подтолкнул Венку.

— Что? — Обескураженный, тот сразу же распрямился как перед дракой: — А вы? Разве не поедете в город, сэр? Из-за меня, поверите — нет, нигде не потеряете. Я вмиг, — тряхнул сундучком и крабом, — брошу это в кладовку управленческой гостиницы и вернусь к вам. Эх, цивилизация! — Сказал как незаслуженно обделенный. — Какая она на вкус, я уже почти забыл. Потому что вся моя жизнь — по волнам! Только так! Позволить себе чего-нибудь хочется. Пошалить, пока можно. Побаловать. Или у меня семеро по лавкам?

— Не могу. Спасибо.

— Нет, аргументов[5] у меня предостаточно. Сэр!

— Хватит! — Назар замотал головой.

— Сэр-р-р! — просительно и вместе с тем скандально, чуть ли не с угрозой пробасил Венка, чувствуя себя оскорбленным, в шею вытуренным из порядочного общества. — Разве так можно? По-человечески, что ли? Обижаете! А за что? Я, если хотите, к вам от чистого сердца. Вы, — приставил ладонь к груди Назара, — мне, — ту же ладонь поднес к своей груди, — понравились.

В бухту медленно входила «Армань». Из-за мыса Астафьева сначала показался ухоженный, безукоризненно белый нос — подновленный до подхода к Находке. Потом полубак с надстройкой.

Разгневанный Венка увел глаза от ближайшего городского дома — увидел абрис баркентины, навигационный, установленный на мачте «Тафуина» локатор — два железных крыла, быстро наклонился к водителю:

— Видишь сатураторные будки?

— Эти?.. Под одной крышей?

Перед тем как распорядиться, Венка необыкновенно бережно, словно уникальное произведение зодчества, поместил на переднее сиденье сундучок, попробовал — не упадет?

— Подруливай к ним и жди.

Равнодушный ко всему, смурый водитель открыл дверцу, ничем не выказав, поедет или нет.

— Вышел приказ касательно придуманных вами, тралфлотовцами, кавалькад. Строжайше запрещено… Я расписался. Если прихватят меня…

— Что там?.. Трус этакий! — разразился Венка. — Соображай! Получишь-то не по счетчику — сразу всю дневную выручку. Мне что, по-твоему, жалко их, что ли? — хлопнул себя по прямоугольной выпуклости на обтянутом бедре.